— Что произошло? — спросила Лиза, отказавшись от коньяка. — Антон ушел утром, сказал, что на службу.
— В него стреляли возле моего дома.
— Кто?
— Неизвестно.
— Он в больнице? В какой?
На протяжении тысячелетий уход за больным осуществляли родственники — давали лекарства, прописанные лекарем, кормили с ложки, меняли белье, проветривали помещение. С принятием христианства часть забот о больных взяла на себя церковь. При монастырях открывались госпитали и больницы, уходом в которых занимались монашествующие. Их называли сестрами или братьями милосердия.
Однако в России сестры милосердия (сердобольные вдовы) приступили к служению лишь в 1813 году[101]. Их направляли в лечебные учреждения из Вдовьих домов, открытых в обеих столицах стараниями вдовствующей императрицы Марии Федоровны. В эти дома принимали для призрения вдов офицеров и гражданских лиц, состоявших в классных чинах. Но многие из призреваемых были еще в силах, и, чтобы не оставлять их в праздности, Мария Федоровна учредила разряд сердобольных вдов. Вступившим в него полагались привилегии — прослужившим более 10 лет назначалась пенсия, детей сердобольных учили за счет Вдовьего дома, хорошо зарекомендовавших себя в больницах женщин направляли ходить за больными в частные дома, что неплохо оплачивалось.
Однако, несмотря на самоотверженное служение, сердобольным не хватало медицинских знаний. Поэтому после окончания Крымской войны (106 сердобольных вдов трудились в симферопольских госпиталях, 20 из них умерли от заразных болезней) и в России, и в Европе стали открывать учебные заведения для подготовки фельдшеров и медицинских сестер, которые постепенно заменили сердобольных вдов. В 1886 году их дежурства в петербургских больницах окончательно отменили.
— Пуля пробила легкое, застряла в мягких тканях. Но мы ее извлекли. Однако, — хирург поглядел на «скорбный лист», аспидную доску, прикрепленную к кровати, чтобы вспомнить имя-отчество больного, — Антон Семенович потерял много крови. Шансов, что переживет эту ночь, мало.
«Пить», — услышала Лиза тихий шепот Антона Семеновича.
— Тонечка, милый, очнулся? Слышишь меня?
— Пить, — снова повторил Антон Семенович.
— Доктор, дайте воды.
Хирург огляделся, но графина не увидел.
— Пойду поищу сердобольную.
Нашел ее минут через десять.
— Где вы шляетесь? — накинулась на нее Лиза. — Раненый хочет пить.
— Одни хочут пить, другие — жрать, мне что, разорваться? — стала руки в боки неприятная рябая тетка в коричневом платье с золотым крестом на груди.
— Софья Спиридоновна кормила лежачих, — вступился за вдову хирург. — Их, сердобольных, всего восемь на всю больницу.
— Семь, — поправила его Софья Спиридоновна. — Анфиска заболела, сегодня пашем без нее.
Ведро с водой нашлось за занавеской. Сердобольная зачерпнула в ковшик воды, подошла к Выговскому и поднесла к его губам. Несчастный не столько напился, сколько облился.
— Что вы делаете? — возмутилась Лиза.
— Что положено. Я что, нянька? Хочет пить — пусть пьет, не хочет — пусть голову не морочит.
Лиза выхватила у нее ковшик, приподняла Выговскому голову и очень аккуратно напоила.
— Как вам не стыдно, — стала она ругать сердобольную. — Больной перенес операцию.
— В этой палате все после операции. И все ходють под себя. Потому водой их и не поим.
— Что? Доктор, как же это? Это бесчеловечно! — воскликнула Лиза.
Хирург пожал плечами. Мол, наше дело разрезать и зашить, уходом занимаются другие.
— А можно для моего друга персональную вдову нанять? — спросила графиня.
— А как же! — Софья Спиридоновна, словно по волшебству, сразу стала сама любезность. — Где Вдовий дом, знаете?
Лиза покачала головой.
— У Смольного собора, — объяснила сердобольная. — Езжайте туда с самого утра.
— Но доктор говорит, кризис случится ночью…
Сердобольная пожала плечами:
— Начальство только до полудня принимает.
— Так что же делать?
— Если поклянетесь, что наймете лично меня, так и быть, глаз с вашего друга не спущу, — пообещала Софья Спиридоновна и тут вдруг заметила лужицу под соседней койкой. — Это еще что такое? Который день вне сознания, а все прудит и прудит. Когда же сдохнешь?
Лиза развернулась и решительным шагом направилась к двери, за ней засеменил хирург. В коридоре графиня сердито ему заявила:
— Сама буду ухаживать.
— Что вы, нельзя. Во-первых, не положено, во-вторых, нужен навык.
— Навык имеется. Мой отец служил врачом, я ему помогала. Бориса Фаворского знаете?
— Из Обуховской больницы?
— Мой брат.
— Вот как! Но…
Лиза открыла ридикюль и достала оттуда стопку «катенек»:
— И я готова сделать пожертвование больнице.
— Пойдемте к профессору.
Вечерние доклады агентов оказались неутешительными: Кислый как в воду канул, ни одного из подопечных сутенеров сегодня не посетил; Ткач у Царскосельского вокзала не появлялся, в излюбленном трактире — тоже.
