Вскоре Рычагов уже чувствовал, как проваливается в сон. Обычно человек не замечает границы, отделяющих сон от реальности, но будучи исследователем от природы, Рычагов умудрялся испытывать это ощущение.
Тусклый лунный свет, лившийся в окно, медленно взбирался по простыням на его кровать, узкой полосой лег на грудь, а еще минут через двадцать на плечо. Хирург Рычагов уже спал.
На время в мире улеглись страсти, лунный свет вливался и в окна больницы, освещая пустую палату, в которой провел последние часы жизни Резаный, освещал небритые щеки Дорогина. Луч лунного света выхватывал из темноты спальни покрытое мелкими капельками пота лицо Чекана, застыл в призрачном освещении, поблескивающий, словно облитый льдом, громадный дубовый крест на сельском кладбище под Смоленском…
Ночные заморозки уже тронули лепестки живых цветов на трех свежих могилах.
ГЛАВА 13
После утреннего обхода Геннадий Федорович отдал распоряжение перевезти пациента, который раньше лежал с Данилиным, назад, в прежнюю палату.
— В шестую? — переспросил врач.
— Да-да, в шестую.
И через час Геннадий Федорович Рычагов один, без ассистентки, что случалось очень редко, вошел в палату к Сергею Дорогину, плотно прикрыл за собой дверь. Поставил стул, сел рядом с больным и закинул ногу за ногу. Он настойчиво постучал указательным пальцем по запястью Дорогина.
— Вот что я хочу сказать… Надеюсь, ты услышишь и поймешь.
Рычагов говорил спокойно, делая большие паузы, чтобы пациент мог разобрать каждое слово.
— Я вижу, тебе не хочется приходить в себя, но раньше или позже тебе придется это сделать. У меня есть предложение: я хочу тебя прооперировать повторно и сегодня начну подготовку к операции. Я вскрою твой череп и посмотрю, что у тебя там делается. Исход операции непредсказуем, но мне не у кого спрашивать разрешения и согласия. Родственники твои черт знает где, да и вообще, есть ли они, неизвестно. Да меня, собственно, это и не интересует. Если бы ты говорил, то тогда мы могли бы повернуть дело по-другому. Честно говоря, мне надоела странная игра, надоела потому, что я не знаю правил, по которым ты играешь и не знаю кто со мной играет, не знаю, зачем ты это делаешь. Но предполагаю, что у тебя есть веские основания вести себя именно так. Пока ты еще слаб, бежать из больницы не сможешь, так что решай. Или ты заговоришь и попытаешься объяснить мне что к чему, или я буду вынужден делать операцию.
Дорогин прекрасно слышал все, что говорил Рычагов. Он понял, что если сейчас не откроется, то скорее всего, операции не избежать. А повторно возвращаться на круги ада Дорогину не хотелось. Его веки дрогнули и он взглянул на хирурга.
«В конце концов нужно же когда-то дать знать, что я жив, и время, кажется, пришло».
— Ну, вот видишь, значит, мои предположения оказались верными. Ты все слышишь, видишь и можешь говорить. У меня достаточный опыт. Судя по показания хитроумных приборов, а больше полагаясь на знания и свой личный опыт, я убежден, что чувствуешь ты себя еще хреново, но не настолько, чтобы лежать бревном, не подавая признаков жизни. Я прав?
Дорогин в ответ моргнул.
— Говорить ты можешь? — задал вопрос хирург.
— Не пробовал, — через силу выдавил из себя Сергей Дорогин.
— Да ты не говоришь, а скрипишь.
— Как умею.
Рычагов поднялся, подошел к двери, резко ее отворил. За дверью никого не было.
— Можешь говорить, я тебя слушаю.
— Не знаю что сказать, — облизнув пересохшие губы, промолвил Дорогин.
— Только не убеждай меня, что ты потерял память, что у тебя амнезия и ты даже не в состоянии вспомнить собственное имя.
— Я не хочу его произносить.
— Надеюсь, у тебя есть основания так поступать?
— Да, есть, — произнес Дорогин.
— Я так и знал. Я не бандит, я не милиционер, я просто врач, который хочет тебе помочь. Все, что ты скажешь, останется — как на исповеди, между тобой и мной. Возможно, это услышит бог.
— Нет, он не услышит, — пробормотал Дорогин.
— Почему? Не веришь?
— Мог бы он слышать, услышал бы меня раньше.
— Ну что ж, ты волен думать так, как хочешь.
И тут Дорогин заговорил. Рычагов понимал, что больному говорить сложно, каждое слово выходит с болью, язык, отвыкший произносить звуки, с трудом ворочается во рту.
— Не спеши, можешь передохнуть.
Но Дорогин говорил, понимая, что он должен сейчас высказаться, а потом пусть будет все что угодно, без союзника ему сейчас не выжить. А Рычагов, как-никак, спас его, приютил в этой больнице и вряд ли желает его смерти. Скорее, хочет внести в ситуацию ясность.
— Меня хотели убить. Если бы знали, что я жив…
— Убили бы и теперь, — договорил за него доктор.
— Да, — твердо произнес Дорогин.
— А кто?
— Я не хочу называть имен и фамилий этих людей.
— Почему?
— Они еще живы.
— Говоришь так, будто собрался убить их всех, такое случается, я имею в виду желание убить, но потом оно проходит, когда идешь на выздоровление.
— Не знаю…
— Но хотя бы свое имя ты можешь сказать? Кто ты и откуда?
— Это длинная история.
