Антон Смолин был в числе последних. Голодный, измученный душой и телом, усталый после всех передряг и волнений, он стоял как приговоренный. Но пожалеть его было некому.
Смолин очнулся, когда его толкнули сзади.
– Ну, марш на лестницу!
28Допрос
Околоточный надзиратель доставил Коркину в дом предварительного заключения и сдал на руки смотрителю.
– Это обвиняемая в мужеубийстве, переведите ее немедленно в секретный номер, – приказал смотритель солдатам.
Околоточный надзиратель смотрел удивленно:
– Обвиняется в мужеубийстве, когда я только что говорил с ее мужем?! Удивительно!
Коркину, под конвоем двух солдат, повели по коридорам. Она шла бодро и довольно спокойно. Коридоры узкие, полутемные, с маленькими круглыми окошечками по сторонам. Эти окошечки напомнили Елене Никитишне каюты волжских пароходов, напомнили ее поездки с Онуфрием Смулевым, когда он был еще женихом. Она замедлила шаги и внимательно всматривалась в окошечки, откуда виднелись бледные лица арестованных. Она вздрогнула. Ей еще не случалось видеть людей, сидящих, как птицы в клетках, отделенных от всего мира и лишенных всякой свободы. Она слышала рассказы о тюремных затворниках, но никогда не вдумывалась в их положение и не находила его таким ужасным, как теперь. Неужели и она обречена на такую жизнь? Может быть год, два или навсегда?! Навсегда!! Она вскрикнула, схватилась за голову, но сейчас же поборола припадок и пришла в себя, продолжая путь. Только щемящая головная боль давала себя чувствовать. Она замедлила шаги, нетвердо передвигая ноги. Солдатик, шедший впереди, остановился в глубине коридора и позвонил. Явился сторож с бляхой на груди.
– В секретный.
– Убийца?
– Да…
Сторож брякнул связкой огромных ключей и вложил один из ключей в замочную скважину последней двери. Два раза щелкнул замок, дверь отворилась.
– Идите, – сказали Елене Никитишне.
Она переступила порог, дверь захлопнулась, и опять замок два раза щелкнул.
– Где я? Что это?!
Елена Никитишна усиленно терла виски. Она присматривалась. Маленький столик, табурет и опущенная железная кровать. Окно с толстой, частой решеткой выходило во двор. Коркина скорее упала, чем опустилась, на табурет и замерла: на нее нашел столбняк. Она не слышала, как дверь камеры открылась, не видела появившихся жандармов и не понимала их приглашения.
– Пожалуйте к следователю.
Только когда жандармы подошли к ней и, взяв ее под руки, насильно повели, она пришла в себя и с испугом стала озираться:
– Что это? Что со мной? Что вы хотите?!
– Вас требуют к следователю для допроса.
– Ах! К следователю! Иду, иду! Да, да…
И она бодро пошла, так что жандармы выпустили ее из рук.
Другими коридорами долго шли они, пока ввели ее наконец в камеру судебного следователя по особо важным делам.
Следователь с любопытством стал рассматривать доставленную арестантку.
Бледная, слабая, с осунувшимся лицом, Елена Никитишна возбуждала к себе искреннее сострадание, и следователь своим опытным глазом сразу определил ее душевные страдания.
– Садитесь, – предложил он. Коркина молча повиновалась.
– Не угодно ли вам рассказать все, что вы знаете о загадочном исчезновении вашего первого мужа, Онуфрия Смулева.
Тихо, с расстановкою, с большим усилием и с опущенной головой, Коркина в десятый раз за последние дни повторила свою исповедь. На этот раз она рассказала, шаг за шагом, всю свою жизнь со Смулевым и участие, которое принимал в их жизни Сериков. Когда Коркина кончила, следователь, помолчав, произнес:
– Я предлагал вашему мужу сделать это заявление саратовскому прокурору, но он отказался. К сожалению, вам придется теперь совершить этапом путешествие в Саратов. Мы не можем производить здесь следствие и не можем освободить вас из-под стражи после вашего признания.
– Я согласна на все, все, лишь бы дело…
– Но выдержите ли вы это путешествие по пересыльным тюрьмам, с бродягами, каторжниками? Вы так слабы.
Елена Никитишна молчала.
– Я вызываю, – продолжал следователь, – сегодня Куликова в качестве свидетеля. Угодно вам присутствовать при допросе?
– Ах, нет, нет, я не хочу его видеть… Я боюсь его.
– Не имеете ли вы еще что-нибудь сообщить мне?
– Ничего… Одна только просьба – делайте со мной, что хотите, только скорее, скорее. Я чувствую, что силы меня покидают и боюсь умереть раньше примирения с совестью, с церковью и людьми. Ради бога…
– Но, госпожа Коркина, я повторяю, что вы неизбежно должны отправиться этапом в Саратов. Посмотрим, что скажет Куликов. Во всяком случае, я напрасно задерживать вас не стану. Не угодно ли вам вернуться в вашу камеру.
Следователь позвонил. Жандармы вошли и стали по сторонам важной преступницы.
– Пойдемте, – произнес один из них.
