— Сухо сегодня, так я без сапог, — сразу же сказал Пантелеич, открывая ворота.
Врач выехал из гаража, рядом с Пантелеичем приостановил машину.
— Я тут привез, доктор, немного масла, творог, яйца, сметану, молоко.
— Неси все на кухню, там Муму примет.
— Да я и сам, доктор, все расставлю.
— Можешь и так.
— Послушай, Геннадий Федорович, тут, как бы… это… — начал издалека Пантелеич, поскребывая небритую щеку.
— Что стряслось?
— Вы что, меня в отставку?
— О чем это ты, Пантелеич? — прекрасно догадавшись, о чем спрашивает пожилой мужчина, ухмыльнулся Рычагов.
— Ну, у вас же сейчас будет работать этот глухонемой?
— Да нет, Пантелеич, куда же он без тебя, ему без тебя как без рук. Ты его уши. Учи, руководи.
Пантелеич заулыбался:
— А я уж думал, Геннадий Федорович, своей хозяйке говорю, наверное, меня в отставку доктор…
— Да ладно тебе, Пантелеич, мы с тобой уже не один год друг друга знаем, так что работай, ни о чем не волнуйся.
— Тогда я тут уберу возле дома, сарай думаю покрасить.
— Не надо красить, — доктор выжал сцепление и его «мерседес» выкатил за ворота.
По-хозяйски поговорив с Рычаговым, Пантелеич откатил велосипед, запер ворота и затем, сжимая в руках руль, гордо двинулся с высоко поднятой головой к дому.
«Хороший он человек».
Дорогин на кухне мыл посуду. Пантелеич тщательно вытер ноги у крыльца, снял с багажника корзину, прикрытую чистой белой тряпочкой, и, держа ее перед собой, двинулся в дом.
— Здравствуй, здравствуй, друг сердешный, — сказал он, обращаясь к Муму.
Тот улыбнулся. Пантелеич поставил корзину на кухонный стол, подошел к Муму и подал ему руку.
— Геннадий Федорович сказал, что я тут за главного, и я — твои уши, — Пантелеич потянул себя за уши, а затем пальцем ткнул в грудь Дорогину. — Так что я твои уши, понял?
Муму кивнул.
— Ну и хорошо, если понял. А чего ты такой небритый, как душман какой-то?
Дорогин пропустил эти слова мимо ушей. Тогда Пантелеич прикоснулся к своему подбородку, а затем показал, что надо бриться. Муму в ответ отрицательно покачал головой.
— Ну, если нравится, то ходи так. Хотя я бы на твоем месте, ведь мужик ты ничего, молодой еще, побрился бы. Хочешь, я тебя побрею? — Пантелеич сам рассмеялся от подобной мысли.
Муму отрицательно замахал головой.
— Ну, как знаешь, — Пантелеич открыл холодильник и принялся из своей корзины выставлять продукты. — Вот творожок свежий, очень хороший продукт, а вот мед, — Пантелеич вытащил из корзины баночку прозрачного меда, — это мой кум пасеку держит. Мед чистый, от всех хворей и болезней. Вот только от глухоты не помогает, а так от всего прочего лечит. Как простыл или что — поел медку и опять здоров, ни горло, ни нос не болит, — Пантелеич с гордостью провел пальцем по краю банки. — Сладкий, липовый, наверное. Доктор любит мед.
Затем он выложил яйца, крупные, одно в одно, почти коричневые.
— Это свои, — сказал Пантелеич и рассмеялся, уловив двусмысленность фразы.
Муму отреагировал лишь на улыбку Пантелеича.
— Как будто ты понимаешь, о чем я говорю.
Яйца аккуратно ложились в ячейки. Вскоре корзинка опустела. Последними были поставлены в холодильник литровая банка сметаны и трехлитровая банка с молоком. Огромный кусок свежего масла, круглый, как булыжник, занял свое место на верхней полке.
— Ну, вот, порядок. А где банки? — спросил Пантелеич у Муму, но вспомнил, что тот ничего не слышит и показал на банку, постучав по ней ногтем указательного пальца.
Муму закивал, догадавшись, о чем спрашивает старик. Дорогин открыл напольный шкаф и показал на чисто вымытые сухие банки, потом на себя, мол, я сам вымыл. Старик даже зацокал языком, ему понравилась такая расторопность глухонемого и его понятливость.
— Мы с тобой скоро и без слов будем друг друга понимать. Я хотел сегодня покрасить сарай, доктору сказал, а он руками замахал, дескать, не надо, через неделю. А потом дожди пойдут, так что, может, лучше сейчас? Хотя ему виднее. Пойдем, возле дома уберемся, порядок тут нужен.
Муму стал тыкать себя пальцем в грудь.
— Что, ты хочешь сказать, что сам все сделаешь?
— Угу.
— Ну и понятливый мужик. Что ж, тебе виднее. А кстати, — Пантелеич отвернул полу фуфайки, из внутреннего кармана выглядывало горлышко с золотистой пробкой, — может, по сто граммов?
Муму в ответ отрицательно мотнул головой.
— У-у…
— Ты какой-то не компанейский. А я вот привык. Много вредно, а чуть-чуть — на пользу. Я выпью, а ты смотри, если такой правильный.
Открыв холодильник, Пантелеич достал блюдо, на котором были сложены бутерброды, оставшиеся от завтрака. Выбрал самый маленький, откупорил бутылку, содрав с нее пробку, пробку спрятал в карман. Налил себе рюмку, посмотрел по сторонам, изобразил на лице важный вид, прищурил глаза и залпом опрокинул содержимое в рот. Затем выдохнул и, сладострастно облизав губы, вытер их рукавом. И только через пару минут, принялся безо всякого удовольствия жевать бутерброд с тонко порезанной красной рыбой.
