— Боже, какой ужас! — воскликнула Ксения.
— А кто просил их бунтовать? Им давно пора смириться, с раздела Польши сто лет прошло, — парировал Шелагуров.
— А русские под монголами жили двести. Что ж не смирились?
— Да как смеете сравнивать? С нами Бог и истинная вера. А что у поляков? Одни подстрекатели-англичане. Тем лишь бы нам нагадить. В своих-то колониях британцы бунтовать не позволяют, привяжут сипая к пушке, и гуд бай.
— Жестокости английские мне столь же противны, что и русские. Но у британцев, в отличие от нас, высокая цель: облагородить дикие племена, привить им основы цивилизации. Мы же, наоборот, пытаемся держать в покорности народ более цивилизованный, чем сами. Отсюда и бунты.
— Ну насмешили, Гуравицкий. Да разве поляки народ? Те же русичи, только зачем-то пшикают. Мы вот окаем, малороссы гыкают. По-вашему, и малороссы тоже народ?
Гуравицкий шел ва-банк. Опасался, что на каторге, куда Шелагуров его отправит, ему не выжить. Потому что русские каторжники приходятся русским солдатам отцами и братьями, а он их в Польше безжалостно убивал.
Такого каторга не прощает. Потому опять решил спровоцировать дуэль. А вдруг и из этого поединка ему удастся выйти победителем?
— Да будет вам известно, первый польский университет был открыт, когда русские князья ползали по ордынским юртам, вымаливая ярлыки. Польские крестьяне поголовно грамотны и никогда не знали крепостного права. Оттого в домах у них чисто, а урожайность на полях больше в разы.
— Вы же не поляк, черт побери, откуда у вас такая ненависть к России? — воскликнул покрасневший от возмущения Шелагуров.
— Ненависть моя не к России. А к власти тьмы, что царит здесь. К казнокрадству, мздоимству, лизоблюдству, нежеланию жить в мире с соседями, неумению обустроить собственную жизнь, странным образом сочетающуюся с верой в собственную исключительность. Поверьте, не Богом мы избраны, а кем-то совсем другим.
— Заткнитесь. — Шелагуров схватил пистолет, который предусмотрительно положил перед собой и направил на Гуравицкого. — Я вам не Разруляев. Меня вывести из себя не удастся. Просто пристрелю как собаку.
Дрожащими руками он взвел курок. Но выстрелить не посмел — Ксения встала между ним и женихом.
— Не бойся, суд оправдает меня, — успокоил сестру Шелагуров. — Отойди.
— Он мой жених.
— Не дури. Ты не можешь считаться его невестой. Он преступник, приговоренный к смерти. Я лишь исполню приговор.
— Сперва тебе придется убить меня. — Ксения раскинула в стороны руки.
Гуравицкий встал, обнял невесту за плечи. Его отношение к Ксении переменилось за долю секунды. Из глупой обладательницы вожделенных денег она внезапно превратилась в самоотверженного преданного друга, готового на все ради него. О такой он и мечтать не мог.
— Не смейте трогать ее! — закричал Шелагуров.
— Опусти пистолет, — велела ему Ксения.
Они уперлись друг в друга взглядами. Первым отвел свой Шелагуров. Понял, что сейчас увещевать Ксению бесполезно — малышка вообразила себя героиней романа. Не стоило ей позволять столько читать.
Что же делать? Увы, придется сдать мерзавца исправнику. Гуравицкого, конечно, осудят, но, раз сбежал с виселицы, сбежит и с каторги. Жаль.
— Хорошо, будь по-твоему. — Шелагуров положил пистолет на стол. — Фимка, Фимка.
Лакей, не мешкая — пытался подслушать, да вот беда, господа ругались по-французски, — зашел в кабинет:
— Чего изволите?
— Отправь казачка за исправником.
— Слушаюсь.
— Нет, Фимка, стоять, — топнула ногой Ксения и опять перешла на французский: — Имей в виду, Александр, если выдашь Андрея властям, я отправлюсь за ним в Сибирь.
— Сбрендила?
— Я люблю Андрея. Неужели ты не хочешь, чтобы твоя сестра была счастлива?
— Разумеется, хочу. Но не с этой сволочью.
— Если желаешь мне счастья, порви письмо и забудь про него.
— И что тогда?
Ксения пожала плечами:
— Мы поженимся.
— И я буду жить под одной крышей с изменником?
— Что ж, тогда я продам мою половину, и мы уедем.
Мэри заметила, как у Шелагурова задергалось веко: Ксения, того не ведая, наступила брату на самую больную мозоль.
— Нет, дорогая сестрица, — вскипел Александр Алексеевич. — Не переоценивай мою любовь к тебе. Веревки из меня вить не позволю. Хочешь в Сибирь — скатертью дорога.
— Тогда тем более придется продать нашу половину, — подал реплику Гуравицкий, тоже вспомнив про ахиллесову пяту Шелагурова.
Кузина о ней подробно писала. Как он мог забыть?
— Вот вы чего хотите? Этому не бывать. — Александр Алексеевич в ярости ударил кулаком по столу.
— Бежать за исправником или нет? — подал голос Фимка, дождавшись момента, когда все хозяева замолчали.
— Жди за дверью! — рявкнул Александр Алексеевич. — Гуравицкий, что вам важнее, свобода или Ксения?
— А вам? Правая рука или левая?
— Правая. С левой я хуже стреляю. — Шелагуров глазами указал на пистолет, лежавший перед ним. — Подумайте лучше о матери, переживет ли она ваше бесчестье? Я готов подарить вам свободу, но вы в ответ должны отказаться от сестры и дать слово, что уберетесь из страны навсегда. Вам здесь не место.
