— Да. И я не хочу на них отвечать.
— Почему?
— Не хочу, — ровным голосом повторил генерал.
— Понятно, — спокойно ответила Настя.
Ничего другого она и не ожидала. Они молча курили, не обмениваясь ни словом. Вакар не делал попытки уйти, и Настя оценила это по достоинству.
— Владимир Сергеевич, а вы меня узнали? — внезапно спросила она.
— Да, я вас узнал.
— Я могу узнать, что вы в тот день делали на Тверской?
— Ходил по магазинам.
— Вы знали, что в двух шагах от того места, где мы с вами встретились, стоял Игорь Ерохин?
— Да, я его видел.
«Черт бы тебя взял, генерал, почему ты не врешь? Если бы ты пытался говорить неправду, я бы тебя моментально поймала и вцепилась бы тебе в горло мертвой хваткой. Но ты ухитряешься говорить правду так, что мне не к чему прицепиться».
— А на вещевом рынке в Конькове вы бывали когда-нибудь?
— Да.
— Не встречали там Ерохина?
— Встречал. По-моему, Коньково находится довольно далеко от Таганки, вам не кажется, Анастасия Павловна? Я опять упустил смысл ваших расспросов.
Снова повисло тягостное молчание. Насте казалось, что она, как карусельная лошадка, ходит по одному и тому же кругу и никак не может из него вырваться.
— Владимир Сергеевич, я знаю несколько больше, чем вы думаете. Но, прежде чем я начну говорить с вами открыто, я хочу еще раз вам напомнить: между моим знанием и судебным приговором лежит пропасть, которую далеко не каждому дано преодолеть. Сейчас, здесь, вот на этой скамейке, я не являюсь процессуальным лицом, у меня нет бланка протокола допроса, я ничего не записываю, и все, о чем мы будем говорить, никакой юридической силы не имеет, если вы потом не подтвердите все свои слова в официальной обстановке. Что бы вы сейчас мне ни сказали, вам это ничем не угрожает. Вы меня поняли?
— Да, — по-прежнему коротко ответил Вакар.
— Вы следите за Ерохиным, потому что хотите его убить?
И снова молчание, на этот раз не тягостное, а словно насыщенное электрическими разрядами. Насте казалось, что если Вакар сейчас не заговорит, то она просто упадет в обморок от напряжения.
— Я не буду отвечать на ваши вопросы, — наконец произнес он.
— В 1992 году вы убили Юрия Орешкина, в 1993-м — Закушняка и Габдрахманова. Теперь на очереди Игорь Ерохин. Поймите же, Владимир Сергеевич, я не могу раскрыть убийство Малушкина без ваших показаний, а вы отказываетесь их дать, потому что не хотите обнаружить свой интерес к Ерохину. Но ведь, если вы его все-таки убьете, я буду точно знать, что это сделали вы. И вам придется отвечать за все четыре трупа. Пока Ерохин жив, я не могу доказать, что вы убили тех троих, пусть это останется на вашей совести, доказательств у меня все равно нет, если только вы сами не признаетесь. Но после убийства Ерохина я костьми лягу, но повешу на вас смерть всех четверых. Откажитесь от своего намерения. Отдайте мне Ерохина. Пожалуйста, — тихо добавила она.
— Я готов нести ответственность за все, что делаю, — жестко сказал генерал. — Но помогать вам я не намерен.
«Я была права, ты мне не по зубам, — с досадой подумала Настя. — Тюрьмы ты не боишься, позора и бесчестья тоже. Но должно же быть у тебя слабое место, должно, ты же человек, а не железка. И я его найду».
— Больше вы мне ничего не скажете?
— Нет, больше ничего.
— Очень жаль, — сказала она, поднимаясь со скамейки. — В таком случае не буду больше отнимать у вас время. Но вы все-таки подумайте о моих словах.
— Вы далеко живете? — неожиданно спросил он.
— Далеко, на Щелковской.
— Рядом с метро?
— Нет, еще на автобусе ехать четыре остановки.
— Я вас провожу.
— Зачем? — изумилась она.
— Женщина не должна ходить одна в позднее время, — решительно ответил Вакар.
— Я не женщина, — усмехнулась Настя, — я — работник милиции, так что провожать меня не нужно.
— У вас есть оружие?
— В сейфе лежит.
— Почему не носите?
«Господи, да он меня отчитывает, что ли? Ай да генерал! Хороший ты мужик, генерал Вакар, только, похоже, очень несчастный».
— Не ношу, и все, — пожала она плечами. — Я им и пользоваться-то толком не умею.
— Плохо, — строго произнес Вакар. — У вас что, служебная подготовка не проводится? Контрольные стрельбы?
— Да все у нас проводится, только я отлыниваю.
— Плохо, — снова повторил Вакар. — Я вас все-таки провожу.
— Не надо, меня возле метро ждет машина.
— В таком случае прошу меня извинить за навязчивость, — сухо сказал он и, повернувшись всем корпусом, пошел в сторону Сущевского вала.
2
Дмитрий Сотников разговаривал с Настей неохотно.
— Вы в чем-то подозреваете Владимира Сергеевича? — настороженно спросил он.
— Ни в коем случае, — солгала она, не моргнув глазом. — Дело в том, что Владимир Сергеевич является свидетелем убийства, но по каким-то непонятным мне причинам отказывается дать показания. Мне кажется, что моя настойчивость граничит с жестокостью, и я хочу попытаться понять его характер, чтобы обойтись с генералом как можно более деликатно. Пожалуйста, расскажите мне о его семье.
