– Что? Проэкзаменовали?! Попробовал Мурмана, так покладистее стал! В нашем рукомесле нельзя, брат, миндальничать! Чуть оплошал и пиши письмо в деревню.
Опять все замолчали.
Кочки миновали. Пошла тропа влево, и минут через десять вдали показалась лужайка, переполненная людьми.
– Вон уж наших сколько, – воскликнул Вьюн. – Верно мы с тобой, Рябчик, проспали.
– Да, опоздали.
Приближавшихся увидели с лужайки, и несколько человек пошли к ним навстречу. Это был сам Тумба с двумя своими старыми товарищами.
– Добро пожаловать, – произнес хозяин, прикладывая руку к козырьку, – что поздно? Али на деле были? А это что за гость? Ба… ба… ба! Да никак Пузан?!
– Он самый, мурманский! – отвечал Пузан, кланяясь и протягивая руку.
– Ну, не ожидал тебя видеть! Все равно что с того света! Здорово! Здорово. Пойдемте.
Они вместе все подошли к площадке. Здесь, на траве, лежало человек пятнадцать. В глубине площадки, около самого леса, была устроена большая палатка, сложенная из глины и хвороста, с двумя окнами и входной дверью. Около палатки стояла высокая женщина с грудным ребенком на руках. Женщине на вид было под 30 лет, и на лице сохранились еще следы красоты.
– Моя Настенька с наследником, – представил ее Тумба новым гостям.
Гости поклонились.
– Шельмец весь в отца. Седьмой месяц пошел. Здесь родился и выйдет верно атаман Горячего поля.
Тумба взял ребенка у женщины и, развернув пеленки, с гордостью стал ласкать малютку. Ребенок действительно крупный, большой; очутившись на руках отца перед многочисленным обществом, с любопытством всех разглядывал и сложил ручонки в кулаки.
– Ишь каким воином смотрит. У-у-у…
Тумба отдал мальчугана матери и обратился к гостям:
– Ну, господа, выпить с дорожки. Наливайте, братцы, выпьем за прибывших. Валяйте.
В стороне разложен был костер, и в чугуне кипятилась похлебка. Все выпили, закусили. Прибывшие тоже разлеглись на траве, разговор происходил оживленный. Все чувствовали себя отлично и были веселы. Здесь они совершенно на свободе, в полной безопасности и в гостях у радушного хозяина.
– Погодите, гости дорогие, сейчас похлебка поспеет, поедим как следует и в картишки засядем, а хозяйка самоварчик согреет да чайком нас побалует.
– Стуколка – дело хорошее. Только не по большой, тридцать копеек обязательная, – произнес Вьюн.
– Там видно будет. Можно две стуколки устроить: одну покрупнее, а другую для мелочей.
– Настенька, посмотри, не упрела ли похлебка? А пока, ребятушки, налейте-ка еще по стаканчику, – суетился радушный хозяин.
Налили. Выпили.
– Ночь-то, ночь, какая благодатная! Это ли не жисть!
11Визит
Куликов целую неделю ждал Елену Никитишну.
– Не может быть, чтобы она решилась не прийти! На ее совести слишком большое пятно, и она не может быть спокойна после моих прозрачных намеков. Ну, а если? Если она ответит молчаливым презрением?! О! Тогда я сначала ей, а потом ее супругу напомню анонимными письмами обстоятельства, при которых она овдовела. Если анонимки не подействуют, можно будет написать кое-кому из сильных мира сего. Впрочем, до этого не дойдет. Я убежден, что она явится.
И Куликов бегал по своим комнатам, как зверь в клетке. Коркины поглотили в это время все его внимание. Он даже мало думал о своей невесте Гане, о торговле в кабачке и о тех странных человеческих звуках, которые доносились из подвала. Все его внимание было сосредоточено теперь на Елене Никитишне. Это для него теперь вопрос личного самолюбия. Он заставит ее покориться!
И на его толстых губах играла злая усмешка. Глаза метали молнии. Он походил на кошку, боящуюся упустить мышонка.
В дверь тихо постучались.
– Кто там? – грубо окликнул он. Просунулась голова слуги.
– Иван Степанович, вас какая-то барыня спрашивает.
Куликов весь вздрогнул от неожиданности и засуетился.
– Ага! То-то! Я знал это! Проси, проси, проведи через парадную дверь и никого больше не принимать! Слышал! Говори всем: дома нет!
– Слушаюсь.
Голова скрылась.
Куликов наскоро оправил перед зеркалом туалет, волосы и стал против дверей в ожидании гостьи. Двери распахнулись. Слуга пропустил вперед высокую, стройную даму под густой вуалью и, закрыв двери, удалился. Куликов сделал несколько шагов вперед и остановился в недоумении. Перед ним стояла Ганя.
– Агафья Тимофеевна?! Вы как здесь?! Чему я обязан вашим посещением? Здоров ли папенька?!
– Иван Степанович, оставьте этот тон! Я пришла к вам, разумеется, без ведома папеньки. Я пришла вас просить…
– Просить? О чем? Я вас не понимаю! Но войдите, пожалуйста, присядьте, побеседуем. Вот неожиданный визит!
Они вошли в гостиную. Ганя опустилась на первый попавшийся стул. Она была бледна, имела измученный вид, но красивые черты лица с кротким выражением чудных глаз казались еще прекраснее. Гордо откинутая назад хорошенькая головка на роскошном бюсте делала ее настоящей красавицей в полном смысле слова, и Куликов невольно любовался ею.
