— Ты что, не хочешь разговаривать?
Дмитрий Данилович кивнул.
— Позволь узнать причину, — спросила Сашенька.
В ответ Тарусов мужественно продолжал ковырять эклер.
— Из-за того, что встречалась с Шелагуровым? А разве ты безгрешен? Чем я хуже тебя? Ах да, вспомнила, «для мужчин измена естественна». Но разве ты мне с мужчинами изменял?
Диди вскочил, выдернул салфетку и бросил на пол:
— Шура, ты переходишь границы.
— Значит, нет. Слава богу. Тогда позволь уточнить, а те женщины, с которыми ты спал, разве они не были чьими-то женами или подругами? А если да, не означает ли это, что и для женщин измена естественна?
— Шура, прекрати. Чего ты добиваешься?
— Изменения статус-кво: мы по-прежнему будем жить вместе, но каждый сможет иметь отношения на стороне.
— Я не спал эти ночи. Молил бога…
— Бога? Ты ведь атеист. Или уже нет?
— Теперь не знаю. Я очень испугался за тебя, ты — все, что у меня есть. И мне больно, что, придя в себя, первым делом побежала к нему. Неужели я так мало для тебя значу?
— Что ты, дорогой. Он даже твоего мизинца не стоит. Просто я убила человека. И что-то во мне сильно изменилось. Я теперь другая, Диди. И либо ты меня полюбишь такой, какой буду…
— Либо?
— Нет, не уйду, не надейся. Я тоже тебя люблю. Всяким! Сильным и слабым. Пьяным и трезвым. Даже когда изменяешь — люблю.
— Не верю. Ты просто пытаешься себя оправдать.
— А ты хочешь, чтоб мучилась?
— Нет, конечно, нет.
— Так мы меняем статус-кво?
— Не знаю. Но почему я в субботу тебя не послушался? Почему сам не поехал в Подоконниково? Вы там словно заразу подхватили.
— Вы? Заразу? Ты о чем?
— Лёшич бросил Наталью. А она беременна.
Глава 21, в которой Сашенька ищет Гуравицкого
Суббота, 12 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
В субботу Сашенька спала долго, почти до одиннадцати — организм потребовал отдыха после издевательств, которые претерпел в предыдущие дни. Позавтракав, вышла к мужу сообщить, что едет к Прыжову.
— Может, пригласить его на ужин? — предложила она.
— А если с Нюшей явится? Нет, уволь.
Но на Васильевский остров, где служил Прыжов, Сашенька поехала не сразу, сперва заглянула на Знаменскую, навестить Шелагурова.
Застала его в ярости:
— Подонок Чепурин подписал показания против Ксении, утверждает, что она собиралась убить Сергея.
— Чепурину два часа не давали пить, — объяснил снова охранявший помещика Яблочков. — А при похмелье сие хуже всякой пытки.
— Откуда вам знать, что давали ему, а что нет? — накинулся на него Шелагуров.
— Знакомый околоточный рассказал, — тем же спокойным тоном сообщил тот. — А еще сообщил, что Благообразов угрожал Чепурину, мол, не покажешь на Ксению Алексеевну, сообщу в гимназию, что сам замешан в убийстве. Невооруженным взглядом было видно, что Чепурин — трус. Потому и испугался.
— Я выведу его на чистую воду. До министра просвещения дойду, но заставлю отказаться от этих якобы признаний. И дать другие, правдивые.
— Отказаться не получится. Подшиты и пронумерованы. Да и министр помогать вам не станет.
— Почему?
— Вы лицо заинтересованное.
— А вы… вы — циничное и равнодушное.
— Что поделать? Издержки профессии. Врачи тоже циничны. И могильщики. Все, кто каждый день сталкивается с горем, поневоле одеваются в броню.
— Что вы тут расселись? Вам следует действовать.
— Я действую. Как и приказано, ловлю Гуравицкого на живца. То бишь на вас.
— А если он сюда не явится? Решит кого-то другого убить, не меня? Или вообще уедет из города, наплевав на Ксению и ее судьбу?
— Вы ее видели? — вклинилась в перепалку Сашенька.
Ей было неприятно, что Шелагуров опять ее встретил не так, как она ожидала.
— Да, — пробурчал помещик.
— Как она? Держится?
— Сходит с ума.
— Бедняжка.
— Потребовала, чтобы съездил к Наташке, сообщил о смерти Сергея и дал денег на прожитье.
— Как благородно…
— Глупо, архиглупо. Мы не обязаны ее содержать. Как Сергей посмел с ней путаться? Впрочем, это я виноват. Позволил смерду подняться на одну ступеньку со мной, вывел из грязи в князи. Знал же, что на осине не растут апельсины. В результате Ксения, несчастная моя сестра, стала заложницей его низменных страстей. Она страдала, а я, черствый сухарь, этого не замечал.
— Теперь поздно рвать на себе волосы, — все так же меланхолично ввернул Яблочков.
— Заткнитесь, — грубо оборвал его Шелагуров.
— Если хотите, к Наташке могу съездить я, — предложила Сашенька.
— Вам что, нечего делать? — Шелагуров еще больше разозлился.
Княгиня сжала кулачки:
— Пожалуй, я пойду. Прощайте. — Она развернулась и вышла из кабинета.
— Вот адрес Наташки. — Яблочков выскочил вслед за ней. — Указан был в завещании Разруляева.
— Что он ей оставил? — спросила княгиня, надевая шубу, которую подала Лушка.
