Для того, чтобы предать земле тело Александра Данилина по христианскому обряду, прибыли священники из Смоленска и из Москвы. Сверкали золотым шитьем ризы, курился дым из кадил, хор распевал псалмы, звучал бас дьякона. На похороны сошлось и съехалось столько народа, что кладбище не могло вместить всех желающих.
Машины стояли от кладбища до шоссейной дороги. А какие машины! Деревенские видели подобное впервые и уже навряд ли когда-нибудь увидят. Обычно одна деревня дает миру только одного великого человека. Скопление транспорта напоминало автосалон, причем, автосалон очень дорогих машин выпуска последних лет. «Ягуары», «понтиаки», «вольво», «волги» — в общем, зрелище было потрясающим.
Местные, которые знали Александра Данилина еще подростком двенадцати-тринадцати лет, а именно в этом возрасте Данилин ушел в большую жизнь, покинув деревню, поминали добрым словом шустрого пацана, с умилением рассказывали, как он крал яблоки в садах и как однажды украл велосипед.
Если бы эти бедные люди в фуфайках и шушунах, старомодных и ветхих, знали какими деньгами ворочал из земляк, у них бы волосы зашевелились на голове — миллионами. Да что там миллионами, один Данилин мог бы прокормить всю деревню с красивым названием Вишневка, хотя ни одной вишни в деревне не росло не год или два, а добрых пару веков. И мужики каждый день были бы пьяные, женщины накормлены и носили бы красивые пестрые платки.
В общем, похороны были сравнимы с празднованием дня города в областном центре, только торжественнее. Особенно поразил сельских жителей гроб. Такой красоты они не видели никогда — дубовый, лакированный, филенчатый, с бронзовыми накладками и с прозрачной крышкой.
— Ну и гроб у Александра Палыча! — а по-иному его уже никто и не называл. — Такой красоты мы никогда не видели. Я бы хоть сейчас в такой легла, — говорила сердобольная старуха, уголком платка вытирая покрасневшие глаза.
Плакала она абсолютно искренне.
— Это же надо, сколько друзей у человека! А цветов-то! Во всей деревне летом столько цветов не соберешь, сколько здесь среди осени. Да и цветы-то какие — лилии, гладиолусы, розы, огромные букеты, гигантские венки, корзины, ленты с надписями.
О существовании такой красоты гроба местное население прежде и не догадывалось. Но больше всего их поразил крест, как сказал распорядитель похорон, временный. Он был чуть ли не выше церкви, во всяком случае, доходил до конька крыши — дубовый, полированный.
А когда на могилу сложили цветы, всем собравшимся из КамАЗа с кунгом бесплатно начали наливать водку в пластиковые стаканы и раздавать бутерброды с ветчиной, икрой и курицей.
К Резаному шли не только проститься, но также себя показать и людей посмотреть, ведь люди на эти похороны собрались соответственные, номера на машинах стояли московские, смоленские, питерские, прибалтийские, белорусские. Собрался народ со всего бывшего Союза.
Местные переговаривались друг с другом.
— Вот так, жили, жили и не знали, что за человек наш односельчанин. А он, судя по всему, должность занимал немалую, хоть и в тюрьме сидел.
— Так ведь и Ленин в тюрьме сидел и Сталин, — как наивысшая похвала и оправдание деятельности Александра Данилина прозвучала фраза, брошенная школьным учителем, которому в свое время маленький Саша Данилин разбил очки. В Вишневке против такого убийственного довода спорить еще не решались, да и не хотели.
Рядом с Александром Данилиным были похоронены его племянник и жена. В общем, похороны удались на славу. А еще что приводило сельчан в восторг, так это несколько человек с видеокамерами.
— Смотри, смотри, Пелагея, кино снимают, и нас по телевизору покажут.
Снимали не только нанятые ворами операторы, снимали и сотрудники уголовного розыска. Никто друг другу не мешал, никто не толкал коллегу в спину и в плечи. Точки для съемок операторы поделили, договорившись между собой заранее. Воры в законе не стеснялись, не прятались от МВДэшных объективов, не такой это был день. Сейчас мирно сосуществовали и волки, и овцы, и те, кого стригут, и те, кто режет. И даже пастухи.
А поминальный обед устроили в Смоленске, для чего были арендованы два самых больших ресторана. Шестьсот человек присутствовало на поминках. И все эти люди вспоминали добрым словом Резаного. Но у всех были озабоченные лица, во всех глазах читался вопрос: где же деньги? Где лежат наши деньги?
О том, сколько точно денег в общаке, где они спрятаны, знал только один единственный человек — Александр Данилин. Но его уже не существовало на этом свете, полтора метра земли лежало на нем. Потеря для воровского мира была существенная, но не смертельная.
Даже в тюрьмах и на зонах России в этот день был объявлен неофициальный траур. Информация о смерти Данилина была передана тюремной почтой так же быстро, как если бы ее разослали по факсам. В тюрьмах скорбели. Ведь это через Данилина шел грев зон, через него отстегивались из общака деньги на братву. Он же оплачивал адвокатов и вообще, как выяснилось, Александр Данилин был человеком незаменимым и вел очень много нужных дел.
