— Да бросьте вы шутить, Геннадий Федорович.
— Нет, нет, я серьезно. Может, ты еще и на скрипке играешь?
— Если бы я играла на скрипке, Геннадий Федорович, тогда мы с вами играли бы дуэтом — вы на своей флейте, а я на скрипке. Но, к сожалению, мне в детстве медведь на ухо наступил.
— Тамара, хотите я сделаю вам операцию?
— Какую?
— Изменю форму ушей.
— Бросьте, бросьте шутить!
Рычагов стоял у окна и смотрел на то, что происходит у машины «скорой помощи», даже поставил чашку на подоконник, рядом с хрустальной вазой с пышным букетом белых роз.
— Кажется, Тамара, сейчас нам будет работа.
— С чего вы взяли, что нам, Геннадий Федорович?
— Мне так кажется, интуиция подсказывает.
— Значит, точно будет, — ответила Тамара и улыбнулась.
А через пять минут Рычагов мыл руки, еще через десять находился в операционной, а на операционном столе лежал Сергей Дорогин с ножевым ранением и черепно-мозговой травмой.
Кроме Рычагова в операционной присутствовали еще два хирурга. Всех, кого смог, Рычагов «поставил под ружье». Прогноз был неутешительным.
— Я бы не брался на вашем месте, Геннадий Федорович, по-моему, его не спасти, — сказал пожилой хирург, снял очки и стал протирать линзы.
— Думаете, Андрей Андреевич?
— Думаю, да. Он потерял слишком много крови, пульс почти нулевой… В общем, я даже не знаю, что здесь можно сделать.
— Буду оперировать. Кстати, кто это, откуда привезли?
— Лежал в реке, — сказал пожилой хирург. — Сколько он там пролежал неизвестно.
— Буду оперировать, — более настойчиво произнес Геннадий Федорович, — Тамара, готовьте операцию.
— Наша помощь вам нужна?
— Вы все еще считаете, что операция бессмысленна?
— Да.
— Нет, вы не нужны мне сейчас.
— Рискуете, слишком сильно рискуете.
— Я всегда рискую. Кстати, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Анестезиолога сюда, будем оперировать.
Случай был необычным. С подобным букетом травм Рычагову сталкиваться раньше не приходилось. Через несколько минут принесли снимок, и Геннадий Федорович принялся его изучать.
Да, ситуация была безнадежной. Но Рычагову почему-то хотелось рискнуть, он и сам не знал из-за чего. Шанс на то, что этот мужчина выживет, был почти нулевым. Но шанс, хоть и ничтожный, все-таки имелся, один из тысячи, но был. И стоило рискнуть, стоило взяться.
Тамара смотрела на Геннадия Федоровича так, как преданный пес смотрит на хозяина.
— Давай, давай, Томочка, готовимся.
— А может не надо, Геннадий Федорович? — спросила женщина.
— Надо, дорогая, надо. Попробуем. Так умрет или под скальпелем умрет, а вдруг спасем?
— Ну, смотрите…
Операция длилась пять часов. И все эти пять часов Геннадий Федорович Рычагов провел на ногах. Когда операция закончилась, он был мокрый. Пот тек по спине, по лицу, и Тамара даже не успевала салфеткой вытирать его.
— Все, — выдохнул Рычагов, покидая операционную и пошатываясь, время от времени приостанавливаясь, направился в свой кабинет. Тамара спешила за ним.
— Ну, что скажешь? — обратился Рычагов к ассистентке, сдирая с лица маску, а с рук перчатки.
— Такого я еще не видела, — не скрывая восхищения произнесла Тамара. — Талант либо есть, либо его нет.
— Сегодня, наверное, мой день, сегодня, наверное, звезды благоприятны ко мне и господь бог помог мне совершить невозможное.
— Так вы думаете, он будет жить?
— Теперь все в его руках, — сказал Рычагов, — если ему самому захочется выжить, то будет жить, а если не захочется, тот тут мы все бессильны. Кстати, Тома, следи и докладывай как он там. Правда, я думаю, он придет в себя дня через два или три, слишком уж ему голову размозжили, да и нож прошел в каком-то миллиметре от сердца. В общем, везучий этот мужик.
— Ему повезло, что вы были на месте, — произнесла Тамара, включая электрочайник.
— Нет, нет, чай потом. Возьми там, в шкафу, коньяк, налей мне вот столько, — и Рычагов, сдвинув три пальца, приложил их к стакану, показал Тамаре сколько наливать. — И себе налей, ты тоже трудилась, как пчелка, наверное, два литра пота с меня вытерла.
— Да ну, Геннадий Федорович, бросьте, бросьте.
— Да ты и сама мокрая, у тебя майка к телу прилипла так, словно ты под дождем была. Никогда раньше не замечал, что бы ты потела.
— Ерунда, сейчас приму душ.
— Нет, вначале давай выпьем, надо снять напряжение.
Тамара достала коньяк, Рычагов подошел к ней, взял из рук бутылку.
— Кстати, Томочка, женщине наливать неприлично, давай этим займусь я.
Рычагов налил и, взяв стакан, передал его Тамаре.
— Ну, за здоровье нашего пациента!
— За вас, Геннадий Федорович, только за вас, за ваши золотые руки.
— Перестань, Тома, ты мне это говоришь почти каждый день.
— Я это могу говорить по десять раз в день, потому что это правда.
