Через час после ухода Тамары, которую Дорогин принял за пришедшую к нему смерть, в палату наведался врач, дежуривший в реанимации. Он насвистывал веселую песенку, проверил, все ли в норме, затем недовольно скривился, сложил губы трубочкой и издал странный звук, словно бы в надутую камеру воткнули острую иглу, а затем резко выдернули.
— Ты не жилец, не жилец, — вслух сказал врач, торопливо покидая палату.
Затем он дал указания сестре и двинулся по длинному, тускло освещенному коридору в комнату отдыха — туда, где уже заварили крепкий чай, откуда слышался смех и веселые голоса, такие нереальные в этом мрачном здании. Там праздновали день рождения анестезиолога, которому исполнилось пятьдесят, но он был еще бодр, хорош собой и любил приударить за молоденькими девушками из медперсонала.
Когда врач ушел, оставив после себя запах дорогого одеколона, у Сергея только и хватило сил на то, чтобы приоткрыть глаза. Свет больно резанул по зрачкам. Он увидел белый потолок, сверкающий штатив капельницы, похожий на блестящий крест, и не сразу понял где верх, где низ. И только сейчас, по прошествии стольких часов, он наконец-то осознал, что жив и находится в больнице. Но даже радоваться не осталось сил.
Он не знал, есть ли у него тело, во всяком случае, не чувствовал его. Самое странное, что ранение он тоже не ощущал. Наступило спокойствие, не хотелось даже предпринимать попыток к тому, чтобы пошевелить пальцем, сделать глубокий вдох. Он дышал, словно бы не думая об этом, забыв о воздухе.
Сергей вновь тяжело опустил веки и провалился в тяжкое забытье. Длилось оно довольно долго. Когда Дорогин вновь приоткрыл глаза, то увидел лишь синий огонек дежурной лампочки-ночника, вмонтированной в стенку над дверью. Капельницу ему уже успели заменить. Кто, когда — этого он не помнил. Но теперь Дорогин отчетливо слышал, что делается в больнице. За стеной кто-то надсадно кашлял, из глубины коридора неслись смех, торопливые шаги, цокот каблуков, шарканье тапок по линолеуму. Скрипели двери, хлопали, щелкали, когда открывались и закрывались. А за окном надсадно свистел ветер.
«Сколько же я пролежал вот так, в забытьи? День, два? А может быть год? А может, всего несколько мгновений, и именно за эти мгновенья все произошло, и я смог вспомнить всю свою жизнь? А как долго я летел с моста до черной воды, как долго? По-моему, целую вечность. Ведь я опять смог увидеть всю свою прожитую жизнь, все свои тридцать семь лет. Интересно, если уже прошел день, то тогда мне тридцать восемь, а не тридцать семь, как было до прыжка с моста. Да, я, скорее всего, встретил свой день рождения здесь, на больничной кровати. А может, в холодной воде Волги? Нет, что-то здесь не так, у меня опять все начало путаться. Могу ли я что-нибудь сказать?»
Он попытался шевельнуть языком и только сейчас ощутил насколько все пересохло во рту, а язык кажется большим, одеревеневшим, неповоротливым, не слушает приказаний хозяина.
«Главное, что я могу соображать, главное, что в голове появляются и исчезают мысли. А если я могу думать, значит, я жив. Не так уж и плохо, я могу видеть, слышать, даже ощущаю холод. Интересно, все-таки, сколько же я пролежал без сознания? Как я оказался здесь? Неужели Мерзлов… вот я и начинаю вспоминать фамилии… Мерзлов вытащил меня? Нет, Савелий Мерзлов — полный мерзавец и мразь, он не мог. Это же он приказал своему подручному всадить в меня нож. Только чудо меня спасло от неминуемой смерти. Погоди, мразь, если я отсюда выберусь и если буду в состоянии двигаться, ты у меня попляшешь! Ты пройдешь через все то, через что прошел я».
Но о том, что его ждет впереди, Сергей Дорогин не знал. Он даже представить не мог, какие испытания его ждут впереди, что вся та боль, которая была до этого — ничто по сравнению с тем, что ему еще предстоит пережить.
Но это будет потом. А сейчас он упорно прислушивался к всевозможным звукам, наполняющим огромную больницу, прислушивался и радовался, узнавая многие из звуков, чувствуя себя сопричастным к жизни. Даже свист ветра за окном, скрип дверей радовали его душу, как могут радовать лишь самые ласковые и нежные слова, сказанные близким и дорогим человеком.
«Жив! Жив! — твердил себе Дорогин. — А все остальное приложится. А вообще, все, наверное, сложилось правильно. У меня был день рождения, а перед днем рождения меня попытались убить, но им это не удалось. И я, можно считать, родился заново, родился другим человеком. Теперь я совсем по-другому буду смотреть на мир, буду ценить жизнь, каждое мгновение, дарованное мне богом. Да, да, я буду любить жизнь. А разве ты не любил ее раньше? — спросил себя Дорогин. — Конечно же любил, но не дорожил. Дорожишь лишь тем, что теряешь. Вот сейчас я дорожу, потому что потерял и вновь нашел, обрел. Правда, пока еще я труп, безмолвный и неподвижный, но в голове шевелятся мысли. Я думаю, а значит, живу».
И тут Сергей Дорогин услышал визг тормозов. Машина остановилась почти под самым окном.
