— Не хочу! — рявкнул Виктор. — Хочу просто жить, любить, работать. Вы с вашим отцом Вадимом не за того меня приняли. Я знаю, что делать. Я снова начну ту самую жизнь, которую бросил. Это вернее всего. А на Ольге свет клином не сошелся.
III
После майских праздников Виктор пошел в институт. Кротовское объявление в фойе больше не висело. Да если бы и висело — Виктор приказал себе забыть все, что с ним случилось. Горел диплом. Руководитель диплома выслушал путаное объяснение о нервном срыве и не потребовал никаких подтверждений болезни. Собственно, болезнь Виктора была, что называется, на лице. Защиту перенесли на две недели. «Ну вот и сделан первый шаг к нормальной жизни, — решил он. — Нужно еще чуть-чуть усилий — и все встанет на свои места».
— Виктор! — вдруг услышал он за спиной знакомый голос, и душа ушла в пятки. — Так победители не поступают, — сказал Кротов, подходя и беря его за руку. — Куда же вы сбежали? — Он обнял его за плечи и повел к своей аудитории.
Виктор безвольно шел за ним. Он слышал, как Кротов объявил, что сегодня занятия отменяются, не сопротивлялся, когда тот завел его в аудиторию и посадил за стол напротив себя.
— Я не хочу вас видеть, — заявил Виктор, собрав последние силы.
— Почему? — вполне естественно удивился Кротов. — Я уж не говорю, что вы сорвали дорогой эксперимент. Зачем вы убежали?
— Где моя Ольга? — ответил Виктор вопросом на вопрос.
— В том-то и дело, что вы ее очень расстроили своим бегством — у нее теперь нервный срыв!
— Я сообщу о вас в милицию. — Виктор постепенно обретал уверенность в себе. — Прощайте! Вы за все ответите, а за ее совращение — особо ответите! Я лично отрежу ваши сраные яйца.
— Виктор! — возмутился Кротов. — Но это уже оскорбление! Совершенно незаслуженное. Я просто не понимаю, о чем вы говорите! Хотите, немедленно поедем к ней?
— Вы сообщили родителям? О том, что она у вас?
— Ну, конечно, — с интонацией ближайшего друга ответил Кротов. — Поехали, я специально ради вас только что отменил занятия. А у вас совершенно расстроены нервы. Надо подлечиться. Поехали!
И Виктор отправился за Кротовым, забыв обо всех своих обетах.
Они спустились по лестнице, сошли с широкого институтского крыльца. Виктор оглядел припаркованные машины: кротовской среди них не обнаружил. Словно услышав его мысли, Кротов сказал:
— Я тут машину поменял, удачный случай вышел. Блеск, а не машина! Могу пособить в покупке и вам…
— Да зачем! У меня денег-то таких сроду не было!
— Это дело наживное. Без машины сейчас просто невозможно. Удивляюсь, как вы обходитесь.
Кротов подвел его к серебристой иномарке.
— Нравится?
Его новая спортивная двухместная машина была похожа на летающую тарелку. От нее даже лучи исходили. Несомненно, они были естественного происхождения: снопы солнечного света били в полированную поверхность и отражались. Но облик машины так не вязался с солидностью Кротова, что Виктор спросил:
— Почему вы выбрали такую? Это же гоночная…
— Люблю с ветерком прокатиться. Прошу! — Кротов открыл дверцу.
Но будто какая-то сила отбросила Виктора от автомобиля. Нет, он остался стоять на месте, но уже ясно осознавал, что ни за что не сядет в нее. Кротов сел в машину и, ни слова не говоря, хлопнул дверцей и укатил. Виктор запомнил его зловещие глаза. Теперь единственный выход — бежать из города. Так он решил. Причем немедленно. Можно сказать матери, только матери.
Пока Виктор собирал вещи, нашел и место, куда поедет — к старшей сестре, а там видно будет. Здесь страшно, потому что ничего неизвестно. Может, конечно, он принял Кротова за другого, который вовсе не собирался его убивать. Ему просто надоело нянчиться с Виктором — вот он и уехал… Но тогда откуда этот страх? Он выглянул во двор из-за занавески — двор как двор, такой, как всегда. И вдруг раздался звонок.
Виктор схватил трубку, но не отозвался. И на другом конце молчали. Так продолжалось больше минуты. Он бросил трубку на рычаг с ощущением полной безнадежности.
Через некоторое время раздался новый звонок. Кому, кому он нужен? В голову пришло: а вдруг это Оля звонит? Что он тут накрутил на пустом месте! Кротов же сказал, что он сообщил о ее местонахождении родителям. Наверно, они ее забрали домой. Это она звонит!
— Але! — схватил он трубку. — Але, вас не слышно!
Сквозь шуршание Виктор услышал искаженный помехами голос матери:
— Витя! Витя, тут беда со мной приключилась. Машина сбила, я в областной больнице в травмоотделении. Приезжай за мной. Когда сможешь?
— Что с тобой? Господи…
— Да так, ничего — обошлось. Увидишь. Когда приедешь? Долго говорить не могу, — успела еще сказать мать, и послышались короткие гудки.
Виктор выбежал из квартиры. Перепрыгивая через несколько ступенек, выскочил на улицу.
До больницы Виктор добирался больше часа.
Мать сидела на лавочке в больничном скверике около выхода. Она первая увидела сына и окликнула его.
