Больница для бедных была построена в Петербурге стараниями Марии Федоровны, жены Павла Первого. После кончины вдовствующей императрицы заведение назвали в ее честь, а попечительство над ним принял ее внук, принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Он был сказочно богат и мог провести всю жизнь в неге и лени. Но Петр Георгиевич посвятил себя просвещению и медицине. Список учебных заведений и больниц, где он был опекуном или попечителем, займет несколько страниц. По его инициативе и на его средства (только покупка и обустройство здания обошлись в миллион рублей) в декабре 1835 года было открыто Императорское училище правоведения, «кузница кадров» будущей судебной реформы.
Стараниями Петра Георгиевича для Мариинской больницы были построены новые корпуса, а для подготовки персонала открыли фельдшерское училище. Если не хватало казенных денег на покупку лекарств, принц покупал их на собственные средства.
После смерти принца Ольденбургского ему поставили памятник у главного корпуса больницы. Когда власть в стране захватили большевики, этот памятник снесли. А заодно уничтожили могилу Петра Георгиевича на кладбище в Стрельне.
Главный хирург принял начальника сыскной незамедлительно.
— Операция закончена. Пуля, как и предполагал, застряла в легком. Теперь успешно извлечена. — Хирург протянул ее Крутилину.
— Выговский вне опасности?
— Гарантировать ничего не могу. Слишком много крови потерял. Думаю, сегодняшняя ночь станет решающей.
— Могу с ним переговорить?
— Увы, он после наркоза, еще не пришел в себя.
— А что с Прыжовым?
— Ерунда, сотрясение мозга. Сунули ему камфору, сразу очнулся. Но соображает пока плохо. Представляете, жену не узнал? Хотите посетить?
Крутилин задумался: раз память к Алексею не вернулась, стоило ли время терять?
— Нет, загляну к нему вечером.
Извозопромышленник Бобонин обитал на Мостовой Каретной[95] в собственном доме.
— Жди здесь, — сказал Крутилин вознице и постучался в дверь.
Ему открыла чумазая баба в запачканном переднике.
— Где хозяин?
— Где ему быть? — удивилась баба. — У себя, чайком балуется.
Планировка дома была Крутилину знакома, бывать здесь доводилось. Только без особого толка, потому что Бобонин был очень хитер и изворотлив — все прекрасно знали, что, кроме обычных «ванек», он держал «черных» извозчиков, но привлечь его за это не удавалось. Схваченные на месте преступления блатноги на него как на соучастника не указывали, а то, что лошадка принадлежала Бобонину… так разве за то сажают? Нет такой статьи.
Крутилин с силой толкнул дверь в хозяйский кабинет, где Бобонин в одиночестве сидел за самоваром.
— Иван Дмитриевич? — воскликнул он. — Опять? Прислали бы лучше записочку, сам бы зашел. Я ведь на Большой Морской частенько.
— Что там забыл?
— Лечусь. Прямо напротив вас. Электрогальваническая лечебница доктора Гемелиана.
— И что лечишь, Ферапонт? Совесть?
— А вы по-прежнему шутник, Иван Дмитриевич, — погрозил ему пальчиком Бобонин. — С совестью у меня полнейший ажур, чиста, как невская водица. А вот нервы шалят. Спать плохо стал. В десять лягу, в два ужо просыпаюсь.
Крутилин достал из кармана револьвер:
— Кого сегодня возил Кондратий Полушко?
— Кто, кто? Впервые слышу о таком.
Крутилин спорить не стал, вместо этого выстрелил в самовар. Одна струйка кипятка из него стала литься на пол, вторая на стол. Начальник сыскной пододвинул самовар к самому краю, чтобы обжигала чресла извозопромышленника.
— Что вы… — Бобонин попытался приподняться.
Но Крутилин навел на него револьвер:
— Сидеть. Или следующая пуля твоя. Итак, кто нанял Полушко?
— Кислый.
— Кто такой? Чем занимается?
— «Котов»[96] пасет в Московской части.
— На Ломаку работал?
— Дозвольте все-таки отодвинуться.
— Валяй, но если соврешь…
— Благодарствуйте. Да, Иван Дмитриевич, вы правы, Кислый служил Ломакину. А теперича задумал занять его место.
— Погонщик «котов»? — удивился Крутилин.
— Он, знаете-с, с амбицией.
— И кто ему конкурент?
— Федька Боцман.
— У того веса побольше.
— Потому Кислый и лютует, авторитет себе набивает. Вчера шмару пытался ухандокать.
Крутилин не удержался, врезал ему в челюсть.
— И у вас нервы ни к черту, загляните-ка тоже к Гемелиану, — посоветовал Бобонин, вынимая изо рта выбитый зуб.
— Где Кислый обитает?
— Чего не знаю, того не знаю. Откуда забрать, куда отвезти, клиенты сами с блатногой договариваются.
— Где найти Полушку?
— Так вы краями разминулись. Буквально за четверть часа до вас лошаденку поставил. И сразу к крале побежал. Брюхата она, с минуты на минуту Полушеночка родит.
— Адрес?
— Чубаров переулок[97], дом Жучкова. В аккурат перед кладбищем.