— Я оставлю в сарае, — Пантелеич постучал по бутылке пальцем, — поработаешь, выпьешь, охотка придет. А выпьешь — лучше покушаешь, аппетит появится. А кушать тебе надо, вон, худой какой, с лица спал, скулы торчат, как у черепа.
Через полчаса Пантелеич, отдав распоряжения своему единственному подчиненному, с легкой душой покинул дом Рычагова. Звонок его добитого велосипеда весело бренчал, когда подвыпивший старик лихо выезжал за ворота, открытые Дорогиным.
«Ну, вот, — подумал Сергей, — я остался один с этим уродом. Надо глянуть, как он там».
Уже войдя в дом, Дорогин услышал ругательства, ни к кому конкретно не адресованные. Ругань была такой же, как и утром. Сергей взглянул на часы, висящие на стене. До времени, когда он должен будет сделать укол, оставалось еще полтора часа.
«Мучится, наверное, скотина, болят раны».
Он не спеша прошелся по дому, убрал тарелки с бутербродами в холодильник, вымыл рюмку, совершенно не обращая внимание на то, что Винт истошным голосом звал его к себе. Затем услышал грохот, да такой, что даже пол содрогнулся.
«Штатив с капельницей от него далеко, я его тогда еще убрал, наверное, опрокинул тумбочку».
Но Сергей ошибся. Винт поднял табуретку и бросил ее на пол. Табуретка осталась цела.
— Укол! Укол! — закричал Винт, завидев в дверях Муму.
Тот закивал. Ему было в принципе все равно: хочешь — сделаю. Он подошел, даже не вымыв руки, взял одноразовый шприц, зубами разорвал обертку, катнул ампулу с морфием, она одна и осталась под клеенкой на маленьком столике, где лежали инструменты, щипцы, ножницы, зажимы и всевозможный перевязочный материал, запаянный в толстый целлофан.
— Только смотри, урод, чтобы воздуха в игле не осталось.
Но Муму, на удивление бандита, все сделал очень толково. Винт с сожалением смотрел на те несколько капелек морфия, которые брызнули с иглы, сверкнув в солнечных лучах.
— Эй, ты, кончай! Давай я сам вколю, — протянул руку Винт, пальцы его дрожали.
Но Муму строго выполнял распоряжения врача. Он сам сделал укол, шприц и пустая ампула полетели в урну.
— Ну, сейчас отпустит, — пробурчал Винт, — надоело мне все это. Корчусь, корчусь здесь, как собака недобитая. Слушай, ты, — Винта осенило, — телефон тащи сюда!
Муму непонимающе смотрел на больного.
— Да телефон, мать твою… козел долбаный! Я хочу говорить, говорить! Понимаешь? — и Винт сделал вид, что прикладывает телефонную трубку к уху, а второй рукой набирает номер.
Муму рассмеялся, издавая странные звуки.
— Угу…
— Что гогочешь, козел, телефон давай! Тащи сюда телефон! У доктора, я знаю, есть трубка.
Муму некоторое время размышлял. Инструкций насчет телефона Рычагов ему не давал, но и не запрещал приносить аппарат Винту. А с другой стороны, Дорогину хотелось узнать, кому же этот бандит станет звонить, и чего он, собственно говоря, хочет. Может, в разговоре проскользнет что-нибудь о Резаном, о том месте, где находится дом? Ведь услышанное в больнице, не шло у Дорогина из головы, он понимал, что он один только, скорее всего, и знает, где спрятаны деньги, но не знает, где жил Резаный.
Рукой Муму сделал знак, что понял.
— Ага, дошло, — наконец, кривя покусанные губы, пробурчал Винт и выругался.
А Дорогин не спеша побрел в гостиную, взял черную трубку с коротким отростком антенны и направился в палату, еще в двери показывая ее Винту — так ли он его понял.
— Правильно, правильно, тащи эту дрянь сюда, я сейчас буду говорить, — и тут же Винт заулыбался, тем более, что морфий продолжал действовать и боль понемногу уходила.
А рассмеялся Винт потому, что при этом человеке он мог говорить о чем угодно и звонить куда угодно, ведь тот ничего никому не сможет рассказать и ничего не поймет из сказанного.
«Вот забавная ситуация, говори что хочешь, ругайся матом, посылай его во все дырки, а он тебе ничего не ответит. Робот какой-то!»
Винт уже знал кому позвонит:
«Лишь бы Чекана рядом не оказалось с Митяем».
Муму сделал вид, что ему очень интересно, как Винт забавляется с телефоном, будто бы он сам впервые видел радиотрубку. А Винт небрежно, держа трубку в правой руке, большим пальцем нажимал клавиши, набирая номер. Дорогин запомнил все цифры. Затем Винт приложил телефон к уху, немного повернул голову на бок.
— Ну, ну, ну, — бурчал он, слушая гудки, — какого черта? Да бери же скорее, телефон у тебя в кармане! О, наконец-то, — прошептал Винт, вслушиваясь, кто же взял трубку. Но там тоже молчали.
— Алло, алло, Митяй, ты?
— …
— Ты один?
— …
— И хорошо, что один, а мог бы быть с какой-нибудь телкой. Слезть бы с нее пришлось. Слушай, Митяй, я тут сдыхаю. Ты же знаешь, что мне надо, ломает, мочи нет. Сможешь отскочить ко мне? Скажи, что поедешь кореша проведать, раненого кореша, не просто так.
— …
— Ага, сможешь?