— Кому нужна эта трава?
— Наше движение, брат Вол, занимается распространением очень нужного людям на земле лекарства. Мы делаем уникальный русский гербалайф. Он действительно подходит нашим соотечественникам. Американский гербалайф для нас — отрава. Очень важно, что мы делаем лекарство с молитвой. На всех стадиях производства эффективнейшего целебного препарата люди молятся. Нет цены такому лекарству, — доверительно сказал Ной. — У нас великолепные отзывы.
— И что, оно продается в аптеках… или еще где-то?
— Да, конечно. И о нем необходимо говорить всем. Оно называется «Антеридий».
— Красивое название! — поразился Виктор.
— Красивое, — подтвердил Ной. — Ты чуткий человек, очень чувствительный… тонко чувствуешь красоту. Я полагаю, что тебе нужно изменить имя. Ты перерос Вола. Сейчас тебе, пожалуй, подойдет имя Олень.
— Олень? Да, я люблю оленей… хотя никогда в жизни их не видел живыми.
— Их нельзя не любить. Их подвижность, ловкость, величественные рога, стройность во всем теле, красота огромных глаз часто воспеваются в Библии. Это чистое животное по Моисееву закону. Но главное, брат Олень, даже не это. Царь Давид в своих псалмах с силою и крепостью оленьих ног сравнивает свои ноги, получая от Бога помощь против своих врагов. На нашем пути будет много врагов, с которыми придется безжалостно расправляться, — запомни это! Теперь за дело, — как всегда, без сантиментов распрощался с Виктором Ной.
Виктор был горд новым именем. Ной сумел задеть потаенные струны его души, о которых, может, сам Виктор не всегда отдавал себе отчет. Он был романтиком и жаждал героики, душевных подъемов и свершений во имя идеального общества, стремился к совершенной любви, рыцарству… Душа Виктора тосковала по идеалу, и Ной как будто приоткрыл завесу в мир идеальных переживаний, о которых в нормальной будничной жизни не приходится даже мечтать.
Мысли на эту тему захлестывали Виктора во время кропотливой, нудной работы, и он постоянно забывал о своей мантре. Потому что, думая о ней, невозможно было удержать в мозгах, в изменчивой своей памяти столь любезные сердцу мысли о спасении человечества путем распространения русского гербалайфа, а также о борьбе с неизвестными врагами средствами общей молитвы.
Через несколько часов он уже не мог смотреть на мелкие сушеные цветочки, стал раздражаться, почему так медленно наполняется корзина, к тому же почувствовал вдруг звериный голод и сильную жажду.
«Я должен это перетерпеть, — стал внушать себе Виктор, — должен, иначе я ничего не стою…» Он ушел в тень, приказал себе с наслаждением съесть кусок заплесневелого хлеба и подтухшую картофелину.
Виктор вспомнил страдания героев и мучеников всех времен и народов; последними из этой череды были герои Брестской крепости, которые умирали, но не сдавались. Виктор вообразил себя на войне, когда кончились все боеприпасы и вода, а о еде забыли еще неделю назад. Но был приказ — выстоять! Приказ — великая вещь…
— Брат Олень! — вдруг услышал он. — Где ты, брат Олень?
Виктор с удивлением и опаской выглянул из своего теневого убежища. Какая-то девушка звала брата Оленя. Она приближалась к нему… Виктор узнал в девушке сестру Мину.
— Мина, я здесь! — позвал Виктор радостно, потому что пришло подкрепление.
— Я принесла тебе обед. Брат Ной послал к тебе. Возьми. — Она протянула полиэтиленовый пакет.
— Спасибо… — улыбнулся Виктор.
— Садись и ешь! — вздохнула Мина. — Можно я побуду здесь?
— Конечно, побудь! Садись вот рядом…
— Нет! — отпрыгнула Мина. — Разве ты не знаешь, что я продажная?
— Не знаю, садись. Что тут у нас? — вопросил Виктор и вывернул содержимое пакета на землю. — Консервы, еще консервы, джем. Как же открыть все это? Ножа нет?
Она достала из-за пазухи открывалку. Виктор ловко открыл банки: рыба, оливки, паштет.
— Я пойду, — с невыразимой тоской сказала сестра Мина.
— Давай пообедаем, я столько не съем! — потянул ее за руку Виктор.
— Нет! — заверещала она и отбежала на край поляны.
Виктор несколько раз предлагал ей поесть, приступая к новой банке; она издалека визжала свое: нет! В конце концов он насытился и доедал все с большим трудом — впрок. Вдруг, как коршун, Мина кинулась к нему и выхватила прямо из рук банку с макрелью. Виктор и глазом не успел моргнуть, как Мина уже скрылась из виду. Он встал и обнаружил ее не так далеко — за ближайшей простыней. Как загнанный звереныш, она доставала из банки рукой содержимое и запихивала в рот.
— Мина, тут вот оливки остались, — как можно мягче сказал Виктор, но она закричала:
— Не подходи!
— Возьми хоть хлеба…
Она доела и запустила банку в его сторону, сама растянулась на пустой простыне и затихла.
— Мина, Мина! — позвал Виктор. — Как хоть тебя звать?
Она не отвечала. Виктор встал и осторожно направился к ней.
— Теперь он убьет меня, — приподнялась и она. — Слышишь, он убьет меня! Не подходи, ты хоть не подходи! — закричала она в отчаянии. — Попробуй скажи ему — он тут же меня прибьет.
Ее начинала бить мелкая дрожь.
— Кто убьет? Никто не убьет… Что ты такого сделала?
