За несколько часов можно прожить несколько месяцев, побывав последовательно каждым из участников разворачивавшихся вблизи от розы Хоэдра событий. Темре никогда не пробовал, но, говорят, это нечто несравненное и незабываемое. Правда, заранее неизвестно, что тебе в этот раз достанется, однако любители даже в этом находят свою прелесть. Удовольствие для тех, кто в состоянии за него заплатить, и, по слухам, любители записываются в очередь, чтобы получить драгоценный бутон.
Вероятно, Роани отдала за высохшую головку розы все свои сбережения, и кто знает, как еще ей пришлось улещивать торговца ради этой покупки, лишь бы порадовать Нолгана. А того бесполезно было радовать: он эффектно и взахлеб страдал с эстетским размахом, чувствуя себя в гуще этих страданий как рыба в воде. От «ненаглядной» Роани ему нужны были не столько подарки, сколько тревоги, заботы, обиды, попытки завоевать его одобрение, мучительные переживания на тему «любит не любит». Она была для него прежде всего кормом, как для морока. И когда возникла опасность, что корм уйдет, Нолган поступил точь-в-точь как морочан: убил ее.
По поводу присвоения бутона Темре не испытывал угрызений совести. Пусть уж лучше эта изысканная редкость достанется Дождевому Королю, чем Нолгану Аргайфо, которого, как сообщали газеты, освободили под залог и содержали в загородной лечебнице для душевно утомленных состоятельных пациентов.
– Гляньте-ка, Гартонгафи опять явился мокрый, как лягушка из болота! Кому дождик, а кому хоть бы что – такими словами Темре встретили, когда он добрался до Гильдии.
– Если ты зонтов не признаешь, дело хозяйское, но чего ж без плаща-то? – рассудительно поинтересовался оказавшийся поблизости седой старшина.
– Я его еще вчера дома оставил.
– Ну так сходи, возьми казенный! А то придешь куда в приличное место, а с тебя льет в три ручья. И это еще ладно, так ведь простуду подхватишь. На тебя иностранные гости большие надежды возлагают, а ты на них будешь недипломатично чихать, вот молодчина! Убийцы, а сами как дети малые…
Напутствуемый его ворчанием Темре отправился обсыхать и завтракать в теплый буфет. Иллихейцы уже отзвонились и сообщили, что у них пока ничего, первые новости, возможно, появятся ближе к вечеру. Следующая запись гласила, что Темре просит позвонить Соймела Тейлари. Не до нее сейчас – это была первая мысль, и тут же, следом, появилась вторая: как же он давно у нее не был, как давно ее не видел… Отпустит его когда-нибудь это непреодолимое желание или нет? В том-то и беда, что оно может угаснуть на время, но не отпустить.
Сой очень хотела с ним повидаться. Не иначе опять потратилась. Она никогда не просила денег напрямую, лишь намекала и давала понять, что было бы весьма кстати, если бы кто-нибудь ей сейчас финансово помог. И всегда за это благодарила – по крайней мере, бывшего мужа благодарила, а кого-нибудь другого вполне могла день за днем, месяц за месяцем держать на коротком поводке и на короткой дистанции, такое за ней тоже водилось.
При мысли о «благодарности» у Темре кровь ударила в голову и в чресла. Стоило ему представить Сой обнаженной, и воля начинала плавиться, как горячий воск. Но сейчас, увы, и правда не до нее.
– Передай брату Рурно, что я печалюсь вместе с ним, – сочувственным тоном произнесла Соймела, когда он рассказал, что случилось. – Может быть, тогда зайдешь ко мне позже, на днях, когда сможешь?
– Как сумею, обязательно зайду, – пообещал Темре.
Она была стервой со спрятанными коготками, но, надо отдать ей должное, проявляла понимание, если дело касалось потерь или серьезных проблем. Или, может, просто демонстрировала это понимание, хотя в душе ее грызла досада – неважно, главное, что Сой не закатывала скандалов из-за невозможности что-то немедленно получить, соглашаясь проявить терпение и дождаться подходящего момента. За это Темре готов был многое ей простить.
Впрочем, ему только казалось, что за это. На самом деле он ей все прощал за ослепительную красоту, которая четыре года назад околдовала его с первого же взгляда, и до сих пор эти чары не рассеялись.
Взяв в кладовой под расписку непромокаемый плащ с капюшоном, он отправился разыскивать Ригло Пайгари – убийцу наваждений, приезжавшего по вызову на Крупяную горку ловить паука. Дежурный сказал, что Ригло сейчас работает на складах мыловаренного завода Тулабо – если поторопишься, есть шансы его там застать.
Темре знал этот треклятый заводишко и эти склады, сам не единожды разбирался там с мороками. Да кто ж из гильдейских не знает предприятие Тулабо! Условия в этой душегубке намного хуже, чем средней паршивости, двенадцатичасовой рабочий день при одном выходном на десятидневку, народ замученный и озлобленный. Побываешь там разок – и поневоле начнешь подумывать о том, что смутьяны, призывающие выходить толпой на улицы, все крушить во имя справедливости и вешать богатеев на мостах, не то чтобы кругом не правы, хотя Темре никогда не увлекался их идеями.