«Ванька» стал ваньку валять: мол, ничего про покушение не знаю, стоял себе на Сергеевской, клиентов поджидал. А туточки выстрел, лошадь испугалась, понесла. И да! Кто-то запрыгнул в сани на ходу, но после поворота на Таврическую выпрыгнул обратно. Нет, внешность не разглядел. Насчет шубы — виноват, стоимость починки возмещу. Кислый? Первый раз слышу.
Иван Дмитриевич выслушал, вздохнул, вытащил револьвер, подошел к беременной бабе и навел ей на живот:
— Считаю до трех. Раз…
— Господин начальник, вы чего, разве это по-людски? — Полушко упал коленями на подножник[98]. — Неужто дитя загубите?
— Два…
— Нельзя, не положено, не по правилам!..
— Коли сами правил не соблюдаете, и я на них плевать хотел. Полицейских убивать нельзя. Такое правило знаешь?
Полушко, облизав пересохшие от страха губы, кивнул:
— Что полицейского хотят затемнить, не сказали. Соврали, что помощника аблоката.
— Кто с Кислым был?
— Сапог.
— Это его застрелили?
— Да, царствие небесное. Еще кто?
— Ткач.
— Ткач? Что нищими у Царскосельского вокзала верховодит? — удивился Крутилин.
— Он самый.
— Куда он исчез с Сергеевской?
— Не знаю, после покушения не видал.
— А Кислого куда отвез?
— В сторожку на Варшавской дороге, возле огородов Преображенского полка.
— Собирайся, со мной поедешь, покажешь. Там этих сторожек…
Крутилин понимал, что действовать надо быстро. Если ждать агентов сыскной или городовых из полицейского резерва, потеряешь час, а то и два. За это время Кислого успеют предупредить. Тот же Бобонин. Иван Дмитриевич ни минуты не сомневался, что извозопромышленник ему соврал. Где Кислый живет, Бобонин знает преотлично и отправил начальника сыскной к Полушко лишь затем, чтоб выиграть время.
Прихватив с собой блатногу, Иван Дмитриевич поехал на Лиговку, 42, во 2-й участок Александроневской части и потребовал от пристава предоставить в его распоряжение всех подчасков[99]. Пристав возмутился: какое ему дело до убийств в Литейной части? Почему его люди должны ловить преступников за Московской заставой? Иван Дмитриевич сломил его сопротивление буквально тремя фразами:
— Преступники посмели напасть на полицейского. Если не накажем быстро и жестоко, завтра всех нас перестреляют аки куропаток.
Однако Кислого в сторожке уже не застали.
Пожилой сторож отказывался отвечать на вопросы Крутилина, пока Иван Дмитриевич не двинул ему пару раз.
— Минут за десять до вас ушли.
— Куда?
— Не сказали.
— Сколько их?
— Восемь, включая Кислого.
— Кто, кроме них, в шайке состоит?
— Еще Сапог и Ткач. Но те спозаранку ушли и больше не возвращались.
— А ты? Тоже в шайке?
— Нет, только комнату сдаю для сборищ. Жить-то на что-то надо.
Отпустив александроневских городовых, Крутилин отправился на Рузовскую, в 4-й участок Московской части. Кислый орудовал во владениях Добыгина, значит, тот должен знать, где его искать.
Полковник изобразил возмущение:
— Вы действовали как слон в посудной лавке. Вместо того чтобы приехать сюда, составить вместе план, безо всякой рекогносцировки отправились со случайными людьми…
— Я попросил бы…
— Не перебивать. В отличие от александроневских, мои городовые Московскую заставу знают превосходно. И их там знают. А вот вторжение чужаков сразу перепугало тамошних обитателей. Поэтому… как вы сказали?
— Кислый.
— …и скрылся. Теперь придется ждать. Пройдет неделя, а то две, пока он вернется.
— Нет у нас недели, полковник. Кислого с его шайкой надо изловить в кратчайший срок. Дело чести.
— Сделаю все от меня зависящее. В том числе доложу начальству о вашем самоуправстве.
— Какому из них? Обер-полицмейстеру или Ломакину? Ах да, Ломакин мертв, кто там теперь вместо него? Боцман? А может, Кислый?
— На что, Крутилин, вы намекаете?
— Не намекаю. Точно знаю. Вы сообщник Ломакина.
— Подите вон. Вон, я сказал!
Когда Крутилин удалился, полковник вызвал Никудышкина. Не давала ему покоя фраза начальника сыскной: «Совершено покушение». Что сие означало? Убит Выговский или нет?
— У тебя, кажется, приятель в Четвертой Литейной части.
— Так точно! Кондрат Добрынский.
— На Сергеевской сегодня стреляли. Выясни, жива жертва или нет. На вот на извозчика. — Добыгин кинул полтинник.
Никудышкин обернулся за час:
— Стреляли в помощника адвоката. Слава богу, жив. В Мариинке сейчас, сделали ему операцию.
— А про операцию как узнал?
— Кондратий как раз старшего дворника допрашивал, а тот только из больнички вернулся.
Еще через час полковнику захотелось по нужде. Накинув шинель, он выскочил во двор. Но, открывая нужник, почувствовал в своем кармане чужую руку. Повернул голову — Кислый. И опять с револьвером. Но теперь с его собственным, который только сегодня полковник вытащил из несгораемого ящика, чтобы не попасться Кислому как вчера.