«Наверное, „скорая помощь“, наверное, привезли еще кого-то. Но почему тогда не слышно сирены? Ах, да, сейчас ночь, улицы пусты и может быть, врачи, приехавшие на „скорой“, не хотят будить уснувших больных. Да, скорее всего, так оно и есть».
Слышались громкие голоса, крики. Все происходило за окном, на улице, поэтому голоса были неразборчивы. И как ни пытался Сергей понять, о чем так громко кричат мужчины, при этом время от времени грязно матерясь, ему не удалось. Голоса стихли. По коридору послышались торопливые шаги, затем кто-то пробежал.
— Скорее! Скорее! Анестезиолога! — слышался женский пронзительный крик.
— Иду я, куда спешить? — раздался благодушный голос анестезиолога.
А по больничному коридору в это время катили в операционную истекающего кровью Александра Данилина, вора в законе. Жизнь еще теплилась в его теле, Чекан и его люди неотступно следовали за каталкой.
И когда один из врачей сказал «вам дальше нельзя», Чекан вытащил пачку стодолларовых банкнот, разорвал упаковку и не считая, подал врачу.
— Слушай, браток, дело серьезное, твои приказы неуместны, другим будешь приказывать. Возьми вот это и замолчи. Где хирург, где Рычагов?
— За ним уже поехала машина.
— Какая машина? — зло, кривя губы, говорил Чекан и тут же закричал: — Да делайте же что-нибудь!
Хотя возле Резаного уже занимались своим делом трое медиков. Прогноз был неутешительным.
— Да где этот ваш Рычагов, его мать! — закричал Чекан зло. — Скорее найдите его, мать вашу! Я куплю вам все, любое оборудование, любые приборы, я дам вам столько денег, сколько и не снилось, но этого надо спасти. Сделайте все, все, что в ваших силах, вливайте в него кровь, вливайте! Он должен прийти в себя, должен заговорить, должен жить! Он мне нужен!
Чекан говорил и так неистово при этом жестикулировал руками, сверкая дорогим перстнем и браслетом часов, что медики шарахались от него. Деньги сыпались на пол, но бандит не обращал на это внимания, словно не видел купюр, падающих на кафель. А люди Чекана зло оглядывались по сторонам, ожидая какого-либо подвоха. Второй подручный Чекана по мобильному телефону пытался куда-то дозвониться и кричал:
— Скорее! Скорее, вашу мать! Здесь Сашу подстрелили.
— …
— Да, Чекан здесь, все мы здесь, на месте!
— …
— Как, где? В больнице, мать вашу.
— …
— Да в какого Склифосовского? Его чуть сюда привезли, он весь истекает кровью.
— …
— Да, жив пока, жив. Сделаем все.
— …
— Денег? Да, конечно, денег не жалеем.
— …
— Нет, говорить он не может, ему башку прострелили и в животе пара дырок.
Рычагов появился неожиданно. Распахнулась стеклянная дверь, и Геннадий Федорович, быстро шагая, принялся сбрасывать плащ, медсестра подхватила его на лету. Чекан, увидев Рычагова, которого он знал и к которому не однажды приходилось обращаться, тут же сделался более спокойным.
— Начальник, начальник, — быстро заспешил он к Рычагову, — Геннадий Федорович, послушай…
— Погоди, сейчас без тебя разберусь во всем.
— Нет, ты пойми, одну минуту… Послушай, она ничего не решит.
— Кому не решит — тебе? А ему, может, решит все.
— Мы тебе дадим много денег, очень много, только спаси его.
— Все, что могу, сделаю, а с остальным сам разбирайся. Кстати, кто это?
— Это большой человек, очень большой.
Рычагов по выражению лица Чекана, и по тому, как были произнесены слова, догадался, что действительно случай неординарный.
А к нему уже подошел врач, осматривавший минутой тому назад Резаного.
— Ну, что там?
Чекан абсолютно не понимал, о чем говорят врачи.
— Ладно, все, — сказал Геннадий Федорович, спеша в помещение, находящееся рядом с операционной. — Кстати, Солодову вызвали?
— Да, да, Геннадий Федорович, сейчас Тамара будет, я знал, что вы ее попросите.
— Тогда прекрасно, я спокоен. Анестезиолог наш на месте?
— Да, он как раз сегодня дежурит, правда, у него…
— Что у него? — строгим голосом спросил Рычагов.
— У него сегодня был день рождения, так мы немного отмечали.
— Хорошо. Готовьте, готовьте больного.
Чекан ровным счетом ничего не понял из того, что сказал врач Рычагову. Единственное, до него дошло то, что анестезиолог пьян. Но тот уже стоял перед зеркалом и тщательно мыл руки, готовясь к операции. Бандит решил больше не вмешиваться и положиться на волю случая. Присутствие Рычагова вселило в него уверенность.
ГЛАВА 10
Двери операционной захлопнулись.
— Стой здесь, никого не пускай. Никого, понял меня? Никого постороннего, — приказал Чекан одному из своих людей. — И морду помой, вся в крови.
— Понял, понял.
Чекан взял трубку мобильного телефона и принялся почти шепотом кому-то звонить и объяснять, что случилось. Он бледнел, тогда его щека со следами шрама начинала дергаться, дергалось и веко над левым глазом.
— Да нет, нет, я тут при чем? Я мчался вовсю.
— …
— Ну, да, задержал гаишник, дал денег, отпустил.