— Дом, что купил для нее и детей. Шелагуров подозревает, что деньги на покупку дома Сергей Осипович взял из приданого, вот и бесится[116]. — Яблочков сообщил это по-французски, чтобы прислуга не поняла.
— Вы изучили рукопись?
— Это не рукопись. Ее черновик. Ксения Разруляева рассказала следователю, откуда она взялась на столе. Оказывается, Гуравицкий ей ее подарил. Никто про нее не знал, кроме Чепурина.
— Чепурин ее прочел?
— Да.
— А вы?
— Всю прошлую ночь. Текст сильно отличается от того, что опубликован в газетах. Роман серьезно переработан. Совпадают лишь фантастические описания Петербурга. Представляете, через сто пятьдесят лет наши потомки смогут смотреть балет, не выходя из дома. Достаточно будет подойти к особому зеркалу на стене…
— Расскажите лучше, за что и кому мстил человек в ватерпруфе?
— Барон Антон Гиверт был наследником огромного состояния. Перед свадьбой поехал путешествовать по Европе. И упал с воздушного шара. Тело не нашли, решили, что барон погиб. А он просто замерз, как замерзает яблоко на морозе. Если потом яблоко разморозить, не всякий отличит его от свежего, не так ли?
— Как вам сказать? Я отличу. Да и человек не яблоко.
— Так или иначе, через двадцать лет при сходе лавины снег вынес его в альпийскую долину, где барон Гиверт оттаял и вернулся к жизни. Однако оказалось, что его огромное наследство досталось кузенам, а любимая вышла замуж за одного из них. Да и выпал барон из шара неспроста, то был против него заговор. Гиверт, вернувшись через двадцать лет в Россию, отправился в сыскную полицию, но Крутилин, то бишь Кобылин, принял его за сумасшедшего. Вот почему человек в ватерпруфе потешается над ним — на месте каждого преступлении оставляет книгу в качестве подсказки, которую Кобылин игнорирует.
— А кому именно мстит?
— Много кому. Кузенам, лучшему другу, тем, кто выкинул его из шара, продажным нотариусам, управляющему имением и так далее. Всем, кто его предал. Но вот извозопромышленников среди них нет, впрочем, как и владельцев ссудных лавок. Роман сильно переделан, можно сказать, подогнан под новые обстоятельства.
— Автором?
Арсений Иванович пожал плечами.
— Я не критик.
— И даже не преподаватель словесности, — вторила Сашенька. — Не он ли его переписал?
— Кто знает?
Выйдя из квартиры, Сашенька разрыдалась. Почему Шелагуров так холоден с ней? Почему нагрубил? Потому что взвинчен? Переживает за Ксению? Или боится за себя? Это так ужасно, быть наживкой для убийцы. У кого угодно сдадут нервы. А спрятаться и затаиться ему нельзя, иначе сестра, самый близкий и родной человек, сгинет на каторге.
Узнав ужасную весть, Наташка потеряла сознание. Сашеньке пришлось подносить уксус к ее носу и бить по щекам, чтобы пришла в себя.
Поднявшись с пола, Наташка села на стул:
— Я как чувствовала, не хотела Сережу отпускать, в ногах валялась, умоляла не уходить. Вчера весь день подозревала неладное, до сумерек на улице ждала.
— Разруляев каждый день к вам приезжал?
— Да. Только когда хворал, оставался у жены. За что она его убила? За что? — Наташка разрыдалась.
— Вы знакомы?
— Я? Что вы? Нет, конечно.
— Тогда откуда она о вас знает?
— А Сергей не скрывал. Никогда не скрывал. Они ведь с Ксенией по уговору женились.
— По какому уговору?
— Пожалел он ее. Траченной была. И не просто траченной, приплод носила. Для нас-то, простолюдинок, — эка невидаль, а для вас, княгинь, — беда и позор.
— А кто ее соблазнил, знаете?
Наташка пожала плечами:
— Поляк какой-то. А фамилию не помню…
— Гуравицкий?
— Точно. Из Польши приехал. Бунтовал там против нас, а когда им по мордасам-то надавали, явился сюда, невесту богатую искать. Ксения ему и подвернулась. Сразу в кусты потащил, чтоб не передумала. Потом вместе пошли к ее брату, мол, так и так, любим друг друга. Тот заартачился, мол, не стану с бунтовщиком родниться, и дал поляку от ворот поворот. А Ксения-то в грехе брату не созналась, побоялась его гнева. Открылась только Сергею Осиповичу и упросила помочь. Коли бы отказал, грозилась утопиться. И зачем он ее пожалел? Был бы жив, касатик ненаглядный… Как нам теперь быть?! — у Наташки снова закапали слезы.
— Сергей Осипович оставил вам половину состояния…
— Лучше бы живым остался. Пусть без копейки, пусть голый-босый. Никакие деньги его не заменят…
Взяв извозчика, Сашенька поехала на Васильевский остров к Прыжову, размышляя над тем, что узнала от Наташки. Неужели Ксения согрешила с Гуравицким? Или Разруляев просто запудрил Наташке мозги, чтобы на ней не жениться? Но зачем? Наташка и без этого отлично понимала выгоды для себя брака Сергея Осиповича с Ксенией. И без всяких угрызений совести выгодами этими пользовалась — жила в отдельном добротном доме, содержала прислугу.
Кто же отец Лешеньки? Ответ на этот вопрос может быть очень важен для расследования. Правду знает Ксения. Но вряд ли станет откровенничать с незнакомой дамой. Да и не пустят Сашеньку к ней.