— Боцман назначил встречу на завтра в десять утра, — сообщил старший агент Фрелих, которого Крутилин отправил днем договориться.
— Почему не сегодня?
— Сына крестил. Пьян сильно.
Лизу заставили надеть одежду заболевшей Анфисы.
— Вдруг принц Ольденбургский с проверкой пожалует, — пояснил причину маскарада профессор.
— Ночью? — удивилась графиня.
— Старик давно не спит по ночам, разъезжает по больницам с проверками, — посетовал начальник отделения.
Софья Спиридоновна, увидев Лизу в коричневом платье и золотым крестом на зеленой ленте, хмыкнула:
— Раз будешь здесь, мне тут делать нечего, в других палатах тоже забот хватает.
И к послеоперационным больным больше не заходила.
И у передних ворот больницы, что с Литейного, и у задних, которые с Надеждинской, выставили городовых.
Как же проникнуть в больницу?
Фимка решил подождать золотарей. Каждую ночь, словно тени, сошедшие из ада, они проникали в город, чтобы освободить его от нечистот. А значит, и в больницу должны были наведаться.
Увидев сани с огромными бочками, Кислый вышел на середину Надеждинской.
— Чего тебе? — спросил вынужденный остановиться золотарь.
Фимка достал револьвер, изъятый у Добыгина:
— В больничку мне надо. Если поможешь, оставлю в живых.
— Так я не туда.
— Но городовые про это не знают. Давай, поехали.
Сторож больницы лишь спросил:
— А где Митяй?
— Напился, — ответил Кислый.
— С кем не бывает, — покачал головой заспанный сторож и стал открывать ворота. Городовые проводили въехавшие сани равнодушными взглядами.
У главного корпуса завернули налево.
— Тормози, — приказал Фимка.
— Тпру! — крикнул золотарь.
Сани остановились. Фимка запустил вознице в висок кистенем — надо ведь не только попасть, но и выбраться из больницы. Где находится палата для послеоперационных, Кислый знал. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Полгода назад одну из шмар снял нахальный клиент и избил так, что неделю работать не могла. Вдобавок отказался платить. Фимка этого клиента разыскал и сильно покалечил, во всяком случае, к бабам ему ходить теперь было незачем. Но и сам пострадал, клиент его ножом по спине полоснул. Зашивали Кислого как раз в Мариинке. И те пару дней, что там провалялся, скрасила ему одна из сердобольных. Софушка из послеоперационной палаты.
В широком больничном коридоре было темно, но Фимка без труда нашел нужную дверь. Приоткрыл, а там тьма кромешная. Видно, Софушка вышла. Пришлось дожидаться.
Кроме Выговского, Лизе пришлось ухаживать еще за двумя десятками оперированных. С непривычки она быстро устала. Убедившись, что Антон Семенович по-прежнему спит, подхватила ведро с помоями и понесла во двор, подсвечивая себе дорогу керосиновой лампой. Когда зашла обратно в палату, ее обхватили сзади:
— Софушка, это я!
Лиза развернулась и увидела здоровенного мужика, судя по одежде, рабочего или мастерового. Тот тоже удивился:
— А где Софушка?
— В седьмой палате.
Но вместо того, чтобы извиниться и уйти, мужик оскалился нехорошей улыбочкой:
— А ты покрасивше будешь.
У графини забилось сердце, лампа в ее руке задрожала. Улыбочка грязного мужика ничего хорошего не предвещала.
— Давай, вдовушка, поворачивайся. Времени в обрез.
— Простите, но я подобным не занимаюсь. Пройдите направо по коридору, через пару дверей найдете Софью Спиридоновну.
— Ты мне не указывай. — Кислый схватил ее за плечи и развернул.
— Помо…
Фимка зажал Лизе рот, а к виску приставил револьвер:
— Не ори, не то мозги вышибу. Поставь лампу и подыми платье…
Лизе пришлось подчиниться. Пока Кислый возился у нее за спиной, она думала о том, что изнасилование — сущий пустяк по сравнению с тем, что произойдет дальше. Ведь этот бугай не за ласками явился. Зачем для ласок револьвер?
— А ты молодец, вдовушка. Дело бабье знаешь. Зря только в сердобольные пошла. У меня заработаешь много больше, — бормотал Кислый. — Приходи-ка через недельку в трактир на Бронницкую. Спроси Кислого. Это я. Уф, все! — Фимка шлепнул Лизу по ягодицам. — Как зовут?
— Лиза.
— Друга я ищу, Лиза. Его к вам привезли. Ранен он, подстрелили нехорошие люди. Подскажи, где лежит, а то его не вижу.
— Я никого не знаю, пришла вечером.
— Тогда бери лампу, ищи по фамилиям на досках. Я бы сам, да грамоте не обучен.
— И кого? Кого искать?
— Выговским звать. Ну, что встала, кобыла? Ищи, говорю. — Для убедительности Фимка потряс револьвером.
Лиза дрожащей рукой указала на кровать.
— Точно он? — засомневался Кислый — Почему морда забинтована?
— Упал неудачно. Только он, ваш друг, без сознания. Приходите завтра.
Фимка размышлял, ножом добить или выстрелом. Решил, что лучше ножом — шума меньше. Да и подвел его сегодня револьвер, зря он Ромку-покойничка не послушался. Подошел к кровати и воткнул нож прямо в сердце.