Дорогин покачал головой:
— Нет, не было такого, не могу вспомнить. Сам давал, другие — нет.
— Вот и я не могу вспомнить, сколько ни думал. Всегда приходилось платить либо здоровьем, либо временем, либо честолюбием. Кончай эти разговоры. Давай-ка лучше выпьем, разбередил ты мне душу.
— Не я их начал.
Рычагов поднялся, достал бутылку коньяка и поставил на стол. Затем принес два бокала.
— А ты что сделал бы, если бы тебе кто-нибудь дал много-много, как ты же и говоришь, денег?
— Я? Я знаю, что бы я делал.
— Ну, и? Взялся бы опять снимать кино?
— Нет, с кино покончено раз и навсегда. Потому что из-за кино все и случилось. Из-за кино я потерял семью, потерял тех немногих, с кем у меня были хорошие отношения.
— Ладно, давай выпьем и пойдем спать. Кстати, может, нашему больному врубить укол морфия, чтобы ночью не стонал?
— По-моему, он себя чувствует неплохо.
Даже сейчас Дорогин колебался, сообщить ли Рычагову о том, что Винт имеет возможность принимать наркотики или же промолчать. Он чувствовал себя обязанным этому человеку и не хотел сильно подставлять его, но жажда мести брала верх.
— Я пойду посмотрю, как он там.
Рычагов, утомленный за день, потянулся. Ему не хотелось никуда идти, сил хватало только на то, чтобы добраться до спальни.
— Еще выпью, — он сделал над собой усилие, чтобы налить в стакан коньяк, хотя выпить ему хотелось.
Прихватив спиртное с собой, Рычагов пошел к себе в комнату.
А Муму тенью проскользнул в больничную палату. Света он не зажигал. Лунный луч, пробившись сквозь занавески, косой линией, шириной в ладонь, как бы перечеркнул кровать с Винтом. Дорогин ухмыльнулся и сжал в кармане шприц со смертельной дозой наркотика.
— Это твоя последняя ночь, подонок, — прошептал он, глядя на Винта.
Тот спал беспокойно, вероятно, действие наркотика кончалось. Дорогин прикрыл дверь, вернулся к себе. До того, как он попал в переделку, каждое утро и каждый вечер Сергей доводил себя до полного изнеможения физическими упражнениями.
А иначе как поддержишь форму?
Он лег на пол и начал быстро отжиматься, считая про себя разы. После десятого, ощутив, как мышцы наливаются силой, Дорогин, находясь в верхней точке, отрывал руки от пола и бесшумно хлопал в ладоши. Отсчитав пятьдесят, он лег на пол, перевернулся на спину и, подсунув ноги под тахту, принялся тренировать пресс.
— Швы выдержат, выдержат, — шептал себе Дорогин, чувствуя, как при каждом подъеме тело его пронизывает боль.
Он сумел пересилить себя, заставил забыть о боли. Сбросил одежду, и разгоряченный, лег поверх одеяла, ладонью зажал рану в боку. Та не столько болела, сколько чесалась. И он тут же вспомнил Тамару, которая делала ему перевязку, вспомнил то, как женщина как бы невзначай касалась его то бедром, то грудью, вспомнил прикосновение ее умелых подвижных пальцев, которые успокаивали страшный зуд.
«Наверное, не о такой жизни ты мечтала, — подумал Дорогин, — мечтала, как многие, — много работать и хорошо зарабатывать. Что ж, какая-то часть твоей мечты сбылась, но только деньги, которые ты получаешь, не дают тебе покоя. Тома, Тома…» — проговорил он, закрывая отяжелевшие веки.
После гибели жены у него не было постоянной женщины, только с ней разговаривал он в мыслях.
«Не зарься на чужое, — оборвал себя Дорогин, но тут же нашел для себя лазейку. — Один человек не может быть собственностью другого. Ведь то, что Рычагов и Тамара вместе, всего лишь следствие того, что они работают вместе, и их отношения пошли от скуки, для удобства».
Понимая, на какую скользкую дорожку он ступает, Сергей заставил себя перестать думать о чужой женщине.
— Спать, спать, спать, — твердил он себе, плотно закрыв веки.
«Завтра ты должен быть в самой лучшей форме. Завтра ты начнешь откручивать стрелки часов назад, и черная полоса неудач выскользнет из-под твоих ног, на нее ступят твои враги. Но не впутывай в это женщину, слышишь?» — с этими мыслями он и заснул.
Утром Дорогин умело скрывал нервозность. Он поднялся раньше Рычагова, занялся хозяйственными делами. Когда приехала Тамара, поздоровался с ней кивком головы, близко не подходил, избегал смотреть в глаза, боялся — та опять скажет что-нибудь откровенное, уверенная, что он ее не слышит.
Время тянулось для него медленно, словно кто-то мощным магнитом удерживал стрелки часов. В больнице Рычагова ждали только к полудню и он мог позволить себе немного отдохнуть с утра.
Хирург подошел к Тамаре, сидевшей за столом, положил ей руки на плечи, нагнувшись, поцеловал в шею.
Женщина вздрогнула, зябко пожав плечами.
— Ты что, снова боишься меня? — ладонь Рычагова легла ей на грудь.
— С чего ты взял?
— Такие вещи чувствуются.
— Не знаю, — пробормотала Тамара.
— Только не уверяй меня, что ты устала. Про это можно говорить вечером, но не утром — нонсенс.
— Пойдем, — горячо зашептал ей на ухо Рычагов, — у нас с тобой еще есть часик.
