Сестра демонстративно огляделась.
— А где твой питомец? Надеюсь, с ним не случилось ничего плохого?
— Рейчис занят размышлениями.
— И о чём может размышлять грязный некхек?
— Обойдёшься ли ты всего одним идиотом, исполняющим каждый твой каприз.
Она рассмеялась. Интересно, что бы подумал Фе-трист о том, как мало она беспокоится о его здоровье и жизни.
— А ты о чём размышляешь, милый брат?
— Я? Мне интересно, во что, проклятие, ты позволила превратить себя Ке-хеопсу, Шелла.
На этот раз я намеренно назвал её прежним именем. Может, оно пробьёт новую блестящую скорлупу, которой она себя окружила.
— Что ты здесь делаешь?
Она поставила бокал и показала туда, где солнечные лучи отбрасывали длинную тень на полог её шатра.
— Как и все, кто вращается вокруг маленькой королевы, я внимательно слежу за временем и гадаю, как скоро тьма опустится на её правление.
— Так вот почему ты меня вызвала, Ша-маат? Чтобы сказать, что время пришло?
— Нет, — ответила она, беря мою руку и целуя её. — Я вызвала тебя, чтобы поздравить. Отец будет очень доволен тем, чего ты добился.
Я отдёрнул руку.
— Чем? Я не выполнил ни одной твоей просьбы и не собираюсь выполнять.
— Чепуха. Ты проделал замечательную работу, ослабив маленькую королеву. С помощью своего странного и неловкого обаяния ты втёрся к ней в доверие. Если она ещё несколько раз положится на тебя, осмелюсь предположить, ты сумеешь в одиночку развалить дароменскую империю.
— Не морочь мне голову, сестра. Всё, что я пытаюсь сделать, — это помочь служанке, которая угодила между молотом и наковальней политической игры.
Ша-маат взволнованно захлопала в ладоши — притворство куда более детское, чем всё, что она делала, когда я видел её в последний раз.
— Ну конечно, пытаешься, брат! Ты изображаешь трагического героя, что тебе в последнее время очень хорошо удаётся. Знаешь, раньше меня это раздражало, но теперь я думаю — как раз это мне в тебе нравится больше всего. — Она постучала пальцем по моей груди. — Несмотря на весь свой гнев и воинственность, ты… Как сказала бы та вульгарная аргоси, за которой ты раньше таскался?
Сестра стала нелепо растягивать слова:
— Ты про-осто хо-очешь поступи-ить пра-авильно.
Она громко рассмеялась над своей шуткой и надо мной. Будучи на два года младше, она всё ещё умудрялась вести себя так, будто я её младший брат. Но Ша-маат теперь была карревой трона. Меня слегка утешило, что отец, скорее всего, выдаст её замуж за какого-нибудь толстяка с жабьим лицом, который предложит дому Ке самую богатую родословную и самую большую власть.
Ша-маат заметила выражение моего лица.
— О, не будь таким серьёзным, брат. Продолжай делать то, что делаешь. Попытайся спасти служанку. Спаси всех служанок в Дароме, если хочешь. Я одобряю.
— Я спас жизнь Мариадне, — сказал я.
Ша-маат снова взяла бокал и сделала глоток.
— Хм?
— Мариадне. Ты говорила: отец желает, чтобы я её убил, но вместо этого я спас ей жизнь. Хочешь сказать, что такое вписывается в ваш план?
— Мариадна? Ты теперь называешь её по имени? Ты уже переспал с ней, брат?
— Нет, конечно нет. Она…
Ша-маат придвинулась ещё ближе и почти зашептала мне на ухо:
— Ну же, брат. Она, конечно, красива. И, наверное, ты окажешь ей и всем остальным услугу, если наконец-то избавишь её от мрачного красного траурного платья.
Она отстранилась и допила вино, прежде чем снова повернуться ко мне.
— Да, я и вправду одобряю. Ты будешь спать с графиней. Заставишь её в тебя влюбиться, если сможешь. Это сделает всё ещё слаще, когда ты её прикончишь.
Настал мой черёд рассмеяться.
— Кажется, я наконец-то раскрыл великую стратегию, согласно которой вы с отцом планируете захватить континент: сколько бы раз вы ни потерпели неудачу, просто продолжайте притворяться, будто всё идёт по плану. Может, остальные тогда так запутаются, что случайно сделают вас императорами всего мира.
— Это ты беспечно игнорируешь очевидное, брат. Даром переживает сумерки своего могущества. Его народ не маги, в отличие от нас. Они не исследователи и не изобретатели, в отличие от гитабрийцев, они даже не охотники и не фермеры, в отличие от жителей приграничья. Милитаризм и жестокость в самой крови Дарома. Без войны их империя погрузится в сон, от которого никогда не очнётся.
— Может, у королевы на уме кое-что другое.
— Так и есть, и именно поэтому ей никогда не позволят править. Её отец обещал своим аристократам войну — шанс расширить владения и набить сундуки. Но он стал мягким, как и все старые люди, и, когда родилась Джиневра, использовал её как предлог для заключения мира. Оглянись и посмотри на знатных людей, кланяющихся, раболепствующих, но в то же время бормочущих себе под нос проклятия. Дароменская знать — это шакалы, брат, и шакалы голодны.
— Поэтому ты ждёшь, когда шакалы нападут, чтобы посмотреть, какие объедки они оставят джен-теп? Могущественный Ке-хеопс хочет сделать наших людей канюками, которые клюют останки, брошенные более храбрыми падальщиками?