Братва чувствовала себя осиротевшей, а воры в законе, авторитеты преступного мира уже думали кто будет следующим держателем. Вопрос был очень сложный, следовало найти человека ответственного, кандидатура которого удовлетворяла бы всех, которому бы все доверяли. А таких, как выяснилось, осталось не так много.
Даже из-за границы пришли телеграммы с соболезнованиями, ведь многие авторитеты уже жили за рубежом и жили неплохо. Такого количества сотовых, спутниковых и просто мобильных телефонов, которое собралось на похоронах, хватило бы для того, чтобы оснастить не одно подразделение МВД. Почти у каждого из присутствовавших на похоронах в кармане чирикала трубка.
Кортеж автомобилей, который двигался от деревни Вишневка к Смоленску с зажженными фарами, сопровождало шесть машин ГАИ с мигалками. Кортеж проводили до Смоленска, до того ресторана, где начиналась поминальная трапеза. Именно там, в ресторане, Чекан и раздал всем фотографию Рафика Мамедова, и именно там воры поклялись, что Резаный будет отомщен, а Мамедов — пойман и мучить его станут так, как не мучили никого прежде. Смерть его должна была стать показательным процессом для каждого, кто позарится на деньги преступного мира.
Неофициально была распространена информация, что тот, кто поможет найти Рафика Мамедова, убийцу Резаного, пусть даже им окажется мент, получит пятьдесят тысяч долларов, получит сразу и налоги с этих денег получателю платить не придется. В общем, у многих появился интерес найти Рафика Мамедова и сдать бандитам.
А у Рафика имелся совсем другой интерес — спасти во что бы то ни стало свою шкуру. Как никто другой он понимал, что пощады ему не будет, смерть его будет страшная. Но Рафик не опустил руки, он решил лишь на время затаиться, а затем перебраться в Азербайджан, а оттуда в Турцию. Ведь там законы российских воров не действуют. Но ему еще следовало добраться до Азербайджана, то есть, пересечь границы, воспользоваться каким-то транспортом. В общем, проблем набралось выше крыши и их предстояло решать.
А пока Рафик решил: надо отсидеться, отлежаться, затаиться, и пусть пройдет хотя бы пару недель, только после этого можно двинуться в путь — туда, где его никто не достанет.
По большому счету неприятности и потрясения Геннадия Федоровича Рычагова коснулись лишь стороной. Да, лежал у него Резаный, да, он его оперировал и желал поставить на ноги, желал спасти. И скорее всего, ему бы это удалось, но виноваты сами воры и милиция. Ведь в конце концов больница — это не тюрьма и охранять ее он не обязан. У милиции и бандитов полно людей, есть оружие, вот и пусть охраняли бы себе. А если не смогли уберечь, то не вина хирурга Рычагова, что Резаному загнали в голову еще две пули, кроме той, которая уже находилась в его черепной коробке.
Рычагов был чист перед всеми. С милицией договорились бандиты, ему даже дали денег, чтобы он молчал и никому никаких лишних подробностей не сообщал, что Рычагов с удовольствием и делал. И вообще, все эти дни Рычагов просидел в своем загородном доме, огороженном от мира двухметровым каменным забором, смотрел в камин, гулял под старыми елями, собирая грибы.
Иногда ему звонила Тамара Солодкина, рассказывая о том, что творится в больнице. Геннадий Федорович слушал сообщения своей неизменной ассистентки, давал советы, если это требовалось.
— А вот этот пока не пришел в сознание, — сказала Тамара, сообщая о судьбе удачно избежавшего смерти пациента, прооперированного Рычаговым.
— Ничего, ничего, думаю, он-то выкарабкается. Все-таки он счастливый, этот мужик, наверное, родился в рубашке. Ведь вывезли мы его из палаты буквально накануне, а если бы я тогда настоял на своем, наверное, и ему пустили бы пулю в голову.
— Ох, уж эти бандиты! — вздохнула Тамара.
— Да, и не говори, родная. Вечно хлопот с ними. Но и денег без них нам не видать. Вечером подъедь ко мне.
— Хорошо, подъеду, Геннадий Федорович. Приму душ и приеду.
— Примешь у меня. Для тебя включу сауну.
— Ах, я не люблю сауну.
— Ничего, ничего, приезжай. Посидим, поужинаем, расскажешь все подробнее.
— Рассказывать, собственно говоря, нечего.
— Ну, просто поговорим.
На этом разговор и закончился. И тут до Рычагова дошло. Он вспомнил свой разговор с Чеканом, вспомнил то, как бандит требовал вывезти не приходившего в сознание пациента из палаты, где лежал Резаный.
«Странно как-то люди смотрят на людей, находящихся в растительном состоянии, примеряют к ним мерки нормальных людей, как будто бы те могут говорить, слышать. А это же живые трупы. Если бы убийца Резаного был медиком, он ни за что бы не тронул второго пациента. Ну, скажите, что может услышать, что может рассказать, увидеть человек, находящийся в коме чуть ли не целую неделю?»
— Да, странно, — Рычагов поднялся и заходил по гостиной.