— Александр, умоляю, сжалься! — вскричала Ксения. — Я люблю его.
— А чтобы эта дурацкая любовь поскорее прошла, ты, как и собиралась, выйдешь за Разруляева.
— Я не собиралась за него, — возмутилась Ксения. — Кто сказала тебе такую глупость?
Шелагуров посмотрел на жену:
— Ксения, дорогая, ты сама призналась, — напомнила ей Мэри.
— Господи, да я подшутила над тобой. Мне так осточертела твоя трескотня про офицеров…
— Неважно, пошутила Мэри или нет, — перебил сестру Шелагуров. — Я дал Сергею Осиповичу слово.
— Так забери его назад, я выхожу за Андрея. В Сибирь так в Сибирь.
— Шелагуров, умоляю, дайте нам пять минут наедине, — попросил Гуравицкий.
— Еще чего? Вдруг вы ее изнасилуете?
— Ксения, я вас люблю. Но…
— Но? Что означает ваше но? — Ксения повернулась к литератору, из ее глаз брызнули слезы. — Вы отказываетесь от меня?
— Ваш брат прав. Моя мать не переживет позора. Я не должен, не имею права так с ней поступить. Я не достоин вас.
— Пустите меня, — обреченно попросила Ксения.
— Простите. — Гуравицкий опустил руки.
С поникшей головой Ксения подошла к стулу и в изнеможении опустилась на сиденье.
— Гуравицкий, вы подлец. Однако сейчас поступили правильно, — сказал довольный собой Шелагуров. — Фимка!
— Туточки я. — Лакей, как и в прошлый раз, появился без промедления.
— Беги на конюшню. Господин Гуравицкий нас покидает. Пусть заложат карету, да побыстрее. До станции поедешь с ним, проследишь, чтоб сел в вагон.
— Слушаюсь.
— Гуравицкий, у вас есть заграничный паспорт? — Александр Алексеевич снова перешел на французский.
Литератор кивнул.
— Даю вам неделю на сборы.
— Неделю? У меня ни копейки. — Литератор вывернул наизнанку пустые карманы. — Или предоставьте пару месяцев, чтобы рассчитались редакции, или одолжите…
— Я дам вам денег, — поднялась Ксения.
— Нет, я не смогу их принять. Я кругом виноват перед вами, — пролепетал Гуравицкий.
— Потому и хочу, чтоб скорее уехали.
С этими словами Ксения выбежала из кабинета.
— Отпустите и меня. — Мэри бросилась к мужу, упала перед ним на колени и молитвенно сложила руки. — Отпустите, как отпускаете Андрея. Так будет лучше для всех. Я вас ненавижу. Так зачем нам мучиться? Я заранее согласна на все ваши условия. И даже денег не прошу. Лишь на билет в третий класс.
Шелагуров перевел взгляд на Гуравицкого:
— Довольны?
— Простите, чем? — спросил Гуравицкий.
— Хватит притворяться. Думаете, не догадался, зачем явились, зачем околпачивали Ксению? Из-за Мэри.
И Шелагуров снова схватился за пистолет. Литератор попытался его урезонить:
— Послушайте, мы договорились…
Гуравицкий успел броситься на пол, но вряд ли бы это спасло ему жизнь, если бы не самоотверженность Мэри, которая успела толкнуть мужа. Он тоже упал, и выпущенная им пуля ушла в потолок.
— Что случилось? — спросила перепуганная Ксения, вбежав в кабинет.
— Они… они во всем признались, — прошипел Шелагуров. — Ты ничего не знаешь.
— И знать не желаю. Гуравицкий, берите конверт и ступайте на конюшню.
— Вы меня не проводите? — спросил он у бывшей невесты.
Ксения покачала головой.
Мэри сидела на постели, уставившись в одну точку. Она безропотно выпила принесенный Шелагуровым отвар.
— Снимайте сорочку, — велел ей муж.
Она смотрела на него с испугом. Что он задумал?
Шелагуров объяснил:
— После всего случившегося прежнего почтительного отношения вы больше недостойны. Теперь буду обращаться с вами как с уличной девкой. Снимайте сорочку.
— Потушите свечи, — пробормотала испуганная Мэри, глядя в безумные глаза супруга.
Тот расхохотался:
— Снимайте, не то порву. А теперь на колени. На колени, я сказал.
Вернувшись в кабинет, Шелагуров налил водки, подошел к зеркалу и чокнулся сам с собой. Он победил. Осталось лишь вернуть Разруляева. Куда он отправился? Наверное, в Петербург к своей сестре. Где бы узнать ее адрес? Александр Алексеевич откинулся на спинку кресла. И вдруг, словно его вытолкнула рессора, подскочил.
Письмо Свинцова. Где оно? Шелагуров бросился к столу: как в воду кануло. Он вытер испарину со лба. Кто его взял? Гуравицкий? Ксения? Мэри?
Позвать слуг, устроить обыск? Нет, лучше это сделать завтра, когда уедут на прогулку. Нет, завтра не получится — Успение Богородицы. По обычаю на этот праздник Шелагуровы ездят на службу в Подоконниково.
Понедельник, 15 августа 1866 года,
Новгородская губерния, усадьба Титовка
— Барыня с барышней готовы? — спросил за завтраком Александр Алексеевич.
— Нет, сказали, что не поедут, — доложил Фимка.
— Что за вздор? — возмутился Шелагуров, выдернул салфетку и поднялся к жене.