— Полюбовницу твою.
У Ивана Дмитриевича едва не вырвалось, что не Машкой, а Гелей, однако он вовремя спохватился:
— Сколько раз повторять, нет у меня любовницы.
— На, почитай, уже в газетах пишут.
С ума, что ли, «бутербродники» сошли?
Прасковья Матвеевна кинула в мужа «Ведомостями»:
— Я давно догадывалась, — продолжала она обличать. — «Одеколонь» вдруг завел, исподнее каждый день меняешь, домой приезжаешь за полночь.
— Служба такая.
— Машку тискать?
— Замолчи! — вскочил Иван Дмитриевич, пробежав по строчкам глазами. Слава господи, не про Гелюшку. — Даже понять не можешь, что прочла. А берешься делать выводы. Черным по белому написано: «Нападение на свидетельницу».
— Свидетельниц в собственном кабинете не селят.
— Так только на ночь. Желейкина сегодня же к сестре в Кострому уедет.
— Почему в камеру не сунул?
— Так она с ребеночком.
— Так у тебя и ребеночек от нее?
— Сбрендила? Клянусь, что не мой.
— Икону целуй.
— Да хоть весь киот. — Иван Дмитриевич подбежал к образам и стал по очереди чмокать иконы.
— Значит, нет полюбовницы? — уточнила Прасковья Матвеевна.
От вранья перед образами Крутилина спас городовой 4-го участка Литейной части Корней Добрынский, без стука распахнувший дверь в столовую:
— Ваше высокоблагородие, хорошо, что застал. На Сергеевской, семьдесят девять снова стрельба.
— Да что ж такое? Опять у Тарусовых? — спросил Крутилин.
— Нет, на улице.
Крутилин перекрестился.
— Ну слава богу, так бы и говорил.
— Три трупа.
— Сколько?
— Пристав в сыскную отправил, а я сюда, вдруг вы еще туточки, — объяснение своему появлению в квартире Крутилина городовой давал уже на бегу, с трудом поспевая за начальником сыскной по лестнице.
Старший дворник Ильфат рубил дрова в одном из дворов, когда услышал выстрел. Вместе с остальными дворниками тотчас побежал на Сергеевскую, но там кровавые события были уже позади. Мгновенно оценив обстановку, скомандовал подчиненным:
— Филька, Ахмет, Парфен, подымайте сани.
Подлетев к Прыжову, сразу понял, что жив — хоть не двигался, зато стонал:
— Доктора к саням и в больницу.
И поспешил к Выговскому. Тот не шевелился. На снегу под ним алела кровь. Ильфат опустился на колени, схватил руку. Пульс бился.
— Эй, Пантелеич! — окликнул он швейцара, который, увидев дворников, рискнул высунуться на крыльцо.
Ни французов в Крыму не боялся, ни черкесов на Кавказе, а тут, услышав выстрел, спрятался. Потому что раньше сам по себе был, а теперь семья, дети, жизнь словно заново началась. Неохота погибать. Позавчера ведь чудом среди живых остался, двинь Дуплет посильнее, обитал бы уже в райских кущах.
— Ты за руки, я за ноги, — велел швейцару Ильфат.
Вместе оттащили к саням, в которых уже лежал Прыжов.
— В какую больничку? — деловито спросил извозчик Терентий у старшего дворника.
— В Мариинскую, — не колеблясь, решил Ильфат.
Потому что хорошая. Его жену там от воспаления легких выходили.
— Так для бедных, — засомневался возница.
— Зато доктора лучшие, — решительно произнес Ильфат и пристроился рядом с извозчиком на облучке. — Гони, чего ждешь?
Дмитрий Данилович сперва крепко обнял Сашеньку за плечи, потом осторожно вытащил из ее руки «ремингтон».
— Диди, Диди, — повторяла она, словно заведенная. — Я убила человека.
— Успокойся, пойдем.
— Ридикюль, там ридикюль. — Княгиня махнула рукой в сторону мостовой.
Дмитрий Данилович сделал знак выскочившему вслед за ним камердинеру Тертию, чтобы тот забрал ридикюль. Медленно, с трудом они поднялись на третий этаж. Сашеньку трясло, она постоянно повторяла:
— Я убила, убила человека. Понимаешь?
Дмитрию Даниловичу было не по себе. Он никак не мог выбросить из головы образ убитого. Молодой крепкий парень в зипуне, подпоясанном кушаком. Только вот половины головы нет. Пуля снесла. Напрочь. Словно и не было.
— Все хорошо, дорогая, все хорошо. Главное, ты дома.
Он завел Сашеньку в спальную, горничная ее раздела и уложила в постель.
— Барыню трясет, лихорадка, — доложила она князю.
— Пошли за доктором, — велел он Тертию.
— Так Алексей Иваныч, сами знаете… может, и нет уже его.
— За любым.
Князь вернулся в спальню к жене.
— Я убила человека, — снова сказала она.
— Не человека, преступника.
— Это не важно… не важно. Я сама преступница.
— Иначе бы он убил тебя. Тебя господь защитил.
— Кто сие говорит? Неужели атеист?
Обормот лежал возле Сашеньки, согревая ее своим урчанием. Дмитрий Данилович присел, погладил жену по волосам.
— Тебе надо поспать.
— Я не смогу, не смогу заснуть.
— Выпей коньяку, — предложил Дмитрий Данилович.
— Нет, пахнет клопами.
— А ты не нюхай. Выпей сразу стакан.
