– А! Так ты отравил меня?! Отравил квасом?!
– Да! Я отравил тебя такой дозой, которой достаточно, чтобы свалить быка. Пора открыть карты! Знай, что я не петербургский купец Куликов, а Макарка-душегуб, тот самый Макарка, который ножом и ядом отправил на тот свет не один десяток человек! Я убивал и грабил на дорогах, в домах, в квартирах. Я мучил и истязал своих жертв, прежде чем задушить их, играл ими как кошка играет мышками! Твоя дочь знает мою школу, она попробовала моей дрессировки и в полгода ты не узнал ее, когда увидел в первый раз! И тебя я давно уже травил своими лепешками, но ты, старый плут, перестал принимать их, обманывал меня и, благодаря своей хитрости, выздоровел! Тебе давно надо бы лежать в гробу! Но все равно теперь ты не уйдешь из моих рук, и я покончу сейчас с тобой! Дочка твоя тоже не долго поживет! Она поотдохнула около тебя, но я сумею в несколько дней скрутить ее! Не в моих правилах долго возиться с жертвами, а с вами я и так целый год канителю. Довольно! Завтра мы похороним тебя, я заберу все, что можно, и увезу жену на Кавказ. Там мне легче будет развязаться с ней, и концы в воду! Из Куликова я превращусь в Цветкова и буду искать новой невесты! Ведь и твоя Ганя не первая! Вот видишь, я тебе открыл свои карты! Чего же ты еще хочешь?
– Макарка, Макарка, – застонал умирающий, – Ганя Ганя, пойди ко мне!
– Довольно этих нежностей, я терпеть не могу таких сцен, – произнес повелительно Куликов.
Петухов зажал в объятиях дочь.
– Слышите? Довольно! Жена, пошла вон!
Ганя не слышала этого приказания. Дрожащая, она впилась глазами в потухающий взор отца и замерла на его груди.
Куликов прошелся по комнате большими шагами, что выражало нетерпение. Сцена родственных излияний отца с дочерью бесила его, но он не хотел прибегать к силе. Вот-вот старик должен протянуть ноги, пусть уж потешится! А Петухов все еще крепился и, удивительнее всего, что не терял сознания.
– Макарка, – повторял он, – Макарка… Отравил… И тебя убьет, Ганя, Ганя кричи, кричи, авось нас услышат! Спасите! – Последнее слово старик произнес громко.
– Довольно, наконец, – закричал Куликов и, подойдя к постели, остановился. Посиневший старик корчился и вел сам с собой сверхъестественную борьбу. Лицо его в эти несколько минут осунулось и вытянулось, как у мертвеца. Ни он, ни Ганя не отрывали друг от друга глаз.
Куликов топнул ногой, взял Ганю за волосы и с силой рванул. Обессиленная женщина грохнулась на пол. Злодей ногою выпихнул бесчувственное тело за дверь и, захлопнув ее, обернулся на кровать. Старик приподнялся с подушек, поднял вверх руки и простонал:
– Ганя!!
Но силы исчезли, и он вытянулся на кровати…
27Нашли
Дмитрий Ильич Павлов с нетерпением ждал возвращения бродяжек, взявшихся доставить Макарку-Куликова. Из беседы с хозяином постоялого двора он узнал, что Куликов начал хворать и недавно чуть Богу душу не отдал.
– Только бы мне его благополучно в Петербург доставить, – думал Павлов, – а там пусть помирает, развяжет руки жене – несчастная женщина хоть право на помощь получит и от ребят избавится…
Прошло более трех часов. Павлов начинал уже тревожиться, как вдруг хозяин прибежал к его столу.
– Ведут, ведут, еле живого ведут под руки. Вот оттого и долго так…
Добрых пять минут еще прошло, пока компания из трех ободранных бродяжек подошла к постоялому двору. Павлов встретил их как дорогих гостей и, увидев Куликова, не узнал его – так он исхудал и переменился.
– Спасибо, братцы, вот вам за труды, – произнес Павлов, давая бродяжкам деньги и усаживая расслабленного Куликова.
– Вы меня не узнаете? – обратился к нему Дмитрий Ильич.
– Виноват, не могу признать.
– А помните с чиновником мещанской управы мы были у вас и спрашивали насчет паспорта, который вы продали в этапе.
– Помню, помню. Разве это дело не началось еще?
– Нет еще, и знаете, что вам придется ехать с нами в Петербург?
– О! Я не в состоянии теперь доехать!
– Живого или мертвого мы должны доставить вас в Петербург! В Орле нас ждет чиновник сыскной полиции… У меня извозчик ожидает, едемте сейчас!
– Не могу, не могу! Пожалуйста, спрашивайте что хотите, только оставьте меня здесь, я даже до Орла не в состоянии дотащиться!
«Новое несчастье, – мелькнуло в голове Павлова, – он действительно очень плох и не доедет до Петербурга!»
– Умоляю вас, дайте мне, пожалуйста выпить водки, – попросил Куликов, – горит в горле, жжется внутри!
– Голубчик, тебе водка яд, постарайся удержаться; нам ведь необходимо тебя везти в Петербург во что бы то ни стало!
– Слушайте, добрый господин! Поверьте мне, дураку! Я пью тридцать три года и знаю хорошо свою натуру! Если вы не станете давать мне водки, я слягу и скоро помру, а если вы будете держать меня постоянно во хмелю, я доеду, пожалуй, и до Парижа! Только не давайте мне опохмелиться совсем! Вот я вторую неделю не пью, целовальник не отпущает больше в кредит, и я болен, умираю. С каждым днем все хуже и хуже! Верьте, господин, что я только и живу, покуда пьян! Сам знаю, что непутевый я человек, злодей семьи своей, но что же могу сделать?! Ну, смотрите вот, какой я работник сейчас! А напьюсь и оживу!
