– Я… я… право… не знаю… так… скоро… – девушка с трудом произнесла слова, ее трясло, как в лихорадке.
– Вашу руку, Ганюшка, пройдемся на завод.
Ганя покорно встала, взяла Куликова под руку, и они вышли. Куликов чувствовал, как рука девушки дрожала.
– Послушайте, Агафья Тимофеевна, – начал Куликов, когда они шли по лестнице, – что это значит?
– Что такое?
– Вы как будто намереваетесь изменить вашему слову?
– Из чего вы это видите? Нет, я ничего… я…
– Почему вы находите, что на будущей неделе слишком скоро венчаться? Для чего вы тянете?
– Я вовсе не тяну. Вы забываете, что вы сами больше недели скрывались и не сочли нужным даже уведомить нас. Миша справлялся два раза, и оба раза вас не было дома.
– Не стану с вами спорить. Пусть будет так, но во всяком случае это объясняется серьезными делами, о которых вы не можете, как девушка, судить. За мной нет задержки, и я могу завтра вести вас в церковь. Задержка за вами.
– Иван Степанович, я хотела бы венчаться после Рождества, то есть в январе.
– По какой причине?
– Просто так. Я хочу лучше освоиться со своей ролью будущей вашей жены, ближе к вам присмотреться.
– Простите, Агафья Тимофеевна, я не жду, чтобы, приглядываясь ко мне, вы сделались нежнее. Эта проволочка бесполезна, и я решительно не согласен на нее.
– Просить вас я не решаюсь, требовать не могу.
– Вы могли бы требовать, если бы предоставили какие-либо веские основания. В самом деле, если вы затягиваете в расчете на случайное расстройство свадьбы, то чего ради я буду на это соглашаться. Скажите по совести, ведь вы на это именно рассчитываете?
– Да, – прошептала девушка.
– Благодарю за откровенность!.. И так, значит, вы согласны венчаться на будущей неделе?
– Сог-лас-на…
– День?
Ганя усмехнулась. Эта улыбка походила на смех во время истерики.
– Разумеется, воскресенье.
– Потому что это последний день недели, крайний.
– Да…
– Я хочу быть великодушным, я чувствую прилив нежности и желаю доставить вам удовольствие. Извольте. Я согласен.
– Благодарю вас! А теперь позвольте мне оставить вас.
Ганя выпустила его руку и пошла домой.
22Расправа
Утро было хмурое, туманное, пасмурное. Сентябрь вступил в свои права, и на Горячем поле осень отражалась еще непригляднее. Вчерашняя ночь – тихая и теплая – была как бы последней лебединой песней бабьего лета.
Допрос Федьки-домушника окончился. Когда спички были найдены в его кармане, он сознался, что по приказанию Сеньки зажег хворост, наваленный на избушку Тумбы.
– Отчего же вы не бежали тотчас после поджога? – спросил один из толпы. – Боялись, что огонь плохо примется и придется подпалить с другой стороны?
– Я не смел бежать.
Сенька лежал все время связанный и не испустил ни одного звука. Дошла очередь и до него. Тумба подошел к нему и ткнул носком сапога в нос.
– Ты, собака, слышал, что говорит твой приятель? Расскажи нам, правда ли все это?
Сенька искривил рот от боли и стиснул зубы.
– Ты что же? Говорить не хочешь?! Ой, смотри, заставим! Настенька, достань-ка мой ремень!
– Будешь отвечать?
Молчание.
– Дай ремень!..
В воздухе раздался свист. Сенька перевернулся на траве. Еще такой же удар. Он застонал и заскрежетал зубами. Опять ремень рассек воздух.
– Разбойники, – простонал Сенька.
– Ой ли? Добряк!
Опять удар, на этот раз еще сильнее прежних, и Сенька, как мячик, подпрыгнул на воздухе.
– Говори, – произнес повелительно Тумба.
– Нечего говорить, – ответил глухо Сенька.
– Говори, что ты хотел со мной и моей семьей сделать?
– Спалить.
– Ага! Ну, брат, долг платежом красен! Если тебе не удалось меня спалить, то мне удастся тебя спалить? Ей, Федька, устраивай-ка другой костер!
– Проклятье! – простонал Сенька.
Тумба отошел в сторону и стал совещаться с громилами.
– Как, братцы, думаете? Положить их обоих на костер с Федькой? Или…
– Оставь, Тумба, постегай и отступись! Не бери лишнего греха на душу, – произнес молодой бродяжка с курчавыми светлыми волосами и с глубокими задумчивыми голубыми глазами; высокий, статный, он даже в рубище имел симпатичный вид и располагал к себе.
Интересна участь этого бродяги. Антон Смолин ребенком был привезен в столицу и отдан в ученье. В деревне родители давно умерли, надел его перешел к соседу женатому с семьей. Антон порвал всякую связь с деревней и сделался настоящим горожанином. Он служил честно и усердно у своего хозяина, но год тому назад хозяин закрыл лавку и распустил служащих. В расчет Андрею пришлось 8 рублей с копейками. Он стал искать места, скоро проел свои 8 рублей и стал сильно нуждаться. Пришлось посещать постоялые дворы, завести знакомство с темными личностями. Однажды, в то время как он сидел в компании с другими посетителями постоялого двора, нагрянула полиция и забрала их всех. Забрали и его, как члена общей компании. Среди забранных оказались настоящие душегубы, беглые, ссыльные и разыскиваемые громилы.