Тамара поднялась не сразу, сидела в задумчивости. Затем, ничего не ответив, поднялась из-за стола.
Они с Рычаговым прошли в спальню, окно которой выходило на лужайку, и хирург обнял свою ассистентку. С улицы доносился мерный скрежет грабель, Дорогин сгребал листья.
Когда доктор Рычагов принялся расстегивать маленькие пуговички на блузке Тамары, та внезапно остановила его руку.
— Послушайте, Геннадий, нормальные люди днем этим не занимаются.
— Значит, раньше мы с тобой были ненормальные?
— Раньше мы были одни.
— Ты имеешь в виду Муму? — Рычагов подошел к окну, задернул шторы. — Он же не зайдет в мою спальню.
— Без стука, — договорила за него Тамара.
— Конечно.
— И, ясное дело, он услышит твой ответ.
— Тебе мешает он?
Тамара покачала головой:
— Нет.
— Хочешь, я избавлюсь от него?
И тут женщина поняла, в какую ловушку она попала, заведя этот разговор. Но ей не хотелось кривить душой перед Рычаговым. Чего-чего, а раньше это не присутствовало в их отношениях.
— Если ты хочешь, то я могу. Но почему-то именно сейчас, при свете мне неприятно, — с усилием произнесла она последнее слово.
Рычагов присвистнул:
— Вот те на! Я конечно готов поверить, что ты ехала сюда лишь бы увидеть меня — это немного греет самолюбие, но любить тебя, когда этого не хочется тебе…
— Извините, но я сказала правду.
— Слаще от этого она не стала, — подумал Рычагов и, чтобы хоть как-то сгладить неловкость, застегнул только что расстегнутые пуговицы, провел ладонью по волосам женщины. — Все нормально, Тамара, не переживай.
— Вы не обиделись?
— Когда близко знаешь человека и много времени проводишь с ним вместе, обязательно найдешь повод, чтобы поссориться.
— Вы так легко это восприняли…
— Тебе не угодишь.
— Я виновата, понимаю.
— Поехали, Тамара, спальня наводит на меня уныние. Сегодня в десять вечера мы избавимся от нашего пациента, а там, даст бог, наступит затишье. Ты, Тамара, привыкай жить с прислугой, одиночество — удел бедных людей. Кстати, цени мою сдержанность: вместо того, чтобы завести длинноногую горничную, я привел в дом мужчину, чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений насчет моих отношений с тобой.
— Вечером я хотела бы вернуться сюда. Исправить ошибку.
— Оставляй машину тут, не проблема, поедем сейчас на моей.
Дорогин, завидев, как хирург со своей ассистенткой садятся в автомобиль, поспешил к воротам, распахнул их. Ответил кивком на прощальный взмах руки. От сердца отлегло.
«Вот теперь-то, мерзавец, мы остались с тобой наедине — жертва и палач. Ты, Винт, всю жизнь был палачом, тем больнее тебе будет узнать, что тебя разжаловали в жертвы».
Теперь Дорогин действовал уже более спокойно, зная, что Винт никуда от него не денется. Подал ему есть, помог привести себя в порядок, спокойно выслушивал его бредни, похвальбы. Ни в чем не подгонял, зная наверняка, Винта после обеда потянет на наркотики, ведь тот был из разряда людей, которые ни в чем не знают удержу, начав пить, напиваются до белой горячки, за столом они непременно обжираются, оказавшись в постели с женщиной, доводят любовный акт до полнейшего скотства.
Винт, уже знавший о том, что сегодня вечером его заберут, пребывал в веселом расположении духа. Правда, веселость его выражалась несколько странным способом. Он заговорил с Дорогиным о Тамаре, рассуждая, каким способом ее лучше всего поиметь. Затем внезапно срывался на крик, требуя, чтобы Муму принес ему воды. Когда Дорогин приходил со стаканом минералки, принимался кричать:
— Ты мне выпивки принеси!
Сначала Дорогин делал вид, будто не понимает, а затем, после десятиминутных объяснений, наотрез отказывался сделать это.
— Вали на хрен!
Дорогин уходил.
Как и рассчитывал Сергей, после обеда Винт решил ввести себе дозу.
— Ты, урод, — Винт пальцем поманил Муму к себе, — вчера у тебя ловко получилось попасть мне в вену.
Винт полез под подушку, вытащил заветный полиэтиленовый пакет и положил его себе на колени.
— Потом спрячешь, — сказал он. — Эй, Муму, ты понял?
Дорогин сперва указал на пакет, затем сунул руку под подушку.
— Понятливый становишься, скотина.
Бандит перетянул предплечье жгутом и стал сгибать и разгибать пальцы, пока кисть не посинела. Затем срезал верхушку ампулы, аккуратно набрал дозу, втянув в шприц все содержимое, до последней капли, выпустил воздух и попытался сам поддеть иглой вену. Но когда знаешь, что у другого это получится лучше, чем у тебя, исчезает всякое желание стараться.
Пару раз пропоров кожу не там, где следовало, Винт выругался:
— Коли!
Бандит не спускал взгляда со шприца с наркотиком. Но недаром Дорогин был каскадером, трюкачом, он знал множество трюков, фокусов. Шприц мелькнул в его пальцах, сверкнула иголка. Муму присел на кровать. Всего лишь на полсекунды Винт потерял шприц из виду, а Дорогин уже успел подменить его другим, из кармана. Теперь он держал его так, что виднелась лишь одна игла между указательным и средним пальцем.