Еще бы там не заводились наваждения! Им это все равно, что гнилые потроха для жирных помоечных мух, слетающихся на пиршество со всей округи. От рекомендаций изменить условия труда, чтобы у людей поменялось настроение, Тулабо отмахивался – мол, во сколько ж это встанет, а то сами не понимаете, уж лучше я вам, господа гильдейцы, буду платить за выезды – и мне экономия, и вам в копилку лишний сул.
Он был субъектом скользким и мнимо благодушным, с хорошо подвешенным языком. Однажды договорился до того, что Гильдия Убийц должна сделать ему скидку как постоянному клиенту, и отповедь старшины, в первый момент опешившего от такой наглости, его нимало не смутила: слушал и улыбался понимающей деловой улыбкой, словно позировал для фотографии в журнал «Лонварский предприниматель». Время от времени его штрафовали и за «питомник морочанов», как называли его завод в левых газетах, и за чудовищный свинарник на предприятии, но чаще он откупался взятками.
Темре вначале удивлялся: раз там творится такое безобразие, почему никто из доведенных до крайности работников не воплотит наконец такого морочана, который сожрал бы Тулабо? Потом понял, что все не так просто. Чтобы появилось наваждение, призванное выполнить определенную задачу, тот, кто этому способствует, должен обладать какими-никакими способностями к ворожбе и в придачу железной волей. Вряд ли человек, наделенный подобными качествами, что-то забыл на дрянном мыловаренном заводе – если его и забросит туда судьба, надолго он там не задержится.
У Тулабо работали люди апатичные и терпеливые, готовые что угодно вынести ради скромного жалованья, хотя и проклинавшие в душе хозяина-скрягу. Таких, как Джаверьена, готовых от бессильных эмоций перейти к черным делам, среди них не было.
Дежуривший на воротах сторож сказал, что убийца пока еще не выходил, и Темре пропустил без вопросов, решив, что он прибыл в помощь коллеге. В этом окаянном рассаднике мороков чуть ли не всех парней из Гильдии знали в лицо.
Слегка морщась от здешней вони, Темре надел маску и направился к складам через двор. Склады – это еще ничего, выносимо, там все же не так мерзостно, как в помещении самого завода, грязного, как самая худшая на свете клоака.
Вот и первый «подарок»: обогнув грузовик с крытым кузовом, он заметил окруженное тусклым свечением пятно. Если бы не ореол, выдающий гостя из хаддейны, это выглядело бы точь-в-точь как декоративное блюдо, зачем-то повешенное на стену приземистой производственной постройки.
Впрочем, вблизи оно напоминало скорее постельного хнырка-кровососа размером с блюдо, с отвратительными членистыми ножками и рисунком на плоской округлой спине – благообразная физиономия господина Тулабо, не узнать невозможно. Одной иглы оказалось достаточно, чтобы тварь исчезла. Темре решил, что Ригло будет не в обиде, на его долю и так хватит. Здешние мороки не отличались живучестью, зато появлялись они всегда «семейками», так что это смахивало на нашествие.
Под навесом складского крыльца толпилось с десяток мужчин и женщин изнуренного вида: работники, выгнанные наружу, чтобы никто не путался под ногами у убийцы наваждений. Они торопливо расступились, пропуская еще одного гильдейца в маске.
Внутри стоял крепкий запах дешевого мыла. Посреди тускло освещенного прохода валялась коробка, по проходу рассыпались бежевые бруски. Ригло маячил в конце прохода. Несколько «хнырков», похожих на того, что попался Темре во дворе, как будто пытались его окружить, а он мельтешил среди них, ловко избегая физического контакта, коренастый, но верткий и стремительный.
Одна тварь с портретом Тулабо на приплюснутой спине прыгнула, но темным пятном пролетела мимо – человек успел отклониться, ухитрившись при этом не наступить на другую такую же гадину, предательски распластавшуюся по полу.
Не прекращая танца, Ригло сделал рукой жест, означавший: «Если хочешь присоединиться, от помощи не откажусь, хотя управлюсь и в одиночку».
Темре сразу же включился в игру. Истребление «хнырков» заняло у них около часа, тварей в этот раз было особенно много, и часть успела расползтись, так что пришлось еще и завод прочесывать.
Когда Ригло, не привыкший стесняться в выражениях, бесстрастно цедил сквозь зубы: «Ну, Тулабо, ну, скотина ж ты этакая…» – разумеется, сохраняя внутреннее безразличие, чтобы не подбрасывать наваждению лишнего корма, – находившиеся поблизости работники оживлялись и украдкой пересмеивались. На это куража у них хватало, а на то, чтобы уволиться из этой клоаки, – нет. Не сказать, чтобы Темре и Ригло понимали их, но убийцам платят деньги не за понимание, а за истребление морочанов.
Когда с этим муторным делом было покончено и они вышли за ворота, Ригло выругался уже по-настоящему, поминая и краба ошпаренного, и свиное вымя, и проклятый богами якорь в том самом месте, которое для якоря вовсе не предназначено.
– Если эти дурноголовые, которые за революцию агитируют, своего добьются, Тулабо будет первым, у кого они все разнесут, а его самого вздернут, и я о том жалеть не буду, – сказал он в заключение.