– Позвольте!
– Итак, госпожа Коркина, вы не берете назад своего заявления?
– Ни за что!
– Вы подтверждаете, что господин Куликов угрожал вам и требовал вас к себе, даже запиской?
– Да, я жалею, что эту записку я уничтожила.
– Но господин Куликов говорит, что он писал вашему мужу о каких-то векселях.
– Он лжет так же, как и во всем остальном!
– Мы вызовем вашего супруга и, если он…
– Вы не можете вызвать господина Коркина, – произнес Куликов.
– Почему?
– Потому что его отвезли сегодня в дом умалишенных, куда пора посадить и его супругу…
– Что?! Илью отвезли в дом умалишенных? – вскричала Елена Никитишна. – Это ложь!
– Я сам видел, как его связанного повезли…
Елена Никитишна рванулась к двери, где жандармы преградили ей путь. Она упала без чувств.
29«Машкин кабак»
С закрытием черной половины трактира Куликова все заставные бродяги с Горячего поля перебрались в питейный дом на Обводном канале, известный под названием «Машкин кабак». Прозвище свое кабак получил от некоей Марии Ивановой, молодой, высокой, когда-то красивой девушки, успевшей к 25 годам совершенно спиться и дойти до подзаборной жизни. Эта Мария Иванова, или «Машка» прославилась своим беззаботно веселым характером и чудесным голосом. Ее песни хватали за душу и заставляли всех бродяжек заслушиваться. Случалось нередко, что песни Машки так увлекали ее слушателей, что они, умиляясь, готовы были носить ее на руках, идти за ней хоть на край света, только бы еще послушать «Среди долины ровные» или «Не тужи, молодец…».
Машка безвыходно находилась в кабаке, отлучаясь только на откос Обводного канала или на поляну Горячего поля. Паспорт у нее был всегда исправный, полиции она не боялась, худого ничего не делала и жила, как птица вольная. Эту жизнь она не променяла бы ни на какую другую, хотя лет семь-восемь тому назад каталась в ландо и жила в бельэтаже.
– А что, Машка, пошла бы ты опять в хоромы? – спрашивали ее бывало.
– Ни за какие коврижки! Никуда не пошла бы.
У Машки родной брат – кронштадтский богатый купец, и не раз он предлагал ей бросить бродяжничество и жить у него в доме, но Машка отвечала:
– Хоть озолоти – не пойду!
Все, начиная с целовальника кабака и кончая последним пропойцем, уважали и любили Машку, поили ее водкой, угощали, смотря по сезону, луком с хлебом или картошкой и по большим праздникам поили чаем. Большего она и не просила, но главное – все-таки водка. Без водки она не могла ни петь, ни смеяться, ни болтать!
С переселением в кабак всех куликовских посетителей популярность Машки еще больше возросла. Рябчик и Вьюн были без ума от ее песни, которую она сама сложила, в память Гуся; когда она пела ее, то невольно вызывала у всех слезы: это было грубое подражание песне «Пара гнедых», но исполняла Машка с таким чувством, что заражала и увлекала слушателей.
– Эх, вы громилы! Я – девка – больше почтила память бедного Гуся! Неужели вы не могли до сих пор ничего сделать в пользу своего атамана! Не знаете даже, жив ли он. Хоть разгромили бы квартиру этого разбойника Куликова! Он и дома-то почти не бывает! Пусть бы чувствовал, что громилы отомстили за своего атамана!
– Погоди, Федьку-домушника забрали в обходе, он узнает там про Гуся. Верно Куликов выдал его полиции, и бедняжку отправили куда-нибудь на Мурман!
– Ничего вы от Федьки не узнаете! Не таковский! Он уж наверняка удрал! А вот наш один попался – Антошка.
– Ну, этот мямля! Да его мало знают, он ничего не узнает.
– Все вы, я вижу, мямли, – вмешивалась Машка, – привыкли маленьких обижать! Небось Куликова-то трусите!
– Чего там трусить! Просто лбом стену прошибать не хотим!
– А хотите, я пойду его разыскивать?! Пойду и к Куликову, и в полицию, везде пойду. Только не знаю вот, как звать-то его по-настоящему.
– Ха-ха-ха! А ты думаешь, кто-нибудь из нас знает? Поди-ка он сам забыл! Сто раз паспорта менял, а еще больше без паспорта жил – и все Гусь да Гусь.
– А меня как звать? – спросил Тумба.
– Шут тебя знает!
– То-то! Ты и не суйся! Пой, пока поется, да пей! Давай по косушечке выпьем, а ты нам спой «Очи черные».
– Угощай, у меня денег не водится!..
– Машка, иди за меня замуж, – произнес Рябчик.
– Шутишь! Не дорос!!
Весь кабак залился смехом. Машка залпом выпила стаканчик, закусила черным сухарем, отерла губы рукавом и запела. Всё стихло… Никто не шевелился и, когда она кончила, раздались дружные крики «браво!».
– Нет, не поется сегодня что-то… Пойдемте, ребята, на Громовское кладбище… Погода еще сносная. Скоро негде и погулять будет! Эх, прошло лето красное!
Машка была в одной ситцевой юбке и кофточке, давно потерявших свой первоначальный вид; на шее была завязана шерстяная косынка. Земляной цвет лица и всклокоченные волосы гармонировали с туалетом. На ногах опорки на босу ногу.
– Пойдем, – согласилось несколько бродяг.
Они толпой вышли из кабака и пошли мимо скотопригонного двора, через поляну, к забору кладбища.