– А ты кто? – спросили Антона. Он назвался!
– Чем занимаешься?
– Ничем. Без места.
Его выслали «на родину». Выслали по этапу. Он пережил все мытарства этапного порядка, побывал во многих тюрьмах, встретился со многими профессиональными злодеями и, в довершение всего, появился «на родине» арестантом № 742! Деревня, в которой он не бывал с детства и не имел там никого близкого, которая ждала от него «увольнительного» прошения и давно не считала уже своим, встретила арестанта № 742 со злобой, враждебно, почти с ужасом. В деревне у самих с февраля до урожая почти есть нечего, а тут получайте еще голого арестанта! Антон Смолин видел и понимал все это. Единственный выход было обратное путешествие в Петербург, несмотря на запрещение возвратиться в течение 3 лет. И вот, голодный, без паспорта и гроша денег, Антон перекрестился на видневшийся купол сельской церкви, поклонился на все стороны и вышел на большой тракт, чтобы идти обратно в Питер. Не легка была ему эта дорога, долго шел он. Желтый от загара, худой от усталости и голода, полубольной от переутомления появился он у заставы, не рискуя войти в город. О! С какой радостью отдал бы он теперь полжизни за место чернорабочего, за руку помощи какого-нибудь сердобольного человека. Но он – беспаспортный бродяга, самовольно вернувшийся в столицу, и к тому же ослабел настолько, что не только работать, а на ногах держаться может с трудом! Роковое «что делать» не находило ответа. В таком положении призрел его на Горячем поле Гусь. С тех пор Антон перешел в число громил под кличкою «Антошка Мышкин».
– Тумба, не проливай напрасно крови, – молил Антошка, указывая на связанного Сеньку и трясущегося Федьку.
– Погоди, других послушаем, ты ведь известный тихоня! Тебе не громилой быть, а в няньках служить. Тебе не только человека, а клопа, кажется, не убить.
– Не убить, правда, но неужели тебе, Тумба, доставляет удовольствие душить и резать людей? Ты ведь не Макарка-душегуб!
– Признаюсь, приколоть этого мерзавца доставило бы мне большое удовольствие! Не забывай, что только сыну своему я обязан тем, что этот злодей не превратил меня в бифштекс! Что же, братцы, решайте.
Все молчали. У всех было тяжело на душе. Сенька с товарищем бесспорно заслуживали казни, но они свои. А это в глазах громил было высшею заслугою. Первый заговорил Пузан Мурманский.
– Подлецы они – это верно, и придушить их надо, а все-таки… Посечь бы хорошенько, да и ну их к чертям! Впрочем, братцы, решать это должен Тумба один. Его подпалил Сенька, ему грозила опасность, он и метить должен. Его воля.
– Верно, верно, – раздались голоса. – Если Тумба прикажет, сейчас вздернем.
– Я передал их судьбу, – ответил Тумба, – на ваше решение, и мы сделаем, как решит большинство. Двое – Пузан и Антошка – за помилование.
– Нет, нет, – откликнулся Пузан, – я только за смягчение. Помиловать нельзя.
– Значит, двое за порку, дальше, братцы. Рябчик, ты как?
– Худая трава из поля вон! Я за смертный приговор. Сенька не наш; выпустим его, он еще полицию сюда приведет!
– Помните, что вы не скоро заберете его опять в руки; это редкость, что он лежит связанный; не упускайте случая, – подтвердил Вьюн. – Надо свести с ним счеты. Спросите-ка его, зачем он явился сюда незваный? Не вяземцы ли прислали его высмотреть все у заставных и после донос сделать. Помните, как он предал Сморчка!
– Сенька, зачем ты пришел вчера? – спросил Тумба.
– В гости!
– В гости без приглашения не ходят. Говори!
Молчание. Тумба взмахнул ремнем.
– Нечего мне говорить, сказал: в гости!
– Врешь.
Ремень свистнул в воздухе, и Сенька конвульсивно перевернулся. Рябчик засмеялся.
– И тяжелая же у тебя рука, Тумба.
– Да, по два куля шутя ворочаю.
– Дай ему еще раз. Вот так.
Удар был еще сильнее. Тумба точно похвастаться хотел силой.
– Посмотреть хотел, – простонал Сенька.
– А-а… Посмотреть! Ну, посмотри, посмотри.
И еще два таких же удара.
– Братцы, а Федька-то где? – воскликнул Пузан. – Удрал!
– Лови его, держи, – закричало несколько голосов, и все бросились в кусты.
– Ах, бестия, надо было его скрутить. Жаль, собаки нет, не найдешь, пожалуй, в кустах.
– Найдем.
Несколько человек пустилось врассыпную. Антошка с каким-то отвращением смотрел на корчившегося, посиневшего Сеньку, который начал слабо стонать.
– Кончали бы с ним, – обратился он к Тумбе.
– Чего кончать? Еще не решили. Надо того поймать. Оба ведь должны ответ держать. А ты раскис? Эх, горе-громило!
– Посмотри, он умирает уж, кажется!
– Не умрет… Нашего брата не так легко убить… Сенька!
Ответа нет…
– Сенька, – повторил Тумба и щелкнул в воздухе ремнем.
– А… – отозвался Сенька и открыл глаза.
– Видишь? Небось не сдохнет.
Антошка отвернулся.