— Ну, знаешь ли, не каждый может выложить две с половиной тысячи долларов за бумажки. Еще неделю тому назад для тебя две тысячи представлялись чуть ли не верхом богатства.
— Выложить за настоящие бумажки, — уточнил Дорогин.
— Даже за настоящие. Хотя, в общем-то, для граждан это стоит в тысячу раз меньше. Потерял паспорт, получил новый. Но ты же так не мог сделать!
— К сожалению, не мог, — сказал Дорогин, — если бы я так сделал, то меня могли бы найти. А тот мужик, который делал паспорт, надежный, никому не скажет?
— Что ты, вполне надежный. Хотя, кто его знает, все сейчас не очень надежные.
— Откуда ты его знаешь? — спросил Сергей.
— Все, кого я знаю, когда-то были моими пациентами. Паспортиста я просто-напросто спас.
— Паспортиста, — пробурчал Дорогин.
— Да, он бы помер, если бы я его не прооперировал. А так, видишь, жив-здоров и оказался нам полезным. Представляешь, если бы с кого-нибудь другого, то он содрал бы пять тысяч, а с меня взял всего лишь две с половиной.
— Да, хороший знакомый, ничего не скажешь, — иронично заметил Дорогин.
— Какой есть, тут уж ничего не попишешь. Так что я тебя поздравляю, можешь пожать руку, как это делалось раньше при вручении паспортов.
— Да, могу пожать, — Рычагов подошел к Сергею, тот встал, как солдат, принимающий присягу, протянул ладонь. Хирург потряс ее. — Поздравляю вас, гражданин Дорохин, с российским гражданством, с совершеннолетием. Пусть этот паспорт откроет вам дорогу в большую жизнь, в светлое будущее.
— Спасибо, — чинно ответил Сергей Дорогин.
— По этому поводу следует выпить и выпить шампанского. Организуйте, пожалуйста, вы меня должны угощать, гражданин Дорохин.
— Что ж, угощу, — сказал Сергей и направился к холодильнику.
Рычагов успокоился. Он понял, что ему ничего не угрожает, так же ничего не угрожает и его пациенту. Он все делал так, как говорил Дорогин. Не подавал среди знакомых виду, что стал богатым, тратил мало, делал по нескольку операций в сутки, как и прежде, и даже Тамара заметила, что движения Рычагова стали еще более точными и выверенными.
— Что-то с вами, Геннадий Федорович, происходит? — улыбаясь, сказала Тамара после очередной сложной операции.
— В каком смысле, Тома?
— Вы как-то все стали делать очень легко, словно бы играючи.
— Ты так считаешь?
— Это заметно. Не только я так думаю, но и анестезиологи заметили и другие ассистенты. Все заметили ваши успехи.
— Ну, и прекрасно. Самое главное, Тома, что я для этого не прилагаю усилий.
— А у меня такое впечатление, Геннадий Федорович, что ваша легкость из-за того… — Тамара задумалась на несколько мгновений, затем опустила голову.
— Ну, ну, говори, — Рычагов с интересом взглянул на свою ассистентку-любовницу.
— Когда человека впереди ждет что-то очень хорошее, он ведет себя так, как ведете себя вы.
— Интересно, что же такое славное ждет меня в ближайшем будущем?
— Не знаю, — задумчиво пожала округлыми плечами Тамара, чуть-чуть покраснев.
— Что же такое ждет меня в будущем, такое красивое и светлое? Разве, может быть, ты, Тамара, заедешь вечерком? — Рычагов подошел к ней, положил руки ей на талию, привлек к себе, крепко прижал и поцеловал в сомкнутые припухлые губы.
— Нет, не надо. Не здесь и не сейчас.
— А где и когда? — спросил Рычагов.
— Я приеду к тебе.
— Что ж, буду рад.
— А лучше ты приезжай ко мне, — сказала Тамара.
— Почему ты не хочешь ко мне? — насторожился Геннадий Рычагов.
— Знаешь, мне как-то неловко бывать у тебя в последнее время.
— В каком смысле?
— Геннадий, меня пугает глухонемой.
— Он что, приставал к тебе?
— Нет, не приставал, — насторожилась Тамара и румянец схлынул с ее щек.
— Тогда что? — Рычагов не заметил, как изменилось выражение лица женщины, потому что та стояла спиной к окну, и он видел лишь ее силуэт.
— Он какой-то странный. Мне кажется, я даже ощущаю это физически, телом ощущаю, хотя умом понимаю, что это не так.
— Что ты ощущаешь, дорогая?
— Мне кажется, что он все слышит и все понимает, что он симулянт. И еще мне кажется, — как про самое сокровенное, как про то, о чем упорно думаешь, произнесла Тамара, — что и ты это чувствуешь, что и ты это знаешь, но мне почему-то не говоришь.
В душе Рычагова повеяло холодом, даже сердце немного сжалось. Но он напустил на себя вальяжный вид, сел за свой рабочий стол, ухмыльнулся и посмотрел на Тамару.
— Брось ты выдумывать, ничего он не слышит и ничего не понимает. А даже если и слышит и понимает, что это меняет в наших с тобой отношениях, а?
— Многое, — вдруг сказала Тамара.
— Многое? Ну, что, например?
— Не знаю. Но многое.
— Что именно?
— Ты не доверяешь мне.
