— Благородный? Изменник и бунтовщик. А теперь и криминалист. Между прочим, двоих из его жертв вы преотлично знали, Петька Пшенкин и Сенька Вязников.
— Ерунда какая. Зачем Андрею их убивать? Знать их не знал.
— Уверены? Вспомните, где ранили Вязникова.
— В Привисленском крае…
— Вот именно. Кто?
— Польские бунтовщики. Боже! Поняла. Вязников с Андреем могли столкнуться на войне.
— А в шестьдесят шестом снова встретились на станции Веребье, когда Гуравицкий приехал к нам. Вязников там промышлял извозом. Признав в Гуравицком бунтовщика, помчался к своему дружку Пшенкину, чтоб тот его арестовал.
— Тогда?.. Значит, Андрей не уехал за границу. Сидел в тюрьме. А теперь вышел…
— Вышел? Шутите? Ему бы дали бессрочную.
— Значит, сбежал. И стал мстить. Господи! Я должна ему все объяснить. Я не пойду с Лешенькой, останусь с вами.
— Нет, — Сергей Осипович вытащил из ящика стола «кольт» и продемонстрировал жене, — я сам с ним разберусь. Вы ведь знаете, как я метко стреляю. Принесите-ка черновик романа. Полиции он пригодится.
Ксения покраснела.
— В чем дело?
— У меня его нет. Я отдала его… почитать.
— Кому?
Разруляева опустила голову.
— Ну же, говорите. Или и это меня не касается?
— Одному другу.
— У вас есть друг? Что-то новенькое. Почему я о нем не знаю?
Ксения молчала.
— Значит, не друг? Любовник. И встречаетесь вы с ним по четвергам, когда якобы ходите в благотворительное общество. Так? Конечно, так, ведь по остальным дням гуляете с Лешенькой.
— Да.
— Шлюха. — Разруляев подскочил и ударил Ксению по лицу. — Дрянь.
Из губы Ксении потекла кровь.
— Идите, умойтесь, — велел ей муж. — И отправьте к вашему другу кухарку с запиской. Пусть отдаст черновик. А еще… Еще напишите, что порываете с ним.
— Собака… собака на сене…
В ответ Разруляев ударил жену еще раз:
— Заткнитесь.
Глава 19, в которой появляется новый герой
Еще днем Георгий Модестович Чепурин, преподаватель русской словесности в мужской гимназии, был наисчастливейшим человеком. Но вечером… вечером пришла кухарка Ксении и принесла записку. Ужасную записку.
«Что случилось?» — повторял всю ночь Георгий Модестович. И утром не пошел на занятия, отправив дворника с известием, что приболел. А сам поехал в Знаменскую церковь — обычно там по пятницам Ксения замаливала вчерашний грех.
Увидев возлюбленного, она перепугалась, свечка в ее руке задрожала, капли воска упали на Лешеньку. Няня отвела его в сторонку, чтобы вытереть. Георгий Модестович сблизился и тихо произнес по-французски:
— Нужно поговорить.
Ксения ответила, не глядя на Чепурина:
— После службы в кофейне Пассажа.
Жизнь Георгия Модестовича не задалась с самого начала. Мать его умерла от чахотки, когда Жорику было два годика, а появившаяся после ее кончины мачеха свою ласку дарила лишь детям от предыдущего брака, которые, пользуясь ее покровительством, всячески обижали и притесняли «братика».
Когда Жорику стукнуло десять, отец отдал его на полный пансион во вторую гимназию. Эх, рано мальчишка обрадовался, что избавился от мучителей. По сравнению с мачехой и братьями гимназия оказалась адом. Каждое движение было строго регламентировано: будили всегда в одну и ту же минуту: сперва следовало надеть правый носок и только потом левый, то же самое с подтяжками — сначала правая, затем левая. Когда строем вели умываться, у каждого на левом плече лежало полотенце, а в правой руке все как один несли зубной порошок. Команды гимназистам отдавали колокольчиком. На уроке первый звонок означал: «выньте тетради и книги», по второму начиналась лекция, по третьему заканчивалась, все вставали и кланялись выходящему из кабинета преподавателю, по четвертому складывали вещи, по пятому выходили.
За порядком следили надзиратели. За малейшую провинность — положил в столовой в карман кусок хлеба или завел разговор с товарищем на лестнице — наказывали: лишали обеда, ставили на колени, секли розгами. Лишь на издевательства старшеклассников начальство почему-то смотрело сквозь пальцы.
— Показать тебе Москву? — ласково спросил Жорика в первый же день семиклассник Арзамасцев.
— Да, — обрадовался мальчик.
Его схватили за волосы и подняли вверх. Брыкаясь, Жорик задел ногой другого семиклассника, Карасева, за что тот наградил его «набрюшником» и парой «наушников».
Отец и мачеха Чепурина не посещали, жаловаться было некому. Да и не приветствовалось в гимназии «подскуливание», за это виновного «знакомили» с докторами «Ай» и «Ой».
Хорошо, что зубристика Жорику давалась легко. Он без всякого труда слово в слово повторял на уроках прочитанные накануне параграфы и вскоре занял место на первой парте. А потом его назначили аудитором — учеником, который вместо учителя проверял знания других и даже выставлял им оценки. От издевательств старшеклассников сие не спасало, зато позволило улучшить скудный рацион. В гимназической столовой кормили однообразно и «малопикантно»: на первое суп, на второе кусок отварной говядины, на десерт пирог с вареньем и чай. Однако некоторым одноклассникам родители давали денег на карман, и они были рады поделиться с аудитором съестным, что покупали в ближайшем лавке: ветчиной, колбасой, сдобой.