Коркина близка была к потере сознания, но крепилась сверх сил. Как автомат, она встала и, не поклонившись следователю, пошла за жандармом. Голова ее была в чаду, и тупая боль щемила виски. Куликов, муж, Сериков, покойный Смулев, околоточный, следователь – все это мелькало в голове, проносилось вихрем, путалось и превращалось в какой-то сумбур. Мысли являлись и уносились без всякого участия ее воли и сознания, как бывает во сне, когда мозг работает механически.
– Вот ваша камера, – раздалось над ее ухом.
– Да, да…
Та самая камера, тот же табурет. Она опустилась на него. Все время она не снимала ни шляпки, ни бурнуса. Второй день еще ничего не ела. Физическая слабость дошла до того, что голова с трудом держалась на плечах. Хотелось бы прилечь, но кровать опущена.
– Боже, боже! – шептала Елена Никитишна и тихо стонала.
– Пожалуйте к следователю, – появились на пороге знакомые жандармы.
– Не могу, – прошептала арестантка.
– Пожалуйте, приказано доставить.
– Ве-ди-те…
Жандармы переглянулись, взяли ее под руки и повели.
Навстречу им попался рассыльный из следовательского коридора.
– Тащите скорей, – грубо закричал он, – ждут там.
Жандармы ускорили шаги, и через минуту арестантку впустили в кабинет следователя.
Елена Никитишна широко раскрыла глаза и вскрикнула, увидев в кабинете Куликова и встретив его пронизывающий, жестокий насмешливый взгляд. Следователь соскочил с места и поддержал ее, усаживая в кресло. Через минуту она немного успокоилась и с мольбой посмотрела на следователя.
– Я просила вас… Я не могу… Вы видите.
– Необходимо, госпожа Коркина, сделать очную ставку. Вот господин Куликов утверждает, что он никогда ничего вам не говорил, не имеет ни малейшего понятия о вашем первом муже, никогда не бывал в Саратове и ничего не слышал о вашем первом муже, даже не подозревал, что вы второй раз замужем. При таком положении дела остается одно ваше заявление, но может быть, вам угодно его изменить. Может быть, вся эта история есть результат вашего болезненного состояния.
Елена Никитишна вскочила и, стиснув зубы, приблизилась к Куликову. Минуту они молча смотрели друг на друга уничтожающими взорами.
– Вы не требовали моего визита? А ваша записка?! А ваше поведение в моей гостиной?! А ваши намеки на гибель Смулева вовсе не на «Свифте»?!
Куликов сидел с улыбкой на губах. Так смотрят взрослые на шалости детей. Когда Елена Никитишна кончила и с дрожью во всем теле стояла перед Куликовым, он не выдержал и засмеялся.
Следователь резко ему заметил:
– Прошу вас вести себя прилично! Здесь не место для смеха, и я не вижу ничего смешного.
Куликов пожал плечами и ничего не отвечал.
– Это все, что я могу сказать госпоже Коркиной – только улыбнуться!
– Значит, вы настаиваете на том, что…
– Так ты, подлец, отпираешься! – закричала Елена Никитишна.
– Госпожа Коркина, не употребляйте таких слов! Показание господина Куликова прямо в ваших интересах, и вы напрасно волнуетесь! Если бы теперь вы также отказались от вашего показания, то дело, вероятно, было бы прекращено прокурором.
– Никогда! А холм под тремя березами на берегу Волги?!
– Сударыня, поймите, что никакие судебные власти не в состоянии перерыть все холмы на берегах Волги! У нас нет решительно никаких данных предполагать насильственную смерть Онуфрия Смулева. Напротив, мы запросили по телефону комитет Добровольного флота и получили ответ, что имя Смулева действительно значится в списке погибших на «Свифте». Каких же еще искать доказательств? Подумайте, сударыня, о вашем заявлении. Дело сегодня же можно прекратить.
– Никогда! Никогда! Этот негодяй, – указала она на Куликова, – знает все, но если он не хочет говорить, я сама буду говорить. Я покажу вам холм под березами, я найду Макарку-душегуба, я разоблачу этого человека (она указала пальцем на Куликова), и мы узнаем, какую роль он играл в смерти моего мужа! Тут нет сомнения: он знает все, а знать он не может случайно. Не он ли и есть Макарка?! Ха-ха-ха! Макарка! Макарка!
– Успокойтесь, сударыня, ведь никто не мешает вам разрывать холмы на Волге, и если ваше предположение оправдается, тогда вы и заявите властям; тогда у вас будут несомненные данные!
– Несомненные данные у меня и теперь есть! Все, что я вам сказала, подтверждаю и готова подтвердить клятвой! Я не беру ни одного слова назад, но добавляю, что имею полное основание считать господина Куликова сообщником Серикова. Если он не Макарка-душегуб, то…
– Господин следователь, я полагаю, вы меня пригласили не для того, чтобы выслушивать дерзости, – произнес Куликов, вставая.
Следователь пожал плечами.
– Здесь есть что-то загадочное. Я не понимаю, с какой стати госпожа Коркина сочинила бы на вас небылицу? Верно вы что-нибудь все-таки сказали!
– Меня удивляет, что представитель судебной власти рассуждает не о фактах, а гадает.
– Я приглашаю вас, – оборвал его следователь, – не вдаваться в критику моих действий! Не забывайте, что вы приглашены мною, как свидетель!..
– Не могу ли я считать мои обязанности, как свидетеля, оконченными.