— У меня есть время, я готов тебя выслушать. А в документах клиники ты все равно останешься безымянным, пострадавшим при падении с моста, если, конечно, сам не захочешь изменить положение вещей.
— Не захочу.
— Почему? Ты боишься?
— Да, боюсь. Сейчас меня легко убить, очень. Я даже не смогу защититься.
— Понятно, — произнес Рычагов. — Еще не хватало мне прогрессирующей мании преследования.
— Моя фамилия Дорогин, зовут Сергей.
— Что ж, очень приятно. А я Геннадий Федорович Рычагов.
— Мне тоже очень приятно. Спасибо вам, доктор, что спасли мне жизнь.
— Я тут, в общем, ни при чем. Ты просто, Сергей Дорогин, везучий. Тебя подобрали пацаны, ты лежал в камышах, «скорая» привезла тебя в больницу. Я как раз оказался здесь и мне ничего не оставалось, как тебя прооперировать.
— Кстати, как мои раны?
— У тебя одна серьезная рана, но я с ней, слава богу, разобрался. Дырку в боку зашили. Тебя били ножом.
— Да, ножом, — шевельнул губами Сергей Дорогин, — и били в сердце, но я увернулся. Затем побежал. Они за мной погнались. Это все происходило на мосту, ночью. Бизнес, месть… Мне всего лишь должны были отдать деньги, но наверное, решили, что дешевле меня убить.
— Тебе, наверное, должны много денег?
— Нет, не очень. По сегодняшним меркам совсем не много.
— Понятно, — произнес Рычагов.
— И я прыгнул с моста вниз, в реку.
— С какого моста? — поинтересовался хирург.
— Через Волгу.
— Ты прыгнул с автомобильного моста? Так там же метров тридцать.
— Мне ничего не оставалось делать. Наверное, я ударился и повредил голову, — Дорогин набрал воздуха и заговорил несколько быстрее. — У меня было все, жена, дети, любимая работа, были деньги, а теперь у меня нет ничего. Они уничтожили мою семью, посадили меня в тюрьму, разорили. Хотели убить меня на мосту, но это у них не получилось.
Рычагов даже присвистнул.
— Я был каскадером, снимался в кино, снимал кино сам. В общем, у меня все было хорошо, а потом пошла эта полоса. Деньги, кредиты, кредиты надо отдавать, новые долги. Проценты, включают счетчики, в общем, кошмар, из которого невозможно было выпутаться. Я пытался быть честным, пока, наконец, не понял с кем имею дело.
— Ладно, погоди, — сказал Рычагов, — ты слишком устал. У тебя участился пульс, подскочило давление, а волноваться тебе вредно.
— Послушайте, доктор, как скоро я смогу подняться на ноги?
— Думаю, еще пару недель тебе придется полежать, чтобы ты смог сидеть.
— Что у меня с головой?
Рычагов пожал плечами, сцепил длинные чуткие пальцы, хрустнул суставами:
— С головой у тебя, вроде бы, все в порядке. Если видишь, можешь говорить и все помнишь.
— Лучше было бы, наверное, если бы я ничего не видел, ничего не помнил и говорить не мог.
— Возможно, да. Во всяком случае, ты себя пока так и веди.
— Как так? — спросил Дорогин.
— Я буду утверждать, что у тебя амнезия, как следствие черепно-мозговой травмы.
— Амнезия, потеря памяти…
— Да, именно так.
— А какой ваш интерес, доктор?
Рычагов улыбнулся:
— Почему ты везде ищешь какой-то интерес?
— Жизнь научила.
— В общем, интерес у меня есть, но я не хотел бы сразу открывать карты. Поверь на слово, зла я тебе причинять не хочу.
— Хотелось бы верить.
— А у тебя есть выбор?
— Вы, доктор, не даете мне его.
Рычагов подошел к окну, дернул на себя раму. Присохшая краска с хрустом отвалилась, в палату ворвался свежий воздух. Дорогину сразу стало легче дышать. Он впервые за последнее время почувствовал вкус жизни. Он никак не мог понять к чему клонит Рычагов, что ему надо.
«Вряд ли он догадывается о том, что я слышал бред своего соседа».
Рычагов вернулся к кровати, облокотился руками о спинку и взглянул в лицо Дорогину.
— Когда ты пришел в себя?
— Я не помню, дни не считал.
— Но ты пришел в себя находясь еще в этой палате? — улыбка была требовательной.
— Да, — признался Дорогин.
— Твоего соседа застрелили.
— Я знаю, слышал, — сказал Дорогин, — про это только и говорили в больнице, да и сейчас говорят только об этом.
— Вот и я заговорил.
Некоторое время мужчины напряженно смотрели друг на друга. Каждый думал:
«Что же думает другой?»
И так не могло продолжаться долго.
— Давай сделаем вот что, — сказал Рычагов, — ты у меня в неоплатном долгу, согласен?
— Согласен, — шевельнув губами, почти беззвучно проговорил Дорогин.
— Значит, вот что, любезный, две недели ты полежишь здесь. Можешь прийти в себя, можешь ничего не говорить. У тебя такая травма, что вполне могли быть повреждены и речевые центры. Ты можешь делать вид, что ничего не помнишь.
— Что значит — ничего?
— Ничего из прошлого. О подобных случаях я читал, и в случае чего могу сослаться на компетентные источники. Лечению, в принципе, такая болезнь не поддается, только по прошествии большого времени память может вернуться, и тогда все станет на свои места. Поэтому ты полежишь здесь две недели, а затем я заберу тебя из больницы. Ты даже можешь начинать пытаться вставать. Кстати, это тебе необходимо. Никому о нашем разговоре ни слова.