Сестра не обратила внимания на то, что я оскорбил нашего отца. Вообще-то она как будто не обратила внимания на всё, что я сейчас сказал.
— Теперь самое важное, брат, это правильно выбрать время. — Она подняла палец. — Ты не должен убивать графиню слишком рано. В этой игре есть и другие игроки, и мы требуем, чтобы ты сначала устранил их.
Пустив в ход каждую частицу арта превис, которой я научился у Фериус, я попытался разглядеть, что скрывается за претенциозностью Ша-маат. Насколько её самоуверенность подлинная, а насколько просто позёрство? Моя семья, похоже, была убеждена, что я всё ещё самый мелкий из выводка, готовый попрошайничать и показывать им трюки в обмен на любые брошенные мне объедки.
Я повернулся и откинул полог шатра.
— Знаешь что, сестра? Да, наш народ не верит в ад… но всё равно иди ты к чёрту.
Когда я шагнул из шатра, она сказала:
— О, не уходи разгневанным, милый брат. У меня есть для тебя кое-какая информация.
— Нет, спасибо.
— Ты и вправду должен это узнать.
— Прекрасно, — сказал я, всё ещё глядя на горы вдалеке. — Что там за информация?
— Эти дароменцы, эти варвары, — сказала Ша-маат, — их жизнями правит не власть, а представление о власти. Королевой, Леонидасом, армией, знатью. Всеми.
— И что же?
— Генерала Леонидаса опозорила та история со служанкой. Он не может оставить такое без последствий. Когда он сделает свой ход, ты должен отойти в сторону ради собственного же блага.
Теперь я повернулся к ней лицом.
— Думаешь, он собирается придумать, как убить Тасию? Хотя она в маршальской тюрьме?
На мгновение выражение лица Ша-маат смягчилось.
— Брат, все, кроме тебя, знают, что служанка умерла несколько дней назад. Дыхание просто не успело покинуть её тело.
Глава 34Возвращение в Саррикс
Мы с Рейчисом вернулись в Саррикс одни, на лошади, одолженной у одного из слуг Мартиуса. Я провёл большую часть пути, обдумывая своё затруднительное положение, и могу сказать в свою защиту: почти целую минуту я вспоминал, что это не я застрял в тюрьме.
— Перестань ты стонать, — проворчал Рейчис, не открывая глаз.
Мне никогда не понять, как он может балансировать, лёжа на спине в седле лошади.
— Я ничего не говорил.
— И не нужно было. Когда ты становишься таким, от тебя разит тревогой и ненавистью к себе.
— А чем я пахну всё остальное время?
— Я дам тебе знать, если когда-нибудь это случится.
Некоторое время мы скакали в тишине, но в конце концов я понял, что белкокот прав, хоть и не в том смысле, какой он, казалось, имел в виду. Рейчис не страдает неуверенностью в себе. Он инстинктивно знает, чего хочет, кого хочет защитить и кого хочет убить. А я? За последний год где-то на длинных дорогах, вдали от Фериус, я потерял свой моральный компас. Становилось всё труднее и труднее думать о чём-либо, кроме того, как спасти свою шкуру.
— А по-твоему, что мы должны сделать? — спросил я Рейчиса. — Хоть королева и изменила приговор, думаешь, Тасия заслуживает целого года в тюрьме, где за ней некому будет присмотреть? Думаешь, Леонидас оставит её в покое?
— Нет, она этого не заслуживает, и — нет, тот голокожий определённо не оставит её в покое.
— Значит?
— Думаю, ей нужно найти одного из… Как вы их называете? Тех, кто делает смелые поступки и борется за правое дело?
— Героя?
Рейчис поднял лапу и на мгновение приоткрыл один глаз.
— Вот именно, героя.
Некоторое время я молчал, но в конце концов мне пришлось кое-что сказать.
— Думаешь, я не смогу стать героем?
Белкокот фыркнул.
— Ты? Келлен, я люблю тебя, как… ну, как делового партнёра. Но ты уже много лет не ступал на путь героя.
— Ты понимаешь, что мне всего восемнадцать и что мы встретились, когда мне только исполнилось шестнадцать?
— Я говорил о годах белкокотов.
Рейчис ёрзал до тех пор, пока не уселся на лошадиной шее на задних лапах мордой ко мне.
— Слушай, я понимаю. Ты человек, Келлен, а значит, не создан для героизма, хотя большинство из тех, кого мы встречаем, хотят тебя убить.
— Фериус совершает геройские поступки. Она занимается этим гораздо дольше меня.
— Уверен, в ней есть кровь белкокотов. Как бы то ни было, герой из тебя никудышный, пока у тебя вот это.
Он постучал лапой по чёрным отметинам вокруг своего левого глаза — отзвукам моих собственных.
— Чёрная Тень?
Он покачал мохнатой головой. Обычно белкокоты так не общаются, поэтому Рейчис всегда делает это с комическим преувеличением.
— Нет, то, что ты используешь Чёрную Тень как оправдание своей трусости.
Я редко видел, чтобы Рейчис чего-либо боялся, кроме крокодилов и лангзиеров, поэтому меня рассердило, как бойко он обозвал меня трусом… Хотя я и вправду им был.
— Может, ты бы чувствовал себя иначе, если бы последние два года за тобой охотился собственный народ.