— Вот видишь, все это женские домыслы. И вообще, Тамара, было бы неплохо, если бы ты взяла отпуск и отдохнула хотя бы пару недель. Ты, наверное, очень устала и от этого мнительность появилась. Тебе видится всякая ерунда…
— Может быть, может быть, — сказала Солодкина, — но интуиция меня редко обманывает.
— На этот раз обманывает. Я его проверял, он ничего не слышит. Я его проверял неоднократно разными способами, и при тебе, кстати, тоже.
— А ты? — вдруг спросила Тамара.
— Что я?
— А ты не хочешь отдохнуть?
— Хочу, — сказал Геннадий Федорович.
— Знаешь, я хочу отдохнуть с тобой. Давай поедем куда-нибудь вместе?
Только однажды за все годы знакомства Рычагов и Тамара вместе уезжали в отпуск, но сделали это так, что никто в больнице не заподозрил о существовании близких отношений ведущего хирурга и ассистента. Уехали в разные дни, а у самолета встретились уже в Москве. К чему лишние разговоры?
— И куда же ты хочешь поехать? — спросил Рычагов.
Тамара пожала плечами:
— Куда угодно.
— А не хочется ли тебе улететь в Италию или в Анталию? Там сейчас тепло.
— Хочется, — сказала Тамара, — но у меня такое впечатление, что своего глухонемого ты возьмешь с собой, как собачку — Муму.
— Брось ты, это какая-то глупая ревность. К тому же ненужная.
— Может быть, может быть…
Все это Геннадий Федорович Рычагов вспомнил когда сидел с бокалом шампанского и смотрел на Дорогина. Ведь это благодаря ему он стал сказочно богат, богат даже по западным меркам. И все чаще и чаще Рычагов приходил к мысли, что из России надо уезжать, тем более, что сейчас он мог уехать не с пустыми руками, не только со своими талантами, а и с капиталом, с которым можно открыть больницу в Германии, в Англии, в Америке — в любой стране. Дело оставалось за малым — вывезти деньги за границу.
Но Геннадий Федорович пока решил воспользоваться советом Дорогина и не дергаться, затаиться на несколько месяцев и лишь потом, может быть, весной или летом следующего года уехать. Но перед этим следовало бы прозондировать почву и узнать, что там и почем. А если с ним поедет Тамара, то может быть, это и к лучшему. С ней будет веселее и проще во всех отношениях. Да и разговоры про его скрытность отпадут.
— Слышишь, Сергей, — негромко сказал Рычагов, — я хочу взять отпуск и отдохнуть.
— А кто против? Хозяин — барин.
— Я съезжу на пару недель, а ты присмотришь за нашим домом?
— За нашим? — рассмеялся Сергей.
— Не придирайся к словам.
— Конечно, присмотрю.
— Тем более, что у меня два неиспользованных отпуска.
— Куда ты хочешь рвануть?
— В Европу, — сказал хирург. — Открою шенгенскую визу и поеду в Европу.
— Хочешь присмотреть место для своей клиники?
— Пока не знаю, — не слишком уверенно сказал Геннадий Федорович, — но вполне может быть, что и так.
— Поезжай, только деньгами не сильно сори.
— Сильно — это как?
— Чтобы слухи о твоем богатстве сюда не дошли.
— Какие у меня деньги? Зарплата хирурга, заведующего отделением. Скромные деньги, скромные сбережения…
— Ну, ну, я о твоих сбережениях, слава богу, знаю. Так что ты, Геннадий, мужик состоятельный, почище многих новых русских. Только собственность не покупай, всякие там виллы, квартиры, спортивные костюмы от Версаччи. Веди себя прилично, — сказав это, Дорогин рассмеялся, ведь он был уверен, что Рычагов, уже успокоившись и сжившись со своей новой ролью, все будет делать осмотрительно, обстоятельно и нигде не станет по пустякам привлекать к себе внимание.
— У меня есть знакомые врачи — те, которые привозили по гуманитарной линии оборудование в нашу больницу. Может быть, я с ними встречусь, переговорю…
— Да-да, это дело хорошее. Только действовать надо аккуратно и очень осторожно, — опять повторил Дорогин. — А ты один поедешь?
Здесь Геннадий Федорович насторожился. В этом вопросе был подвох.
— Может быть, не один…
— Ну, если не один, тогда у тебя могут возникнуть проблемы.
— Кстати, Тамара подозревает, что ты все слышишь и все понимаешь.
— Всего лишь подозревает?
— Да, подозревает.
— Надеюсь, ты ее не разочаровал и не сказал о том, что я вдобавок прекрасно пою и могу наизусть прочесть отрывок из Пушкина или Шекспира?
— Нет, этого я ей не говорил. Ты на самом деле можешь прочесть отрывок из Шекспира?
— А на каком языке ты хочешь это услышать?
— Естественно, на языке оригинала.
— На языке оригинала тебе никто и в Англии не прочтет, как-никак полтысячи лет минуло, как Вильям пьесу написал, а вот на корявом английском могу.
— Верю, — сказал Рычагов. — «Ту би ор нот ту би» знает каждая свинья.
— Зачем ты так, Геннадий Федорович? Съезди, съезди проветрись, отдохни, путевку возьми в теплые страны, а сам отправляйся туда, куда захочешь.
— Не учи, — сказал Рычагов, допивая бокал шампанского. — Кстати, мы пили за твой паспорт, за твою новую фамилию, в которой лишь одна буква изменена.
— Да уж…
— А чем ты станешь заниматься, когда я уеду?
— У меня много дел, — очень серьезным голосом сказал Дорогин. — У меня так много дел, что ты даже не можешь представить.