— Зачем? Почему бы вам не пойти к нему домой и не посмотреть самой?
— Я не хочу тревожить людей, перенесших такую трагедию, — сказала она наобум. И попала в цель. Дмитрий сразу смягчился.
— Значит, вы знаете?
— Конечно.
— Елена Викторовна совсем… — Он замялся, не желая обижать мать Лизы и стараясь подобрать подобающие слова. — Одним словом, она все эти годы пребывает в глубоком трауре и заставляет всю семью жить под сенью вечной трагедии. Вот, примерно так. Знаете, Андрюшина комната, Андрюшины вещи, рисунки, стихи, фотографии. В таком духе.
— А дочь?
— С Лизой тоже плохо. Она все время болеет, без конца пьет какие-то таблетки, живет только воспоминаниями о брате. Если хотите знать мое мнение, они генерала совсем задавили. Он же нормальный мужик с нормальной психикой, представляете, каково ему в этом царстве слез и причитаний?
— Вы хорошо знаете Владимира Сергеевича?
— Не очень. Вот Лизу я знаю много лет.
— У вас близкие отношения?
Сотников посмотрел на Настю с упреком и недоумением.
— Какое это имеет значение?
— Никакого. Я просто спросила. Она вас любит?
— Наверное.
— А вы?
— Анастасия Павловна, вы пришли говорить о ее отце, а не о наших с ней отношениях. Я прав?
— Разумеется, вы правы. Но коль вы знаете ее отца не очень хорошо, то, может быть, ваш рассказ о Лизе поможет мне понять его характер.
— Лиза… Ну, она полностью попала под влияние матери. Ходит на кладбище каждую неделю и готова на полном серьезе обсуждать вопрос о том, понравились ли Андрюше цветы, которые она ему принесла.
— А что, Елена Викторовна верит в бессмертие души?
— Еще как верит! И в церковь ходит, да еще и Лизу заставляет. Даже крещение приняла. Ли-за рассказывала, что теперь у матери один свет в окошке — ее крестная. Незыблемый авторитет.
Они проговорили целый час. За это время Насте удалось составить некоторое представление о той обстановке, в которой жил генерал Вакар, и она еще больше уверилась, что ключ к несговорчивому свидетелю надо искать именно здесь.
Расставшись с Сотниковым, она связалась с Бокром и рассказала ему про церковь, которую посещала Елена Вакар.
— Там крутится некая тетя Люба, крестная мать Елены. Посмотрите, что это за человек. Мне бы надо с ней поговорить.
— У нас тоже есть новости, — сообщил Бокр. — Резников зашевелился, вечером сообщу подробнее.
Ближе к концу дня Настю вызвал Гордеев. Он был злой и красный.
— Ты маленькая паршивка, — изрек он, едва увидев Настю на пороге своего кабинета. — Какого лешего ты мне не сказала, что Резников был связан с оборонными объектами? Я начал наводить о нем справки, а мне в ответ показали большую красивую фигу, да еще и пытались из меня информацию вытрясти.
— Я не знала, — растерялась Настя. — Честное слово, я не знала. У меня таких сведений не было.
— Плохо, что не было. Куда твои хваленые бандиты глядели? Теперь того и жди явятся наши доблестные контрразведчики и заберут себе весь материал, в том числе и убийство Малушкина. А ведь ты его, как я понимаю, почти раскрыла. Опять все лавры им достанутся, а нам — пенделя под задницу. Черт, знал бы, ни за что бы не сунулся проверять твоего Резникова.
— Да ладно вам, Виктор Алексеевич, чего нам с ними делить? — примирительно сказала она. — Пусть забирают.
— Ах, пусть забирают? — вскипел Колобок. — А твоя работа? А твои нервы? Ты вкладываешь в раскрытие преступления свою душу, свой талант, ты живешь им, не спишь ночей, рискуешь жизнью, теряешь аппетит, ты переживаешь взлеты от каждого удачного шага и впадаешь в отчаяние от каждой ошибки. Поэтому каждое дело, которым ты занимаешься, — это твой ребенок, которого ты пестуешь, вместе с которым растешь и вместе с которым болеешь. А потом приходит чужой дядя и забирает твоего ребенка, уже воспитанного и обученного, усыновляет его и всем рассказывает, какой у него чудесный сынок. И все его поздравляют. Со мной такое впервые случилось, когда мне было даже меньше лет, чем тебе сейчас. И мне это тогда оч-чень не понравилось. Потом такое бывало неоднократно, и не нравилось мне все больше и больше. А тем более сейчас, когда мы раскрываем убийство милиционера, нашего товарища, нашего коллеги. Для нас, в том числе и для тебя, моя дорогая, это дело чести. В уважающих себя странах все полицейские на уши становятся, когда убивают кого-то из них. А ты готова просто так, за красивые глаза, обломать о Вакара все зубы, добиться от него показаний и преподнести убийцу Кости Малушкина федералам со словами вечной любви? У тебя есть хоть немного самолюбия?
— Нету, — призналась она. — А Лешка говорит, что у меня и совести нет.
— Много он понимает, Лешка твой, — проворчал Колобок, выпустив пар. — И все-таки что общего может быть у Резникова с оборонкой?