Гимназию Чепурин окончил одним из первых учеников. Но мечты об университете остались мечтами. Сводные братья давно были взрослыми (на полный пансион их, конечно, не отдавали), детская избалованность стала причиной их распущенности. Они оба служить не желали, с утра до ночи выпивали в компании сомнительных друзей, пожилые отец и мачеха отпора им дать уже не могли. Жить в таком вертепе Георгий Модестович не рискнул. А без жилья какой может быть университет? Пришлось поступать на службу и съезжать из отчего дома.
Без связей и протекций на путное место пристроиться не сумел. Жалованья едва хватало на грязную вонючую комнатенку в пяти верстах от присутствия и одноразовое питание в дешевой кухмистерской. Спас Георгия Модестовича Его Величество Случай. Как-то зимой кто-то окликнул его возле Мариинского театра:
— Никак Чепурин? А ну поворотись-ка, дай на тебя погляжу.
Георгий Модестович узнал директора гимназии Сатарова по кличке Сатана. В обучении тот был строг, чуть что, бил линейкой. Но сейчас те годы, казавшиеся когда-то ужасными, Чепурин вспоминал с теплотой и благоговением. Все, абсолютно все решали за него, не нужно было залезать в долги, чтобы купить шинель, не нужно было пресмыкаться перед начальством, чтоб не уволили. Напротив, тогда Чепурин пользовался уважением. А то, что обижали сперва, так за это Георгий Модестович отыгрался, когда подрос. И Москву показывал, и с докторами «Ах» и «Ох» знакомил.
— И как, стало быть, поживаете? — поинтересовался подвыпивший Сатаров, которому супруга, одетая в дорогую шубку из чернобурки, недвусмысленно показала, что опаздывают к увертюре.
Чепурин хотел улыбнуться, мол, все отлично, но неожиданно для себя разрыдался. Сатане пришлось задержаться, чтобы посочувствовать и успокоить. Он гнал жену в театр, мол, ступай, догоню, но та не ушла, а выслушав Чепурина, толкнула мужа в спину. Сатана наклонился, супруга прошептала:
— А если Леночку за него?
Сатаров улыбнулся.
— Послушайте, Чепурин. Вот что подумал. Помните Варфоломея Юрьевича?
— Конечно.
Как не помнить? Преподаватель словесности Кирилихин по прозвищу Крыса мог за одну неправильную запятую поставить нерадивого ученика на горох.
— Он ослеп. Объявлен конкурс на место. Не хотите ли принять участие?
— Кто? Я?
— Почему бы нет? Учились вы на «отлично». Подайте заявление. Обещаю, составлю протекцию.
— Правда?
— Загляните-ка завтра после часа, все обсудим.
Чепурин от радости расцеловал руки не только Сатаровой, но и Сатарову.
В назначенное время вошел в кабинет директора гимназии с заявлением в руках.
— Забыл спросить, Чепурин. Часом, не женаты?
— Нет, — признался Георгий Модестович.
— Жаль, ах как жаль. Ведь наша гимназия мужская. И родители мальчиков опасаются неженатых преподавателей. Надеюсь, понимаете почему?
Чепурин кивнул. Хотя, по его мнению, опасаться им надо было вовсе не преподавателей, а «вечных» второгодников, оканчивавших гимназию в возрасте глубоко за двадцать.
— Но, возможно, у вас невеста?
— Увы, — сознался с волнением в голосе Георгий Модестович.
Вчера вечером он воспрял. Ему приснилось, что он за кафедрой, объясняет нерадивым гимназистам деепричастные обороты.
— Отлично, отлично, — пробормотал Сатана и сразу же добавил: — То есть наоборот. Однако сие поправимо. Напишите адрес, пришлю сваху.
Та явилась тем же вечером и предложила одну-единственную кандидатуру, дочку Сатаны Леночку. Некрасивую, сильно перезрелую, аж на десяток годов старше Георгия Модестовича. И что самое печальное, ненормальную. Леночка целыми днями с отрешенным видом слонялась по гимназическому двору, ни с кем никогда не здороваясь.
Партия была ужасной, но куда деваться — Чепурин в мечтах уже занял место Крысы за кафедрой. Свадьбу сыграли через неделю. Обряд венчания пришлось сильно сократить — Леночке быстро наскучило стоять неподвижно. И за свадебным столом, за который пришлось пригласить всех преподавателей, пытавшихся кричать «Горько», усидеть она не смогла.
Принятому на службу Чепурину отвели квартиру из двух комнат в доме преподавателей. Он намеревался уступить спальню жене, а сам собирался лечь в гостиной, но, к его удивлению, Леночка явилась в полночь полностью обнаженная и не дала уснуть ему до утра. Откуда она прознала о супружеских обязанностях, для Чепурина так и осталось загадкой. Ведь читать Леночка не умела, а теща поклялась, что ничего об интимных отношениях ей не рассказывала.
Столовались молодые у Сатаны, который каждый день, прощаясь с зятем, говорил:
— Теперь моя душа спокойна. А то все боялся, вдруг помрем, кто будет за Леночкой досматривать?