Она опять стала задыхаться.
– Вам дурно, – сказал профессор. – Держите голову ниже, это помогает правильной циркуляции крови в мозгу. – Он поправил подушку. – Мне очень жаль, но я вынужден покинуть вас, О’Брайен: у меня сейчас лекция. Может, я ещё застану вас здесь.
С этими словами профессор вышел из комнаты. Лицо его словно окаменело, на нём застыло мрачное выражение. Ни один из трёхсот студентов, слушавших лекцию, не заметил никакой перемены ни в его голосе, ни в его наружности, и никому и в голову не пришло, что строгий профессор понял наконец, как трудно подавлять свою человеческую природу. Когда лекция кончилась, профессор прошёл в лабораторию, а оттуда поехал домой. Выйдя из экипажа, он направился в сад, намереваясь войти в дом через створчатую стеклянную дверь, выходившую в сад из гостиной. Подойдя к дому, он услышал голоса своей жены и О’Брайена, которые вели громкий и оживлённый разговор. На мгновение он остановился в нерешительности, не зная, что ему делать – войти или не мешать и уйти.
Профессору претила роль шпиона, ни за что на свете он не стал бы подслушивать чужие разговоры или подсматривать за собственной женой; но пока он колебался, до его слуха долетели слова, заставившие его превратиться в статую.
– Всё-таки вы моя жена, Дженни, – сказал О’Брайен, – и я прощаю вас от всего сердца. Я люблю вас и никогда не переставал любить, хотя вы и забыли меня.
– Нет, Джеймс, сердцем я всегда была в Мельбурне. Я всегда была вашей. Я только думала, для вас будет лучше считать, что я умерла.
– Теперь выбирайте между нами, Дженни. Если вы решите остаться здесь, я буду нем как могила. Если же вы решите ехать со мной, то мне безразлично, что будут говорить обо мне. Вероятно, я виноват не меньше вашего. Я слишком много времени посвящал работе и слишком мало своей жене.
Профессор услышал воркующий, нежный смех, который был так хорошо знаком ему.
– Я поеду с вами, Джеймс, – сказала она.
– А профессор?
– Бедный профессор! Но он не особенно будет тужить, Джеймс, – у него нет сердца.
– Мы должны сообщить ему наше решение.
– В этом нет надобности, – сказал профессор Грей, входя через открытую дверь в комнату. – Я слышал последнюю часть вашего разговора. Я не решился помешать вам в тот момент, когда вы принимали окончательное решение.
О’Брайен взял жену за руку, они стояли рядом, освещённые солнечным светом. Профессор же, заложив руки за спину, остался у порога, и его длинная чёрная тень упала между ними.
– Ваше решение вполне разумно, – сказал он. – Отправляйтесь вместе в Австралию и навсегда забудьте то, что произошло между нами.
– Но вы… вы… – пробормотал О’Брайен.
– Не беспокойтесь обо мне, – сказал профессор.
Женщина разразилась рыданиями.
– Что я могу сказать в своё оправдание? – говорила она. – Как я могла предвидеть это? Я думала, что моя прежняя жизнь кончилась. Но она вернулась со всеми надеждами и желаниями. Что мне сказать вам, Энсли? Я навлекла позор и несчастье на голову достойного человека. Я испортила вашу жизнь. Как вы должны ненавидеть и презирать меня! Зачем только я родилась на свет!
– Я не питаю к вам ни ненависти, ни презрения, – спокойно сказал профессор. – Вы не правы, жалея о том, что родились на свет, так как вам предстоит стать подругой человека, необычайно одарённого в одной из высших отраслей науки. По справедливости, я не могу корить вас в том, что произошло, потому что наука не сказала своего последнего слова относительно того, насколько отдельный индивидуум должен считаться ответственным за наследственные, глубоко заложенные в нём инстинкты.
Он жестикулировал, слегка подавшись вперёд, как человек, разбирающий трудный и не имеющий к нему лично никакого отношения вопрос. О’Брайен шагнул было к нему, намереваясь сказать что-то, но слова замерли у него на устах, когда он встретился с бесстрастным взглядом Грея. Всякое выражение сочувствия или симпатии было бы дерзостно по отношению к этому человеку, личные страдания которого легко растворялись в глубинах отвлечённой философии.
– Полагаю, что можно считать вопрос исчерпанным, – продолжил профессор тем же бесстрастным тоном. – Мой экипаж стоит у дверей. Прошу воспользоваться им, как своим собственным. Лучше всего, если вы покинете город немедленно. Ваши вещи, Джанет, я пошлю вслед.
О’Брайен не решался протянуть профессору руку.
– Я почти не смею предложить вам свою руку, – сказал он.
– Напротив. Я думаю, что из нас троих вы в самом выгодном положении: вам нечего стыдиться.
– Ваша сестра…
– Я позабочусь о том, чтобы у неё было правильное представление о происшедшем. До свидания! Пришлите мне оттиск вашей последней работы. До свидания, Джанет!
– До свидания!
Они пожали друг другу руки, и на одно мгновение их взгляды встретились. Во время этого короткого обмена взглядами ей в первый и последний раз удалось заглянуть в тайники души этого сильного человека. Она вздохнула, и её тонкая белая рука задержалась на его плече.
