— Эй, эй, кто-нибудь! — прохрипел, продирая горло Винт. — Да подойдите же ко мне, что я, подыхать здесь должен? Не могу я терпеть, болит, болит нога! — со стонами, извергая проклятия и ругательства неизвестно на чью голову, стенал Винт. — Да где же вы, черт бы вас всех подрал?
Рядом с ним стоял штатив для капельницы, трубка, как змея, обвила стойку, в бутылке было уже пусто.
— У, суки позорные, бросили меня здесь!
А за окном медленно поднималось солнце. Его золотистые лучи продирались сквозь сетку черных от дождя ветвей, пятна золотистого света ложились на белые ровные стены.
— Черт бы вас всех побрал, где вы, козлы долбаные?! — крикнул Винт.
А дверь в палату, где он лежал, была плотно притворена.
«Что же делать?» — размышлял бандит.
Для своих тридцати четырех лет Винт выглядел неважно. Пристрастие к наркотикам давало о себе знать.
— Эй, вы! — крикнул еще раз Винт, стараясь в свой голос вложить и угрозу, и просьбу одновременно. Но на его крик никто не появлялся.
«Сколько же это будет продолжаться? — Винт попробовал перевернуться в кровати, но заскрежетал зубами от боли. — У, мерзавцы, суки! Суки долбаные, чтобы на вас всех, чтобы вы все сифилисом заболели! Где эта корова, где этот лепила долбаный? Ну, ну, скорее, ко мне!»
Дом был построен основательно, стены толстые, дверь в палату дубовая, двухстворчатая, так что кричи не кричи, никто тебя и не услышит.
«А где этот Муму, мудак долбаный? Почему он не идет?»
И только сейчас до Винта дошло, что возможно, в доме кроме глухонемого никого нет. А уж если он глухонемой, то наверняка не услышит, хоть гранату взрывай. Но по идее, такого быть не могло, не оставят же его, Винта, уважаемого бандита, вот так, помирать в одиночестве, корчиться от нестерпимой боли, скрежетать зубами, грызть губы и давиться соленой кровью?
«Нет, кто-то должен быть в доме».
И тогда Винт правой рукой ударил по штативу капельницы. Тот качнулся, но не упал, удар был не сильный. Винт немного подтянулся, схватил капельницу, за холодный никелированный штатив, и толкнул от себя изо всей силы. С грохотом разбилась бутылка, зазвенел металл о пол, выстланный кафельной плиткой. Звук был довольно-таки сильный.
Послышались шаги и недовольное бурчание. Дверь распахнулась, на пороге палаты в халате стоял Геннадий Федорович Рычагов. Его лицо было заспанным, а седоватые волосы взлохмачены.
— Чего орешь? — строго спросил доктор.
— Нога болит, нога! Бросили меня все.
— Никто тебя не бросал, не ори, как резаный, сейчас вколю морфий и все пройдет.
— Морфий, морфий… Больше вколи, больше, доктор! Полегчает.
— Я знаю сколько тебе вколоть.
— Ну, быстрее, быстрее, я не могу уже терпеть!
— Да погоди ты, — Рычагов тыльной стороной ладони протер глаза, огляделся по сторонам. Столик с инструментами, с перевязочным материалом стоял в углу. Это был обычный журнальный столик.
Рычагов подвинул белый табурет к кровати раненого Винта и улыбнулся:
— Сейчас тебя отпустит. Морфий, вообще-то, штука дорогая и не такая безобидная, как тебе кажется.
— А мне и не кажется.
— Да, ты и так исколотый, у тебя все вены в дырках. Давно колешься?
— Это мое дело, — заявил Винт.
— Конечно твое, но если хочешь поправиться и поскорее встать на ноги, с этим делом тебе придется подождать.
— Что, я по-вашему, с иглы обязан соскочить? Это не так просто.
— Конечно должен, хотя я знаю, что это не легко сделать.
— А мне плевать, знаете вы все, не знаете, Винт будет жить так, как ему нравится.
— То же я могу сказать и о методах лечения.
Послышались тихие шаги и в двери возникла фигура бородатого Муму. Он был в спортивной футболке, в старых кроссовках доктора.
— А, и ты проснулся? — Геннадий Федорович посмотрел на Сергея Дорогина.
Тот кивнул, словно бы услышал, что говорил доктор.
— Сейчас я с тобой разберусь, орать не будешь. Поднял меня, я бы еще час спал, — обратился врач к Винту.
— Ой, ой, ой, — выдавливал из себя стоны Винт.
— Ну, хватит, хватит, надоел уже, как будто тебя без наркоза по живому режут.
— Ой, ой, режут, режут! Меня всего ломает, скорее коли, доктор!
— Сейчас, — Рычагов наполнил шприц, уселся рядом с Винтом и сделал укол.
Винт был мрачен, бледен, его лицо кривилось, желваки судорожно ходили под кожей.
— Сейчас отпустит, не переживай.
— А через час опять заболит.
— Конечно, заболит, будет болеть до тех пор, пока не поправишься.
— Ой, не могу терпеть!
Врач сидел минут пять, на всякий случай проверил пульс, удовлетворенно хмыкнул.
— Хоть ты и к наркотикам имеешь пристрастие, но сердце у тебя бьется, как положено.
От укола морфия боль постепенно начала уходить, и на лице Винта вместо угрюмого выражения появилась блаженная улыбка.
— Ну, вот видишь, — сказал Рычагов, — все в порядке.
Он вышел из палаты.
— Дверь, доктор, дверь не закрывай. Опять станет плохо, что тогда делать?
Геннадий Федорович жестом показал Дорогину, что тот должен сделать в палате. Сергей сходил на кухню, вернулся с веником и совком. Он быстро убрал осколки от разбитой бутылки, поставил к стене штатив с капельницей.