— Ма! — кинулся он к ней. — Ты жива?
— Жива, слава Богу, жива! Руку вот перевязали — сильный ушиб, но рентген сделали — трещин вроде нет. На лице вот мелкие порезы — и все! А люди и руки переломали, и ноги… Кто впереди-то сидел — коленную чашечку раздробило. Девушке одной щеку порвало!
— Что случилось-то?
— Села в автобус, а на Дзержинке автомобиль вдруг выскочил из переулка — и наперерез автобусу. Я не видела — люди говорят… Хорошо, что без жертв. — Мать, несмотря на ушибы, была возбуждена и говорила громко — видимо, получила шок.
— А с машиной что? Вы наехали, что ли, на нее?
— Машина скрылась — такая серебристая. А мы в столб врезались. Девушке щеку продрало стеклом или железякой какой-то!
— Этого не может быть! Откуда он знал?! — замотал головой Виктор. — Он не знал, что ты в этом автобусе.
— Кто? — спросила мать. — О ком ты, сынок? Шофер, конечно, подлюга, что скрылся. Но кто-то даже номер заметил.
— А на вид машина какая была — как тарелка? Иномарка?
— Да кто ж их разберет.
Виктор сидел, судорожно сжимая ребра лавки руками. Мать встала и, нервно суетясь около сына, пыталась привести его в чувство. Люди шли мимо — больница ведь, у каждого свой больной, свое горе. Кое-как они добрались до дома.
В квартире он долго стоял, прислонившись лбом к стеклу кухонного окна, — в такой позе он запомнил Олю. Мать сначала звала его, но потом оставила, ушла к себе, чтобы не тревожить — неизвестно, как с ними, с лунатиками, обходиться…
Виктор же просто не хотел ни с кем и ни о чем говорить. И если бы он обернулся, то мать огорчилась бы еще больше: сын плакал, по его лицу текли беззвучные слезы. Когда они сами собой иссякли — стало легче. Виктор выплакал свою затаенную боль, которую словами невозможно было выразить не только другим, но даже и себе.
Когда вечером позвонила старшая сестра по межгороду и, захлебываясь слезами, сообщила, что ее муж попал в больницу с инсультом, а младшая девочка заболела корью, Виктор не удивился и не расстроился, отметив про себя, что именно так и должно было быть. Просто нет ему туда, к старшей сестре, дороги. И вообще — дорога ему предстоит совсем иная.
Мать сразу кинулась пить валерьянку, а вслед за ней — все подряд успокаивающие средства, но не успокоилась, а довела себя до сердечного приступа. Виктор нашел очень разумные слова. И мать успокоилась именно оттого, что услышала эти разумные слова от полусумасшедшего сына. Стало быть, еще есть надежда и можно его оставить одного, а самой уехать туда, куда рвалось материнское сердце, — к дочери.
— За что же это наказание! Господи… — укоризненно, не зная за собой никакой вины, высказалась мать. — Другие вон как живут: воруют, убивают, врут напропалую, — хоть на правительство глянь — а живут как у Христа за пазухой!
— Откуда ты знаешь, как они живут? Они, может, еще хуже тебя живут, — огрызнулся Виктор, и мать не спустила:
— Похоже! Ты вообще что в жизни-то видел?! Мы хоть войну пережили…
— Ну, началось, — заткнул он уши и ушел к себе. — Выздоровеют оба — не переживай! — Вдруг высунулся из комнаты: — Давай бери билет и завтра же поезжай…
IV
Внезапный отъезд был разыгран как по нотам. И поезд удобный, и пенсию как раз перевели на книжку, и бинты с руки у матери сняли — ничего страшного там не было: синяк без опухоли. Мать при прощании хоть и говорила беспокойные слова о состоянии Виктора, но он понимал, что душа ее уже переместилась поближе к Елене, старшей дочери. Ему же легче — мать про него ничего не поняла и переживать не будет. А он сам как-нибудь со всем справится.
— Что Елене сказать про Ольгу-то?
— Пусть со своими делами разбирается, чего ей еще про Ольгу думать… Она ее и не видела — зачем?.. Привет им там от меня, — помахал на прощанье рукой Виктор. Вагон уже двигался, и проводница оттеснила мать от двери.
Виктор вышел на привокзальную площадь, сел на скамейку. Было жарко, тюльпаны на городской клумбе отцвели. Среди засохших цветов живописно разместилось цыганское семейство. Виктора тут же окружили цыганки, наперегонки предлагая ему узнать судьбу. Искус был огромный, но разум все же взял верх, и Виктор с трудом, но отбился от цыганского племени.
Кротов. Кротов… — заползло ненавистное имя в сознание Виктора. Он расставил ловушки, его сети раскинулись над городом. Их невозможно миновать: из одной паутины выбрался — тут же запутался в другой. Кротов хочет свести с ума. Ему это почти удалось. Виктор пошарил по карманам брюк — обнаружил, что цыганки вытащили ключи. «Зачем они им — они же не знают, где я живу», — ужаснулся Виктор. «Они не знают — Кротов знает», — сказал ему кто-то. Он оглянулся, но никого не обнаружил. Даже цыгане куда-то скрылись: только что были на клумбе — и нет их. Кротов знает много способов, бесконечное число способов, которыми можно погубить человека. Виктор недооценил его. «Кротов погубит — нет от него спасения», — снова сказал кто-то… И тут Виктор понял: чужой г