— Я съела священный обед. Нам запрещено есть… Только хлеб.
— Почему же запрещено? — подбирался к ней Виктор. — Когда спустишься на землю, будешь снова все есть.
— Нет! — заорала она. — Не спущусь! Не буду! Ничего не буду!
И у нее началась истерика. Мина билась головой о землю, рвала простыню в исступлении, по-звериному завывала…
Виктор от неожиданности растерялся: как в такой ситуации действовать — он не знал. Но Мина расходилась все сильнее и сильнее. От ее криков, казалось, мертвые встанут, а уж из лагеря прибегут — точно. Докажи потом, что это не ты довел ее до истерики. Эта мысль и заставила Виктора действовать решительно. Он упал на нее всем телом, заломил назад руки, прижал своей ногой ее ноги. Она вырывалась, но силы все же были на его стороне. Через некоторое время конвульсии прекратились, но она еще вскрикивала, стонала, смотрела на него безумными глазами.
— Мина, Миночка, ну что с тобой, успокойся! Успокойся и никого не бойся, — стал уговаривать Виктор. — Я с тобой, с тобой, успокойся… Ну что же это с тобой такое случилось? Мы же с Богом, мы совсем близко от Бога…
Мина затихла.
— Не говори ему, что я ела, — всхлипнула она. — Тяжело как…
Виктор не понял, что она имеет в виду. Может, ей тяжело оттого, что он придавил ее собой? Он отвалился, и Мина снова забеспокоилась, зашевелилась.
— Никому я ничего не скажу, успокойся, — сказал Виктор и обнял Мину как маленькую девочку, крепко прижал ее к себе. — Тебе сколько лет-то?
— Пятнадцать… будет. Или уже есть, я не знаю, — жалобно сказала она.
— Пятнадцать? — удивился Виктор и внимательно всмотрелся в черты ее лица. — Неужели?.. Я думал, тридцать. Почему же ты так старо выглядишь? Что ты сделала с собой? Глаза — ну-ка? Правда, молодые. Почему ты такая? — забеспокоился он.
— Это за грехи мои. Я продажная. Я за деньги знаешь что могу сделать? — всхлипнула она. — Брат Ной сказал, что я не спасусь. И я все время хочу есть. Видишь, какая я стала худая, а была пятьдесят второго размера. Не спасусь я. Я уже не могу работать, потому что нет сил. Но мне уже все равно…
— Что ты! — поцеловал ее давно не мытые волосы Виктор. — Я скажу ему — почему же он не видит…
— Он все видит. Это ты ничего не видишь! Беги отсюда! — зарыдала она. — Беги! Ты слышишь меня? Я тебе правду говорю.
— Ну, успокойся, успокойся… Зачем же мне бежать, мне тут нравится. Почему ты не бежишь? — заинтересованно спросил Виктор. — Может, ты специально меня подговариваешь, может, ты предательница? Отвечай!
Он с силой схватил ее за плечи.
— Мне некуда бежать, — спокойно, удивительно спокойно после такой сильной истерики, сказала Мина. — Да и незачем. Это ты предатель. Ты теперь все расскажешь ему.
— Слушай! — вдруг разъярился Виктор. — Пошла вон отсюда! Истеричка! Давай поднимайся и улепетывай!
Она бессильно поднялась, постояла, покачиваясь в своих грязнущих джинсах, и пошла прочь.
— Меня зовут Нина, а мина — это старинная серебряная монета. А ты — дурак, — утомленно проговорила она, оглянувшись.
— Больше не подходи ко мне! Мерзавка! — крикнул Виктор ей вдогонку.
«Бедный Ной! — откуда ни возьмись, явилась ему мысль. — С кем ему приходится иметь дело! Действительно, как грешны люди, насколько больны и совершенно не могут себя вести. А ведь всех их нужно спасать…»
Виктор с рвением взялся за работу — после сытного обеда и небольшой разрядки. Стра-дать-лег-ко-спа-сать-ся-тяж-ко.
II
Поздно вечером, когда все собрались в лагере, ход событий был нарушен непротокольным отступлением. Во время общего моления вокруг скинии, ближе к концу, Мина вдруг повалилась с коленей на землю и стала биться в истерике. Никто не обращал на это внимания до тех пор, пока Мина не поднялась с земли. С воплями и безумными криками она стала бегать вокруг скинии, натыкаясь на братьев и сестер, падала, вставала, кружилась на одном месте… Потом вдруг вбежала внутрь шатра-скинии и там, видимо, набросилась на Ноя. Некоторое время оттуда неслись звуки борьбы, и наконец Ной выволок Мину наружу, держа за длинные волосы. Силою он посадил ее на землю, запрокинув голову вверх так сильно, что едва не свернул ей шею.
Ной с трудом сдерживал ярость. Он некоторое время ничего не говорил, чтобы не обнаружить этого. Все замерли…
— Это моль, это едкая моль… — Голос его дрожал, и Ной дал себе еще времени, чтобы успокоиться. — Это ничтожное и разрушительно действующее насекомое… Вот во что превратилась наша непослушная сестра Мина. «Если ты обличениями будешь наказывать человека за преступления, то рассыплется, как от моли, краса его» — так сказано в Библии. Там же жизнь нечестивого человека сравнивается с одеждою, изъеденною молью. Если мы и дальше будем терпеть безумие и грехи сестры Мины, она изъест до ветхости все наше тело, расстроит все наши планы. Ее грехи вопиют к небу об отмщении! — говорил, как оракул, Ной.