– Наливай, выпьем, надо спрыснуть наследника.
– Тю-тю, – протянул Игнатий, – было да сплыло, вчера проиграл последнюю пятишку.
– Что ты? Плохо, брат, опять, значит, в камердинеры?
– Зачем баловать! Погуляем еще!
– Какое гулянье без денег?
– Будут и деньги, постой, дай срок!
– Опять наследство?
– А хоть и наследство?! У тебя не попрошу.
– У меня и просить нечего, сам всегда без денег! Знаешь ведь – карман с дырой!
– А у кого из нас без дыры?
– У Мартына Андреевича, видишь, дом скоро покупает!
– Врите, – промычал старший дворник, злобно покосившись на «шестерку». Он не любил, когда шутили на его счет, и сам не умел шутить.
Компания выпивала и делалась разговорчивее. Настюша ухарски опрокинула рюмку и чмокнула:
– Эх, кабы не Андрюшка, жила бы я теперь большой барыней! Помнишь дядю Васю, старичка?
– Помнишь, помнишь, – передразнил Андрей, – нечего вспоминать, коли дура! Потому и не живем, что дура!
– Удивительные люди, – заметил Игнатий, – как сойдутся, так ругаться! И что это у вас за привычка? Посмотри, как мы с Катей дружно живем! И не горюем.
Настюша презрительно поглядела на бледную, похудевшую горничную и сказала:
– О чем вашей Кате горевать? Что она видела? Плиту да половую щетку?! А я проживала по две тысячи в месяц, каталась на рысаках…
– Все мы катались, – перебил Игнатий, – а теперь на Горячем поле сидим! Нечего и скулить понапрасну! Пей, когда домовладелец угощает!
– Ну, ты, наследник из лавры Малкина переулка, – огрызнулся дворник.
Ночь была тихая, теплая. Вдали заливалась малиновка. Со стороны города доносились какие-то крики.
– Не обход ли? – произнес, прислушиваясь, Андрей.
– А хоть бы и обход? Нам-то какое дело! Мы с паспортами, хоть и не прописаны.
– Нет, слышишь, пьяные орут, обход кричать не будет! – пробасил Мартын и налил рюмки.
– Сыграть бы, братцы?
– Денег нет, – отвернулся Андрей.
– Ты отдашь, тебе кредит есть.
– И у него нет, – показал Андрей на Игнатия.
– Ты обо мне не печалься! – отозвался Игнатий. – Я захочу, у меня сейчас будут! Хоть тыща!
– Ой! Какой хват выискался, и впрямь наследник!
– Наследник или нет, а кредит имеем неограниченный! Напишу записку, пошлю Катю, и сейчас деньги будут!
– Что ты? К банкиру, поди, пошлешь! Положено на текущем.
– Наше дело! Даром никто не даст, стало быть заслужено!
– К кому же это вы пошлете? Не секрет?
– Какие у нас секреты! К заводчику Куликову, Ивану Степановичу, зятю Петухова. Слышали такого?
– Как не слышать! Бывали у него в «Красном кабачке». Он не с родни ли тебе придется?
– Наше дело! А напишу тыщу – и пришлет! Беспременно пришлет, потому ему нельзя не прислать! Такое дело, что должен обязательно прислать!
– Ну, ну, потише! Ты не очень заливай, недалеко ушел от нашего чина: камердинер тоже шестерка, что и официант.
– То, да не то! Мы только у графов да князей, а к вам какой лапотник ни придет с деньгами, обязаны служить.
– Видали и мы графов, почище ваших! А все-таки Куликову ты не родня!
– Хочешь, сейчас напишу, да еще «ты» напишу. Пришли, мол, Ваня, тыщу. И пришлет. Поздно только теперь, тревожить неловко, а утром беспременно пошлю!
– Да ты скажи уж начистоту, что за дело у тебя с Куликовым?
– Много будете знать – скоро состаритесь! Сказано – дело, и довольно!
– Вот видишь и врешь! Если б взаправду дело было, сказал бы, не утерпел бы, не такой ты человек: ты – хвастунишка.
– Не могу сказать, потому чужой секрет.
– Не таковский ты, чтобы чужие секреты беречь! Видно, у самого рыло в пуху. Откупается от тебя Куликов? Так?
– Да что вы привязались? Я не спрашиваю, за что вас выгнали?
– Мы, брат, ушли без убивства, а у тебя человека зарезали. Бог знает еще, кто зарезал!
– Извини, и суд был, убийца Антон в каторгу пошел.
– Один пошел, а другие, статься может, и не пошли. Дело темное.
– Бросьте, – промычал Мартын, – не наше дело. Сыграем? Все одно в кредит сыграем, свои люди. Игнатий завтра тыщу получит, отдаст, а ты…
– Не попросить ли мне у Игнатия оказать протекцию к Куликову: пусть писульку даст к ресторатору, он знакомство ведь имеет.
– Не могим, чего не могим, того не могим! Тыщу могу, а писульки не могу.
Андрей усмехнулся и достал из кармана колоду карт.
– Кто банк закладывает?
– Вот вам по красненькой для банка, – произнес Мартын, протягивая две десятирублевки.
– А мы спать ляжем, – зевнула Настюша.
– Марш по кустам! – скомандовал Игнатий. «Дамы» разбрелись по соседним кустам, подложив под головы подушки и покрывшись своими платками. Игнатий заложил банк, но Мартын сейчас же сорвал его. То же повторилось и с Андреем. Они выпили, и тогда Мартын сам заложил, но вместо денег вынул лист бумаги и карандаш.
– На запись будем играть. Я тоже платить не стану. Отвечаю триста.