Предложенное князем лекарство подействовало сразу. Явившийся на вызов доктор вынужден был развести руками:
— Судя по амбре, помощь моя не нужна. С вас пять рублей.
Вслед за ним явился Крутилин.
— О событиях знаю с чужих слов, — огорчил его Тарусов. — Видел только финал.
— А ваша супруга? Могу с ней переговорить?
— У нее шок. Она в забытьи.
— Жаль.
— Надеюсь, следствие против нее не откроют?
— Не волнуйтесь. Александра Ильинична ни в чем не виновата. Однако, позвольте вопрос: куда она ездила? Швейцар утверждает, что последние две ночи Александра Ильинична дома не ночевала.
— Понятия не имею.
— Простите, не уверен, что вас понял, — удивился Крутилин.
— Кому-нибудь другому я ответил бы резко. Но вам я стольким обязан. Потому юлить не стану, открою горькую правду: в субботу вечером Алексей и Сашенька сбежали.
У Крутилина несколько секунд ушло на осмысливание:
— Не может быть!
— Но это так.
— Позавчера сбежали, а сегодня вернулись? Так не бывает.
— Возможно, захотели забрать какие-то вещи?..
— Уверен, вы заблуждаетесь.
— Иван Дмитриевич, не надо, не стоит. Вы из дружеских чувств пытаетесь меня успокоить.
— Я не только ваш друг. Я сыщик. И как сыщик готов поклясться, что ваша версия ошибочна. Не спорю, между вашей женой и Прыжовым действительно имеются чувства…
— Вот видите, все все знают.
— …но чувства братские, дружеские.
— Хороша дружба. Где-то провели две ночи.
— А где? Помнится, Александра Ильинична вела дневник.
— Предлагаете сунуть туда нос?
Крутилин ушел от ответа.
— Позвольте откланяться, надо свидетелей опросить.
Глава 15, в которой графиня Волобуева ухаживает за раненым
Понедельник, 7 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
Узнав, что покушались на Выговского, Иван Дмитриевич пришел в бешенство. Что происходит? Покушаться на полицейского, пусть и бывшего, средь бела дня в центре столицы — такого раньше не случалось. Неужели уголовные переняли методу у нигилистов? Найти злоумышленников, причем быстро, было и делом чести, и крайней необходимостью. Если не пресечь подобное на корню, в полицейских начнут стрелять везде, по всей России. Можно с ужасом представить, чем сие закончится — полицейские попрячутся, а на улицах станут верховодить шайки головорезов.
Найти и покарать! Сегодня! Немедленно!
Однако зацепок не было. Вернее, имелась одна, которая вела в никуда — «ремингтон» Яблочкова. Как и предсказал Крутилин, бед он натворил — не сумев отомстить за Ломакина Желейкиной, криминалисты решили убить Выговского. Но откуда узнали, что это он их главаря застрелил? Ведь Крутилин сделал все возможное, чтобы сохранить его личность в секрете.
И главное! Зачем ломакинским ребятам мстить? Может, борьба между ними за опустевшее кресло началась и кто-то этими нападениями пытается заработать авторитет? Но кто? Убитого княгиней Тарусовой криминалиста опознать оказалось невозможно, пуля снесла ему половину черепа, а документов при себе он не имел. Пресловутого «Точильщика» дворники не разглядели.
— Борода рыжий, — припомнил один из них, тоже, как и Ильфат, татарин.
— Это у тебя она рыжая, хрен нерусский, — возразил ему швейцар Пантелеич, — а у «Точильщика» была русая, но с отливом.
— Ай-яй, под лавкой прятаться, как разглядел? — ответил дворник.
— Хрен с ней, с бородой, — прервал их перепалку Крутилин. — Рост у «Точильщика» какой? Высокий, низкий? Толстый он или худой?
В ответ дворник лишь пожимал плечами.
— Господин пристав, господин пристав! — закричал, подбегая, запыхавшийся господин в пенсне. — Имею важное заявление о совершенном преступлении.
— Говорите.
— Я опаздывал на вокзал, сел в сани, но извозчик отказался меня везти, а когда я начал настаивать, выкинул меня из них и шубу при этом порвал, мерзавец. Из-за него я на машину опоздал.
— Добрынский, — позвал пристав городового, — иди разберись.
— А где это было? — спросил Крутилин у господина в пенсне.
— В двух шагах от Воскресенского. Я сразу послал дворника за полицией, ждал, ждал, вконец замерз, а вы, оказывается, груши тут околачиваете.
— Номер саней запомнили?
— Конечно: шесть, шесть, семь, четыре.
— А как ваш обидчик выглядел?
— Кафтан обычного цвета…
— То бишь серый?
— Вот именно. Шапка собачьего меха, кушак лиловый…
— Рост, возраст, цвет глаз, может, шрам какой…
— Шрам. Точно шрам. Под левым глазом, полумесяцем.
— Кондратий Полушка! Извозчика, немедленно, — скомандовал Иван Дмитриевич подошедшему городовому.
Тот же номер — шесть, шесть, семь, четыре — запомнил один из дворников. Именно в эти сани прыгнул «Точильщик». Но найти их по номеру Иван Дмитриевич не надеялся, готов был биться об заклад, что номер фальшивый. И вдруг свезло.
По пути в Александроневскую часть Крутилин заскочил в Мариинскую больницу узнать о состоянии пострадавших. А если паче чаяния они пришли в себя, то и опросить. Прыжов с Выговским люди бывалые, что-нибудь важное точно запомнили.