С минуту они оба молчали. Ганя не могла собраться с духом, чтобы начать, а Куликов умышленно тянул паузу, чтобы любоваться девушкой. Теперь, когда в ней природная скромность боролась с решимостью и отвагой, когда она совершила целый подвиг рискованного визита и вдруг начала трусить, очутившись лицом к лицу с последствиями своего подвига, она поминутно то бледнела, то краснела, то глаза сверкали огнем, то вдруг потухали, и она как-то ежилась, уходила в себя, готова была провалиться сквозь землю и бежать назад без оглядки. Куликов следил за этими переменами и, любуясь внешним их эффектом, все хотел угадать, какое состояние возьмет верх.
Наконец Ганя заговорила:
– Иван Степанович, я устала вести эту безгласную, тайную борьбу… Я признаю себя побежденной. Пришла просить пощады. Не добивайте меня. Прекратите борьбу. Диктуйте условия.
На губах Куликова скользнула усмешка… Он отвечал не сразу.
– Извините, Ганя, я не совсем вас понимаю. Мне кажется, что вы вовсе напрасно обвиняете меня в какой-то войне против вас, чуть ли не в мучениях, причиненных вам. Могу вас уверить…
– Постойте, – перебила его девушка, и глаза ее сверкнули, – вы хорошо понимаете, что я пришла к вам не для пустых фраз!.. Если вы продолжаете притворяться, то я буду говорить прямо. Вы завладели доверием и расположением моего отца… Вы получили согласие моего отца на то, чтобы сделаться моим женихом… Вы почти ежедневно настраиваете отца против меня и заставляете его подчинить меня своей воле и вашему решению!.. Я боролась сколько могла… Я положила все свои силы на эту борьбу!.. Теперь я вижу, что дальше бороться не в состоянии… Я пришла к вам, как к честному человеку, просить… Просить, во-первых, отказаться от видов на меня и, во-вторых, прекратить знакомство с моим отцом, перестать нас посещать…
Куликов слушал ее внимательно; его обычная злая, нехорошая улыбка не сходила все время с губ, но Ганя ни разу не взглянула ему прямо в лицо и не видала этой улыбки. Когда она кончила, Куликов готов был расхохотаться, но он сдержался и отвечал:
– Не слишком ли многого, Ганечка, вы у меня просите? Вы сами говорите, что я ваш жених, что бороться вы больше не можете, значит, должны уступить… По вашим же словам, я пользуюсь доверием и расположением вашего папеньки, человека богатого и почетного, с которым я могу породниться. Ради чего же я откажусь от всего этого?
Девушка задумалась.
– Я думаю, что вы, как честный человек, не захотите насильно, против воли пользоваться…
– Против чьей воли? Вы сами же говорите, что папенька ко мне расположен?
– Я говорю о себе, господин Куликов.
– Но почему же вы думаете, что ваша воля для меня дороже воли вашего отца?
– Потому, что вы собираетесь жениться на мне, а не на отце!
– Но сделаться зятем, ближайшим помощником вашего отца… К тому же вы забываете, что воля молодой девушки может меняться, может оказаться ошибочной, тогда как воля почтенного, старого человека должна бы, казалось, и для вас быть священной.
Ганя опустила голову. Из глаз покатились слезинки.
– А я мечтала! Думала, что вы… вы – порядочный человек!
– Сударыня! Какое вы право имеете меня оскорблять?
– Вы обманули, обошли отца и, разумеется, хотите пожинать плоды своего обмана, а я мечтала о вашем великодушии.
– Ганя?! Что это за объяснения?!
– Поймите же, что я вас ненавижу и никогда, никогда не буду вашей женой! Слышите ли? Никогда!
– Полноте, Ганя, любовь и симпатия супругов легко изобретаются впоследствии. Поверьте, что если мне удастся сделаться вашим мужем, а в этом я нисколько не сомневаюсь, то я сумею заставить вас любить и уважать меня.
Глаза Куликова заискрились так, что Ганя почувствовала его взгляд на себе и инстинктивно подняла голову. Встретившись глазами с ним, она вся задрожала от страха.
– Иван Степанович! Еще раз умоляю вас – оставьте меня! Ради всего святого умоляю вас: оставьте, откажитесь.
Куликов засмеялся:
– Не просите, Ганя, невозможного. Если бы на моем месте был ангел с неба, то и тот не внял бы вашим мольбам. Слишком вы хороши!
И он взял руку девушки, но она быстро ее отдернула.
– Значит, никакой надежды на пощаду с вашей стороны нет?
– Ах, какая вы, Ганя, наивная! Вы приходите просить, чтобы человек отказался от богатой красавицы-невесты, которая вся в его власти, а что же вы взамен этого предлагаете? Ну, допустим, я внял бы вашим просьбам, порвал бы с вашим домом все связи, а затем… что же дальше?
– Дальше… Ничего…
– Вот видите! Я потеряю красавицу-жену с хорошим приданым и взамен этого получу… ни-че-го?!. Нет, давайте говорить, что же в самом деле вы могли бы мне предложить «на мировую» за мой отказ.
– Мне нечего предложить… У меня ничего нет!..
– Ай-яй-яй! И с такими ресурсами вы идете просить?! Неужели вы и поцелуя не дали бы?
Куликов хищническими глазами пожирал девушку.