Игра пошла азартная. Партнеры меньше 25 не писали. Игнатию не везло окончательно. Андрей играл вничью. Мартын утроил банк и передал следующему. Взошло солнышко, совсем стало светло, а товарищи все «резонились». Дамы мирно спали. Раздался протяжный рожок пастуха. Оживилось Горячее поле. Потащились в город за добычей безместные.
– Пора, братцы, кончать, надо соснуть, – объявил Мартын.
– Подводи записи.
– Игнатий проиграл 922 рубля, Андрей выиграл 46 рублей.
– Ай да Игнатий, молодчина, вот без малого тыщу и продул! Теперь хочешь не хочешь – посылай.
– Сам пойду! Во как! Не токмо пошлю!
Он встал, потянулся, зевнул.
– А который теперь час может быть?
– Солнце высоко, часов семь-восемь есть.
– Пора идти, а то уедет… Я мигом… Вы меня здесь ждите…
Приятели не дождались Игнатия, как осенью в «Красном кабачке» громилы не дождались Гуся. Куда делся Игнатий? Бедная Катя все глаза выплакала, ходила узнавать и получила тот же ответ, как когда-то громилы:
– Вошел, но не выходил из дому.
– Где же он? Куда делся? Никто не мог на это ответить.
Жена Куликова говорила Степанову о каких-то стонах, мольбах, которые она слышала под землею, в подвалах, но…
Есть ли какая-нибудь связь между этими стонами и участью Игнатия?
Катя умерла в преждевременных родах.
15Заговор
С опухшей от нескольких ночей пьянства и оргий физиономией Иван Степанович вошел утром в кабинет тестя, где застал и жену. Петухов сидел, наклонившись над столом, а Ганя стояла возле, обвив его шею рукой. При появлении Ивана Степановича они оба вздрогнули. Старик теперь так же быстро разочаровался в зяте, как прежде быстро увлекался. Поводы и причины разочарования встречались на каждом шагу. У него точно открылись глаза. Прошлое увлечение казалось ему каким-то бесовским наваждением.
– Сатана попутал: туман на рассудок навлек, – вздыхал часто Тимофей Тимофеевич, припоминая и взвешивая прошедшее. – И где я в нем солидность нашел? Трактиришка какой-то, да и тот в аренде! А степенность? По две ночи дома не ночует! И в деле ничего не понимает: что он с моим заводом в полгода сделал! Хоть совсем закрывай.
– Здравствуйте, папенька, здравствуй, жена, – подошел к ним Куликов.
– Здравствуй, зятек, – произнес Тимофей Тимофеевич, – а мы только что о тебе говорили; тебя не было два дня.
– Я уезжал в Новгород по делам.
– Видишь ли: уехал в Новгород и не сказал ничего! А завод? Так нельзя, мой милый, делать! Я пригласил вернуться на службу Степанова.
– Пригла-си-ли! – вскрикнул Куликов, совершенно забыв свой нежный, минорный тон, и напускная улыбка исчезла с его лица, сделав его сразу суровым.
«Ого, вот ты каков», – подумал старик, уловив это превращение, и проговорил громко:
– Да, пригласил, и на днях он обещал вступить в управление; я предложил ему переехать назад в свою прежнюю квартиру.
– Но зачем вы это сделали, разве вы не знаете, что я уволил его за непочтительность ко мне и я не могу быть с ним на заводе!
– Да тебе и нечего там делать. Я попрошу тебя вовсе не вмешиваться в заводские дела. Ты мне запустил так завод, что я не узнал его после болезни!
– Благодарю вас за аттестацию. Так что же прикажете мне делать в вашем доме?
– Послушай, Иван Степанович, нам нужно с тобой серьезно переговорить, ведь я совсем не знаю, какие у тебя дела, чем ты занимаешься, что ты делал в Новгороде два дня, зачем туда ездил, да и ездил ли еще?! Я начинаю не вполне тебе доверять! Правда, я несколько поздно спохватился, но во всяком случае – лучше поздно, чем никогда!
Куликов слушал молча, опустив голову: он успел овладеть собою, но все еще не мог прийти в себя от неожиданности. В последнее время у него промахи следуют за промахами: как мог он не позаботиться завести около себя на заводе «верного человека», то есть шпиона, который доносил бы ему все, что происходит?! Тогда он не попал бы впросак; а то у него нет кругом ни одного преданного человека, и он не в курсе того, что происходит. Слишком он понадеялся на себя, на свои силы!
– Стыдно мне, старику, – продолжал Тимофей Тимофеевич, – сознаваться в легкомыслии, но я сознаюсь. Я не отпускал никогда кипы кож в кредит без того, чтобы не собрать предварительно подробных справок о покупателе, а тут отпустил самый драгоценный свой товар человеку, которого совсем не знал. Скоро пришлось мне каяться, но, увы, кажется, слишком поздно! Моему зятю за сорок лет, он успел прожить больше полжизни, а я не имею даже представления, как он прожил свою жизнь, кто, что, откуда он! Ты говорил мне о каких-то подрядах, делах, но все это неопределенно, неясно, без всяких осязательных фактов!
– Папенька, вы напрасно себя вините и напрасно оскорбляете меня! Если бы вы располагали целой сыскной полицией, то и тогда ничего предосудительного не узнали бы из моего прошлого! Мое прошлое светло и ярко, как хрусталь! На мне нет ни одного пятнышка, и вы с первого знакомства узнали меня, поняли и оценили! Вы слишком мудрый и опытный человек, чтобы нуждаться в сыщиках для определения окружающих вас лиц. Но я решительно не понимаю, что за перемена произошла в вас по отношению ко мне?! Я ждал, как вы обещали, водворения мира, тишины, согласия, а выходит… Ганя, что произошло? – обратился он к жене, стоявшей все в