– Джеймс, Джеймс! – вскричала она. – Разве вы не видите, что он поражён в самое сердце?
Профессор спокойно отстранил её от себя.
– Я не обладаю эмоциональным темпераментом, – сказал он. – У меня есть дело, которое приносит мне удовлетворение, – мои исследования о валиснерии. Экипаж ждёт вас. Ваше манто в передней. Скажите Джону, куда вас отвезти. Ступайте.
Эти последние слова оказались так неожиданны и в тоне, которым он произнёс их, было что-то вулканическое, стоявшее в таком резком контрасте с его бесстрастным тоном и неподвижным лицом, что О’Брайен и его жена тотчас же удалились. Он запер за ними дверь и некоторое время медленно ходил взад и вперёд по комнате. Затем он прошёл в библиотеку и выглянул из окна. Коляска удалялась. Профессор бросил последний взгляд на женщину, которая была его женой. Он увидел её изящную, склонённую набок голову и прекрасные очертания шеи.
Под влиянием нелепого, бессознательного импульса профессор сделал несколько шагов к двери, но тотчас повернул назад и, усевшись за письменный стол, погрузился в работу.
Необычайное происшествие в семье профессора почти не произвело впечатления скандала. У профессора было мало близких друзей, и он редко показывался в обществе. Его бракосочетание с миссис О’Джеймс было весьма скромным, поэтому большинство коллег продолжали считать его холостяком. Миссис Эсдэль и ещё несколько человек, правда, занимались обсуждением инцидента, но поле для сплетен у них было весьма узкое, они могли лишь смутно догадываться о причине внезапного отъезда жены профессора.
А профессор по-прежнему аккуратно являлся на лекции и так же ревностно руководил лабораторными занятиями студентов. Его собственная работа подвигалась вперёд с лихорадочной быстротой. Нередко случалось, что слуги, возвращаясь утром домой, слышали скрип его неутомимого пера или встречались с ним на лестнице, когда он, бледный и угрюмый, поднимался в свою комнату. Напрасно друзья говорили ему, что подобный образ жизни убьёт его. Он не слушал их предостережений и почти не давал себе отдыха.
Мало-помалу и в его наружности произошла перемена. Черты лица его обострились, около висков и поперёк бровей обозначились глубокие морщины; щёки впали, лицо стало бескровным. Во время ходьбы колени начали подгибаться, а раз, выходя из аудитории, он упал и не мог без посторонней помощи дойти до экипажа.
Это случилось как раз перед окончанием занятий, а вскоре после того, как начались праздники, профессора́, ещё не уехавшие из Бёрчспуля, были поражены известием, что их товарищ по кафедре физиологии совсем плох и нет никаких надежд на выздоровление. Два известных врача, тщательно исследовавшие его состояние, не могли определить его болезнь. Постепенный, всё прогрессирующий упадок сил был единственным её симптомом, причём его умственные способности сохранили свою свежесть. Он очень интересовался своей болезнью и делал заметки о своих субъективных ощущениях, чтобы помочь врачам в её распознании. О приближающемся конце он говорил в своём обычном спокойном и несколько педантичном тоне.
– Это утверждение, – заявлял он, – свободы индивидуальной клетки, противопоставленное закону ассоциации клеток. Это распадение кооперативного товарищества, процесс, представляющий большой интерес.
И вот в один хмурый, ненастный день его «кооперативное товарищество» распалось. Спокойно и без страданий он заснул вечным сном. Оба доктора, лечивших его, чувствовали себя несколько смущёнными, когда им пришлось приступить к составлению свидетельства о смерти.
– Трудно подыскать название его болезни, – сказал один из них.
– Да, весьма, – поддержал его другой.
– Не будь он на редкость уравновешенным человеком, я сказал бы, что он умер от внезапного нервного потрясения, что его, как говорит простонародье, свело в могилу разбитое сердце.
– Не думаю, чтобы бедняга Грей был на такое способен.
– Не важно, давайте напишем: умер от болезни сердца, – заключил старший врач.
На том они и порешили.
Секрет комнаты кузена Джеффри[73](Случай, описанный в этом рассказе, действительно имел место)
– Считайте: Энни и Маргарет Дьюси – два человека. Затем госпожи Лассель – уже пять. Не представляю себе, где мы можем разместить ещё одну молодую леди. Это невозможно, – сказала миссис Пагонель.
Уже в шестой раз мы с Беатрис выслушивали от неё эти слова, и неизменно она заканчивала свою речь жалобным обращением к нам:
– Девочки, что же мне делать?
– Право, не знаю, мама, – ответила Беатрис. – Остаётся только сказать им правду: напишите, что вы очень сожалеете, как обычно пишут в таких случаях.
– Какие-нибудь неприятности? – спросил с порога Хью Пагонель, собравшийся на охоту.
– Ах, дорогой, разве ты не слышал за завтраком? Эти Мортоны… Какие же они надоедливые! Нет, я не сомневаюсь, они очень милые люди… Просто они создают нам неудобства. Я только что получила от них письмо. Они хотят приехать с одной молодой особой – своей племянницей, просят, чтобы та осталась у нас на бал, что будет в новогодний вечер.