– Машка, – заговорил опять Рябчик, – хочешь со мной жить, я тебя одену, найму угол, буду в гости ходить…
– Пошел ты, себя сначала одень, сам часто не евши сидишь!.. Не видала я почище тебя, что ли, коли захотела бы!
– Смотри, Машка, ты не много со мной разговаривай! Помнишь Алёнку Макаркину?
– Какую Алёнку?
– А что Макарка-душегуб заколол в полторацком флигеле?
– Ах ты, сопляк этакой! Пугать меня вздумал? Я не из трусливых, не беспокойся!
– Слушай, Машка, ведь ты от такой жизни околеешь! Посмотри, на кого ты стала похожа!..
– А тебе что за дело до меня? Ты на себя глядел бы!
Переругиваясь, они отстали от товарищей и шли по дороге к кладбищу вдвоем. Совсем уже смеркалось, но погода не портилась… Вечер для сентября был хороший, довольно теплый…
– Машка, в последний раз я тебя спрашиваю, согласна? – остановил ее Рябчик.
– Нет!
– Нет?
– Сказала нет, и убирайся.
Рябчик схватил ее за горло, повалил на землю и стал наносить удары.
– Убью, если не хочешь!
Машка начала кричать и звать на помощь.
Несколько минут Рябчик безостановочно бил свою жертву. В это время от Новодевичьего монастыря показался какой-то человек, бежавший по направлению раздававшихся криков.
– Что ты делаешь, разбойник! – кричал неизвестный.
Рябчик остановился, выпустил из рук свою жертву и быстро выхватил из кармана кинжал. Как только неизвестный приблизился, он всадил ему кинжал в живот по самую рукоятку. Машка была уже далеко. Неизвестный слабо застонал и повалился в канаву, а Рябчик вынул кинжал, бережно вытер его о траву, спрятал обратно в карман и, посвистывая, пошел к кладбищу.
На счастье раненого, крики Машки услыхал монастырский дворник, который шел тоже на выручку. Он хотел уже вернуться обратно, как услышал из канавы слабые стоны. Дворник немедленно вытащил истекавшего уже кровью человека и, взвалив себе на плечи, потащил его к Забалканскому проспекту. Извозчиков здесь нет. Что делать? Кондуктор вагона конно-железной дороги отказался принять раненого, который испачкает всю обивку вагона. Пришлось дальше тащить на плечах; навстречу попался порожний ломовик, согласившийся довезти умирающего до больницы. Но больницы близко нет. Потащились в Обуховскую. Раненый дорогой умер.
– Теперь торопиться некуда, – заметил дворник и перекрестился. – Вместо больницы сдадим его в Нарвскую часть.
– И то…
Мертвое тело внесли в покойницкую. Врач освидетельствовал труп и констатировал страшную рану с выпадением сальника.
– Его все равно спасти было невозможно. Разбойник бил наповал!
По телефону был приглашен судебный следователь, в присутствии которого произвели осмотр платья. Покойный был средних лет человек, по-видимому интеллигентный, очень прилично одетый; в боковом кармане сюртука нашли бумажник с несколькими кредитными билетами и записками. Ни паспорта, ни визитных карточек не оказалось, так что определить личность было невозможно; записки состояли из каких-то пометок цен, счетов и итогов; судя поэтому, можно было догадаться, что покойный принадлежал к торговому или купеческому сословию.
Дворник, доставивший убитого, рассказал, как было дело. Господин этот шел от заставы по монастырским мосткам и, услышав крики женщины, побежал на помощь. Дворник пошел за ним следом и не застал на месте уже никого, кроме стонавшего раненого.
Преступление представлялось загадочным и осложнялось еще тем, что личность убитого довольно трудно было выяснить.
Пока составляли протокол, в часть пришла Машка.
– Я пришла рассказать о происшествии у Громовского кладбища. Там убили человека.
– А! Это та женщина, которая кричала.
– Да, меня бил Рябчик, чуть не задушил, проклятый, а человека какого-то кинжалом зарезал.
– Рябчик – это с Горячего поля?
– Он самый… Настоящий Макарка-душегуб. Если бы благодетель мой не прибежал, этот окаянный убил бы меня.
– Благодетель твой в покойницкой лежит. Иди помолись.
– Царство ему небесное!
– Слушай, Машка, ты должна помочь нам поймать Рябчика.
– С полным удовольствием. Сделайте облаву на мой кабак на Обводном. Он не утерпит завтра прийти. Кстати, там захватите и других громил из куликовского трактира. Они теперь к нам переселились, но только грех один! Всегда мирно, покойно было.
– Мы облаву сделаем, только ты сигнал дай.
– Извольте. Я начну петь «Очи черные» – вы сразу и приходите.
– Смотри, Машка, не проведи нас, а то худо тебе будет.
– Пугать меня нечего, я ничего не боюсь, а проводить мне вас нечего. Я сама рада избавиться от этих знакомых.
Машку отпустили.
На следующий день притон-кабак Обводного канала с утра был оцеплен переодетыми полицейскими и сыщиками. Машка гуляла по набережной и ждала, заложив руки за спину, с папироской в зубах; она шагала, задумавшись, и соображала:
«Рано или поздно они приколят меня за это предательство; скажут – Машка подвела их; ведь если бы я не выдала их, полиция никогда не разыскала бы… Ни следов, ни улик никаких. Что ж, пусть душат; все равно вчера Рябчик прикончил бы. А теперь пусть и он попробует кандалы».