— Если ты меня так будешь хвалить, я могу испортиться. Зазнаюсь, перестану практиковать, буду только, как Андрей Андреевич, недовольно морщить лоб, кривить губы, снимать и надевать очки и при этом повторять: «Шансов мало, лучше не браться… Шансов мало, он не жилец…»
— Да нет, что вы!
— Ну, вот и хорошо. Давай за его здоровье, пусть скорее поправляется. Кстати, что у нас еще сегодня?
— Еще три операции плановые.
— Вот отдохну часок, приму душ и за работу. Буду резать и шить. Или пусть живут, как ты считаешь?
— Ваши шутки, только в морге пересказывать, Геннадий Федорович…
— Да ладно тебе, — Рычагов выпил коньяк и подмигнул Тамаре, — ты как хочешь, а я пошел в душ. Надо все смыть, я липкий, как пиявка.
— Я тоже приму душ.
— Пойдем вместе?
— Бросьте шутить. На работе?
— Нет, я серьезно.
Тамара задумалась. Принимать душ вместе со своим шефом на работе ей уже приходилось, правда, это было полгода тому назад. Тогда Геннадий Федорович буквально спас, буквально воскресил молодого мужчину в сплошных татуировках, исколотого и изрезанного ножами так, что, как говорится, на теле не было живого места. Рычагов его тогда спас. И через месяц татуированный мужчина покинул больницу на шикарном черном «мерседесе».
— Нет, Геннадий Федорович, — не скрывая смущение, сказала Тамара, — в другой раз.
— Ну, как знаешь.
— Знаю.
— Знать и хотеть — вещи разные.
Через пять минут Рычагов уже стоял под упругими теплыми струями, запрокинув голову. Он негромко напевал, покачиваясь из стороны в сторону. Он уже не думал о своем недавнем пациенте, хотя операцию помнил в мельчайших подробностях, каждый шов, каждый разрез. И если бы было нужно, он смог бы воспроизвести ее в деталях всю от начала до конца.
— Ох, как я устал! — поднимая вверх руки, бормотал Рычагов. — Но как здорово, как здорово! — он медленно повернул ручку, и на него обрушились ледяные струи воды. — Как хорошо! Вот так, так, — произносил он, обращаясь к самому себе.
Затем он растерся большим махровым полотенцем, переоделся во все чистое и направился по больничному коридору в реанимационное отделение.
Во второй половине дня двадцать четвертого сентября светило яркое осеннее солнце. Джип Савелия Мерзлова подъехал к загородному дому, и водитель трижды просигналил. Над железными воротами появилась голова охранника, повертелась, как флюгер в ураган, и после этого ворота отворились.
Джип въехал во двор. Савелий Мерзлов выбрался из салона и осмотрелся по сторонам. Все здесь было как в сказке. Огромный роскошный дом, сад, скамейки, беседки. На пороге дома в теплом свитере и вельветовых брюках появился хозяин — Лев Данилович Бирюковский. Возле его ног крутился рыжий сеттер.
— О, кого мы видим! Савелий Борисович собственной персоной! — радостно произнес Лев Данилович. — Проходи, дорогой, проходи, гостем будешь.
Хоть все эти слова и были произнесены радостным тоном, в глазах хозяина дома таились недоверие и настороженность. Мужчины пожали друг другу руки.
— А ты хорошо выглядишь, Лев Данилович.
— Стараемся, стараемся, — ответил Бирюковский. — Да проходи, что ты топчешься на пороге.
Мужчины вошли в дом. Здесь было на удивление тепло. В огромном камине пылало пламя, рядом с камином, на столике были разложены свежие газеты.
— Читаешь газетенки? — поинтересовался Мерзлов.
— А ты как думал? Надо же следить за событиями в стране и в мире.
— А какая тебе разница, что происходит в мире?
— Как это какая… От того, что происходит в Америке, на другом конце земли, зависит мое благосостояние.
— Ты что, все свои деньги туда вкачал?
— Зачем ты так, Савелий Борисович! Какую-то часть туда, какую-то часть оставил здесь. Кое-чего прикупил там, кое-чего прикупил здесь.
— За что я тебя не люблю, Лев Данилович, так это за то, что ты не конкретен. Говоришь какие-то фразы, а что за ними — не понять.
— Ладно, ладно тебе, лучше расскажи, что у тебя. Кстати, как твоя встреча?
— Встреча, как встреча, как положено. Радушная была встреча.
— Давай немножко выпьем, — ласковым голосом обратился к Мерзлову Бирюковский.
— Сейчас я тебе налью. Располагайся вот здесь, в этом кресле возле камина, погрейся, разденься. А то стоишь, как инспектор из налоговой полиции, осматриваешь, осматриваешь все. Небось, хочешь спросить за какие деньги все куплено? Так я тебе отвечу — за свои, за собственные. Думаешь, украл у народа? Нет! У народа-то денег нет, как украдешь.
Мерзлов расхохотался:
— Ну, и изворотлив же ты, Лев Данилович.
— Уж приходится изворачиваться. Кстати, вот коньячок, вот водочка. Чего желаешь?
— Да я к тебе заехал…
— Знаю зачем, за расписочкой.
— Ну, да, можно сказать и так, — таким же ласковым голосом, как хозяин дома, заговорил Мерзлов.
— Так она готова, вот лежит, смотри, — и Лев Данилович Бирюковский приподнял стопу свежих газет, показал расписку своему гостю. — Расскажи, как там произошло? Где наш дружок?
— Наш дружок, Лев Данилович, уже давным-давно на том свете.