— Подушку поправь, — обратился к Муму Винт.
Но тот продолжал заниматься своим делом. Подошел к окну, приоткрыл форточку и жадно втянул свежий, пахнущий мокрой листвой осенний воздух.
— Закрой форточку! — крикнул Винт.
Дорогин стоял абсолютно спокойно и невозмутимо.
— Закрой форточку, — сказал врач, затем подошел и сам закрыл форточку. — Черт побери, — сказал Рычагов, — я и сам иногда забываю, что он глухонемой, что он ничего не слышит.
С совком и веником Муму покинул комнату. Доктор тоже ушел из палаты, оставив Винта одного. Уходя, он бросил:
— Три часа продержись, затем Муму тебе сделает укол.
— Что, Муму — укол? Да он меня запорет шприцем!
— Не бойся, не запорет.
— И еще, — уже с улыбкой на покусанных губах заговорил Винт, — курить хочется, доктор. Слышишь, курить хочется.
— Это не проблема, — ответил Рычагов. — Сейчас Муму принесет тебе сигареты, пепельницу и зажигалку.
— Я курю хорошие сигареты.
— Ну, знаешь ли, какие есть. Насчет сигарет с твоим начальством я не договаривался. Вот покормить — это пожалуйста, а насчет курева, ты меня извини, какие есть, такие и будешь курить.
Рычагов пришел на кухню, где в чайнике кипела вода и, подойдя к Дорогину, шепнул ему на ухо:
— Занеси этому уроду сигареты, пепельницу и зажигалку, пусть курит. Но иногда поглядывай, а то сгорит еще. Если сам сгорит — куда ни шло, жалко будет, если дом спалит.
— Лучше бы он сгорел, — ответил Дорогин.
— Ну, уж… — хирург задумался, — может, в твоих словах и есть логика, но мы тогда остались бы без денег. А без денег в наше время ни туда, ни сюда.
— Да, я это знаю, — прошептал Дорогин.
— Кстати, напомни, как тебя зовут? — тихо спросил Рычагов.
— Сергей Дорогин, — ответил мужчина, они при этом даже не обменялись рукопожатиями.
— Так вот, Сергей, делай то, что я тебе говорю, и никакой самодеятельности. Сейчас восемь. Я уеду в больницу, а через три часа ты этому уроду уколи морфий. Там лежат две ампулы на столике и шприцы.
— А что ему еще сделать?
— Остальное сделает Тамара. Поможешь ей перевязать ему ногу?
— Помогу, — сказал Сергей.
— Крови ты, по-моему, не боишься?
— Абсолютно, особенно если кровь чужая.
— Вот и договорились. Сейчас занеси ему курево и давай позавтракаем. Вообще-то, хорошо, что он поднял шум, начал орать.
— Да я слышал, как он орал.
— А чего же ты не зашел? А, хотя да… — доктор улыбнулся. — Я приму душ, а ты здесь похозяйничай. Где тут что ты, надеюсь, уже знаешь. Не стесняйся, будь как дома.
С распечатанной пачкой сигарет, с зажигалкой и пепельницей Дорогин вошел в палату. Показал пачку, тронул задремавшего Винта за плечо.
Тот испуганно дернулся, затряс головой и замахал руками.
— Что? А? Какой на хрен… Нет, нет, не я… Отвали, зарежу, урод! Урод, отвали, я сказал! Ты у меня попомнишь, с тебя шкуру сдеру, козел долбаный, баланда кислая… Сдеру, сдеру, пидар, уродина… Отвали от меня, отвали…
Дорогин понял, что все эти слова относятся не к нему, а к кошмарным видениям, вставшим перед глазами раненого Винта. Он еще раз тряхнул бандита за плечо. На этот раз Винт пришел в себя, сообразил, где находится.
— А, Муму, — с ехидной улыбкой прошептал он, — курево принес? Это хорошо, дай сигарету, прикури мне ее. Только не обслюнявь.
Муму положил пачку рядом с Винтом.
— Да, я чуть не забыл, что ты ни хрена не слышишь, чурбан неотесанный. Ну, да ладно.
Он сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой. Несколько секунд смотрел на золотистый язычок пламени, затем поджег сигарету, жадно затянулся, выдохнул дым прямо в стоящего рядом Муму. Облачко обволокло глухонемого, тот закашлялся, посмотрел на Винта.
— Не любишь дыма? Ну и зря. Вали отсюда, вали, — и бандит пренебрежительно махнул рукой, указывая на приоткрытую дверь. — Иди, надо будет, позову. Хотя стой, как же я тебя позову?
Муму безропотно двинулся к двери. Винт еще что-то говорил ему вслед, но Муму хорошо и с чувством играл роль глухонемого.
Приготовление бутербродов и кофе с молоком не заняло много времени. Доктор быстро позавтракал, пожал на прощание руку Дорогину.
— До встречи. Давай. Веди себя умно.
— Ничего не слышать? — тихо спросил Дорогин.
— Слышать ты должен все, но делай вид, что ты каменная глыба.
— Понял.
— Так будет лучше тебе и мне. А потом приеду, разберемся. Кстати, я отправлю сюда Тамару, она его перевяжет.
— Вы уже говорили, — сказал Дорогин.
— А, да. Ее ты, надеюсь, обижать не будешь?
Дорогин ухмыльнулся.
— Ну, вот и хорошо.
Доктор выходил на крыльцо, когда к воротам на своем велосипеде подъехал Пантелеич. Он был в фуфайке и в зимней шапке, штанина брюк схвачена бельевой прищепкой, сапоги по случаю хорошей погоды остались дома.