[7].
— Где шатался? — накинулась Анна Осиповна на брата. — Евстафий Карпович хотел уже панихиду заказывать.
Зять Разруляева, невзрачный блондин с несуразно пышными усами, закашлялся, дав понять, что супруга шутить изволит.
Сергей же Осипович от слов сестры оторопел:
— Откуда о моем приезде знаешь?
— Так ты телеграмму дал.
Разруляев мысленно поклялся себе больше не пить и стукнул ладонью по лбу, изобразив забывчивость:
— Ах да, прости, запамятовал.
— И где невеста?
— Что? И про нее написал? — не смог скрыть удивления Сергей Осипович.
— Опять допился до чертиков? — поняла сестра. — А ну, выкладывай.
— Кружевница? Ты женишься на кружевнице? — завизжала она, когда Разруляев закончил. — Опозорить хочешь?
С каждым ее криком Сергей Осипович и Евстафий Карпович вжимали головы в плечи сильнее и сильнее. Словно то были не головы, а шляпки гвоздей, которые забивала Анна Осиповна.
— Вакансии в департаменте имеются? — повернулась она к мужу.
На лице Евстафия Карповича появилась растерянность.
Анна Осиповна поняла смятение супруга по-своему и, не мешкая, отдала приказ:
— Если вакансий нет, уволишь Арцимовича.
— Его-то за что? — вырвалось у Евстафия Карповича.
Анна Осиповна с удивлением посмотрела на мужа. Тот покраснел, а потом, запинаясь, выложил аргументы в свое оправдание:
— Арцимович исполнителен. Переписывает очень быстро. И без ошибок.
— У него изо рта воняет, — снизошла до объяснения Анна Осиповна и отвернулась от супруга.
Ах, как хотелось Евстафию Карповичу вскочить и ответить жене твердым тоном. Ведь бедолага Арцимович в своем запахе не виноват. У него семеро детишек, из-за них недоедает. Оттого цинга, а от нее запах. Но вместо объяснений Евстафий Карпович лишь тяжело вздохнул.
— Значит, приступишь завтра, — велела брату Анна Осиповна.
— Но, дорогая, — возразил уже Сергей Осипович, тоже возмущенный. Про несчастного Арцимовича он слышал, и не раз. Оставить бедолагу без средств к существованию он просто не мог.
И его восклицание Анна Осиповна истолковала по-своему:
— А на что рассчитывал? Да, увы, придется сперва переписывать бумажки. Чина-то у тебя нет. А подходящую пару сразу не подобрать. Хотя… Кое-кто на примете имеется. Вдова купца второй гильдии, собственная скобяная лавка…
— Пожалуй, я пойду, — встал Разруляев.
Он и сам мог найти себе место письмоводителя. И никакая купчиха ему теперь уже не нужна, у него есть Наташка.
— Куда это ты собрался? — Анна Осиповна схватила колокольчик и пару раз позвонила.
Тут же в проеме двери в столовую, перегородив Сергею Осиповичу путь, возник Сидор, кухонный мужик, косая сажень в плечах.
— Так понимаю, до конца не протрезвел, — заявила брату Анна Осиповна. — Что ж, придется везти в психиатрическую. Говорят, алкоголическую болезнь там успешно лечат. Сидор, вяжи его…
— Не надо, — сдался Разруляев.
С Сидором ему было не совладать.
— Вот и отлично, — улыбнулась Анна Осиповна. — Утром вместе с Евстафием пойдешь на службу, вечером навестим скобяную лавку.
На счастье Разруляева, утром перед уходом на службу в квартиру Анны Осиповны заявился Шелагуров. С кем здесь вести переговоры, он знал. Стороны договорились быстро.
— Забирайте его, забирайте, — воскликнула Анна Осиповна, когда Разруляев явился по колокольчику (ему был назначен сигнал в пять звонков). — Такое ведь только в сказках случается. Наш дед крепостным вашим был, а внук станет хозяином.
— Что такой хмурый? — спросил Александр Алексеевич вновь обретенного управляющего и будущего зятя, когда уселись в пролетку.
Сергей Осипович промолчал.
— На Николаевский вокзал, — скомандовал Шелагуров и, когда извозчик тронул, вновь попытался завязать разговор: — Неужели из-за кружевницы? Что ж, понимаю. У самого как-то случился роман с прачкой. Такая шалунья… Не бойся, Ксении ничего не скажу.
Сергей Осипович чувствовал себя на перепутье. Направо пойдешь — богатство, положение и женщина, о которой мечтал. Но она не любит его, выходит замуж по принуждению. Налево же — нищета. Нищета и Наташка. С которой так сладко.
Понедельник, 26 сентября 1866 года,
Новгородская губерния, усадьба Титовка
Через месяц после визита в Титовку Гуравицкого в имение пожаловал чиновник петербургской полиции титулярный советник Крутилин:
— Я расследую исчезновение вашего родственника, — объяснил он свое появление Шелагурову. — По словам его матери Ольги Семеновны, вечером тринадцатого августа года он машиной[8] отправился сюда. Но обратно домой не вернулся…
— Знаю, — буркнул Шелагуров. Полицейских он не жаловал, потому ни завтрака, ни даже присесть Крутилину не предложил. — Ольга Семеновна мне писала. И я ей ответил. Гуравицкий действительно сюда приезжал. Но даже не ночевал, в тот же день укатил в Петербург.
— Уверены, что в Петербург? Вдруг в Москву?
— Уверен абсолютно. Мой лакей проводил его до вагона.
Крутилин достал блокнотик, огрызком карандаша сделал пометку:
— Как звать лакея?