– Напьешься и совсем сляжешь! Доктора…
– Не говорите про докторов! Ничего они в нашей натуре не понимают, потому что они немцы и немецкую науку превзошли! А что русскому здорово, то немцу смерть! Давайте любого доктора, пусть выпьет залпом косушку сивухи в кабаке. Он тут и готов будет, а для меня две косушки порция! Выпил две косушки – и я молодцом! Я не зря вам сказываю! Тридцать лет пробую на себе. Только вот одно горе: что дальше, то больше водки нужно, а она дорога, проклятая! Прежде довольно бывало две-три косушки в день, а теперь пять-шесть выпиваю – и то не пьян! Вы думаете, я не работаю или ворую деньги на пьянство? Ни-ни! Во как работаю! По двое суток иногда кругом работаю, хорошие деньги зашибаю, а семье помогать не в состоянии: дорога водка! Мало выпью – работать не могу; много выпью – все деньги пропиваю! Вот жисть наша постылая! – Куликов говорил это с увлечением и с таким убеждением, что колебавшийся Павлов приказал наконец подать полуштоф.
«Все равно, – подумал он, – в теперешнем виде его не довезешь до Петербурга, а пьяный, может быть, и в самом деле он бодрее!»
Когда слуга принес бутылку водки, Куликов задрожал весь от радости и потянул трясущиеся руки к столику. Он выпил залпом стакан, другой, третий и каждый раз, чмокая, потирал живот.
– Вот, вот, спасибо вам, вот отлегло, теперь лучше, теперь мне хорошо.
– Вы закусили бы, съешьте что-нибудь!
– Не могу. Я не закусываю. Так лучше.
Он оживился. Потухшие глаза забегали. Руки перестали трястись. Видимо, он сделался бодрее.
– А водку-то вам подали не ту, что мы пьем! Ароматная, мягкая. Дозвольте прикончить бутылочку!
– Не много ли будет?
– Ни в жисть! Этой водки хоть ведро можно выпить! Одно благоухание!
– Пейте, мне не жалко.
Куликов схватил бутылку, с любовью поднял ее в воздух, меряя, сколько там еще осталось влаги, и налил стакан.
– Ах, барин, есть ведь люди, которые сколько хотят могут пить такую водку! Счастливцы! А тут и сивухи-то подчас на коленях не выпросишь! И отчего это наша водка не такая?! Она жжет внутри, воняет и водой отдает, а эта – хрусталь. – Куликов не переставал восхищаться, пока не вылил остатки бутылки в стакан. Печально отодвинул он пустую бутылку в сторону и встал:
– Ну, теперь поедем в Орел, – произнес он, – вот мне и лучше, гораздо лучше. Благодарю вас, очень, очень благодарю.
– Я обещаю вам все время, – сказал Павлов, – пока вы будете ехать в Петербург, давать такую водку, сколько вы в состоянии выпить.
– Благодетель вы мой, нельзя ли с вами за Париж куда-нибудь, на край света уехать! Только, только… – Он утер рукавом своей грязной блузы набежавшую слезинку. – Только семья-то моя верно не евши сидит!
– Не беспокойтесь, я дал вашей жене восемь рублей и, когда мы уедем, дам еще двадцать пять.
Куликов повалился в ноги Павлову.
– Кормилец, благодетель истинный наш, да за что милость такая!
– Встаньте, встаньте, пора ехать. Не стоит благодарить, я ведь не для вас это делаю!
Они тронулись в путь, все радостные, довольные. Павлов был на седьмом небе: он не рассчитывал на такой быстрый успех поисков; Куликов не мог еще переварить «чудной» водки; извозчик хорошо отдохнул и закусил на господский счет; даже клячонка после долгой стоянки бодрее бежала, мотая головой и размахивая хвостом. Солнышко палило меньше. День давно перевалил за двенадцать, и воздух был свежее, не так было душно. Торжествующий, довольный Павлов вошел в гостиницу. За ним следовал Куликов.
– Чиновник Иванов у себя? – спросил он коридорного.
– Дома нет.
Он вошел в номер.
– Неужели нашли, – встретил их Иванов.
– Еще бы! В лучшем виде!
– Да вы лучше нас производите обыск!
– Еще бы не лучше! Для меня это дело всей жизни, надежда, может быть, счастье, а для вас поручение за номером таким-то и только! Сбыл «поручение» с рук, и дело в шляпе!
– Так это вы Куликов? – обратился Иванов к блузнику.
– Я, – важно ответил Куликов, выпятив вперед грудь и заложив руки за спину. После выпитой бутылки «чудной» водки, он как-то возгордился, почувствовал себя если не барином, то во всяком случае человеком с весом и достоинством. Водка в одно и то же время оживила его и воскресила энергию, возбудила нервную систему.
– Так! Только не мешало бы, – обратился Иванов к Павлову, – переменить ему костюм. В таком виде его неудобно везти.
– Разумеется. Мы сведем его в магазин и оденем с головы до ног. А пока нужно отправиться всем вместе в управу для засвидетельствования его личности и удостоверить, что другого Куликова Ивана в составе мещанского общества города Орла не значится.
– Идемте.
– Мне хотелось бы сегодня же выехать в Петербург.