— Фимка. То бишь Ефим. Ефим Баранов.
— Я могу его опросить?
— Зачем? Разве моих слов недостаточно? — разозлился Шелагуров. — Если у вас все, не смею задерживать.
— Простите, но должен задать еще…
— Раз должны, задавайте побыстрее. Не видите, занят?
— Гуравицкий отбыл на курьерском, который отходит в два ночи?
— Да.
— То есть пробыл у вас почти сутки, — сделал вывод Иван Дмитриевич, заглянув в расписание. — Чем здесь он занимался?
— В смысле?
— Ну… — запнулся Иван Дмитриевич. Вопрос казался ему простым и понятным. — Как провел тот день?
— Обыкновенно. Впрочем, ведь вас не приглашают гостить в поместьях? Значит, придется объяснять. Гуравицкий сперва позавтракал, затем покатался на лошади, потом присутствовал на званом обеде по случаю именин моей сестры. Обед по обыкновению затянулся до полуночи… А после Гуравицкий откланялся и уехал.
— О чем вы разговаривали?
— Лично я ни о чем. Я видел его впервые. Гуравицкий не моя родня, кузен супруги.
— С ней могу поговорить?
— Ни в коем случае. Мэри беременна, плохо себя чувствует.
— А с вашей сестрой?
— Тем более.
— Что? Тоже беременна? — решил осадить заносчивого помещика Крутилин.
— Что вы себе позволяете? — вскочил Шелагуров. — Убирайтесь.
— Я при исполнении…
— Исполняйте у себя в Петербурге. А здесь, в Новгородской, столичная полиция расследовать не имеет права.
— Думаете, я по своей воле приехал?
Иван Дмитриевич достал из потертого портфеля листок и протянул помещику. Шелагуров пробежался по строчкам: «…прошу оказать всяческое содействие в расследовании…» Открытый лист, подписан министром внутренних дел.
— Матушка Гуравицкого задействовала все связи на поиски сына, — объяснил Крутилин. — Так что? Позволите опросить домашних? Или за исправником послать?
Шелагурову пришлось сменить тон:
— Сам расскажу. Садитесь.
Александр Алексеевич умолчал лишь о выстреле в кабинете.
— Зря вы Гуравицкого отпустили! — воскликнул в сердцах Крутилин, когда Шелагуров закончил. — Опасный субъект.
— Не мог поступить иначе.
— А вдруг Гуравицкий по примеру Каракозова пойдет с оружием на государя?
— Типун вам на язык. Присутствовали на казни?
— Разумеется.
4 апреля 1866 года у ворот Летнего сада студент Дмитрий Каракозов пытался застрелить императора. 3 сентября 1866 года по приговору суда преступник был повешен.
Со времен декабристов Петербург не видел казней. Интерес у публики она вызвала огромный. Еще засветло улицы, что вели к Смоленскому полю (обширному пустырю к западу от 18-й линии), были запружены экипажами. Народ попроще шел пешком. Любопытство было так велико, что женщины, которым не с кем было оставить младенцев, взяли детей с собой. Все возвышения и крыши были усеяны зрителями. На самом Смоленском поле яблоку было негде упасть. Предприимчивые жители Васильевского острова натащили туда стулья, столы, скамейки. Такса за сидячее место доходила до десяти рублей.
Для предотвращения беспорядков с пяти утра на Смоленском поле находился весь личный состав петербургской полиции, четыре роты гвардейской пехоты и эскадрон лейб-гвардии казачьего полка. По пути следования позорной колесницы, которую сопровождал отряд конных жандармов, стояли войска. Однако беспорядков не случилось. Собравшаяся публика приветствовала казнь одобрительными возгласами.
— Что ж, приятно было познакомиться, — поднялся Шелагуров. — Мой экипаж отвезет вас на станцию…
— Благодарю. Однако сперва все-таки опрошу Разруляева.
— Он-то вам зачем? — искренне удивился помещик. — После дуэли Сергей Осипович сразу уехал…
— Куда?
— В Малую Вишеру.
— Мог он там сесть на курьерский?
— Не просто мог, он в него сел.
— А теперь представьте… Разруляев садится в вагон и сталкивается там с человеком, который только что лишил его невесты, куска хлеба, унизил у всех на глазах…
— Послушайте, Иван Дмитриевич, я все объяснил. Гуравицкий бежал за границу.
— А почему мать не известил? Странно, не так ли? По вашим же словам, относится к ней с большой заботой, даже перед собственной казнью нашел способ послать ей весточку.
— Адрес Наташки запомнили? — уточнил Крутилин, все-таки, невзирая на возражения помещика, опросив Разруляева.
— Да. А вы?.. Вы к ней поедете?
— Непременно. Что-нибудь передать?
Сергей Осипович опустил голову.
Крутилин тщательно проверил полученные им сведения. Кассир станции Веребье хорошо запомнил молодого человека, который приобрел билет в третий класс. Начальник станции видел, как под присмотром Фимки Гуравицкий садился в вагон. Однако ни кондуктор, ни обер-кондуктор курьерского состава припомнить его не смогли. Что не удивительно, все-таки месяц прошел. Зато в маловишерском буфете хорошо запомнили Разруляева. В честь его будущей свадьбы угощались не только посетители, но даже извозчики и их кобылы. Кондуктор вагона первого класса, в котором ехали Сергей Осипович с Наташкой, был обеспокоен появлением столь странной парочки и до самого Петербурга не сомкнул глаз. Подозревал, что мужчина лишь изображает опьянение, а на самом деле намерен совершить грабеж. Но до Николаевского вокзала ни Наташка, ни Разруляев купе не покидали.