от мотеля, и я едва успела найти правильную автостраду, ведущую в правильном направлении, и добраться до Дрейпера, почтовой станции с населением в семьсот человек. Я посмотрела направо и увидела башни и вооруженных полуавтоматическими ружьями охранников. Пейзаж вокруг казался все того же серо-коричневого цвета, как и сама тюрьма. Меня охватило чувство безнадежности. В этой обстановке я посочувствовала отчаянию Теда.
В девятнадцатилетнем возрасте я проходила практику в исправительно-трудовой школе для девочек штата Орегон и везде носила с собой увесистую связку ключей. Но это было давно. С тех пор я не вспоминала обо всех этих правилах безопасности, помогавших удерживать людей за стенами и решетками. Охранник у двери сказал, что я не могу пронести внутрь свою сумку.
– И что мне с ней делать? – спросила я. – Сумку я могу оставить в машине, но что насчет ключей? Могу я пронести их?
– Простите. Ничего с собой.
В конце концов он смягчился и открыл офис со стеклянными перегородками, где я оставила ключи от машины после того, как заперла в ней сумку. Сигареты я держала в руке.
– Простите. Никаких сигарет и спичек.
Я положила их на стол и ждала, пока приведут Теда. Я ощутила клаустрофобию, которую всегда ощущаю в тюрьмах, хотя по работе мне рано или поздно пришлось побывать почти во всех тюрьмах штата Вашингтон. Я почувствовала, как перехватило дыхание.
Чтобы отвлечься от ощущения себя затворницей, я оглядела комнату ожидания. Разумеется, она был пуста – время моего посещения было внеплановым. Блеклые стены и продавленные стулья, казалось, не менявшиеся лет пятьдесят. Автомат по продаже конфет, доска объявлений, фотографии сотрудников и религиозная рождественская открытка. Кому, от кого? Воспитательные нотации для заключенных. Записки о продажах. Объявление о подписке на классы самообороны. Кому? Сотрудникам, гостям, заключенным?
Интересно, как пройдет встреча? Мы, сидя перед стеклянной перегородкой, будем общаться по телефону? Или между нами будет стальная решетка? Мне вовсе не хотелось видеть Теда за решеткой. Я знала, что это будет для него унизительно.
Некоторые не переносят больничный запах. Я не переношу запах тюремный. Все тюрьмы пахнут одинаково: сигаретным дымом, хлоркой, мочой, потом и пылью.
Ко мне вышел улыбающийся тюремщик, лейтенант Таннер, и предложил пройти с ним. Мы миновали электрические ворота, с тяжелым лязгом закрывшиеся у нас за спиной. Я написала в журнале свое имя, и лейтенант Таннер провел меня через вторые электрические ворота.
– Вы будете разговаривать здесь. У вас час. Мистера Банди приведут через несколько минут.
Это был коридор! Крошечный закуток между двумя автоматическими воротами по обе стороны. Два кресла были прислонены к вешалке для плащей, а под ними почему-то стояли ведра лака. В стеклянном пенале в десяти метрах от меня сидел охранник. Мне было интересно, сможет ли он услышать наши слова. Позади меня была собственно тюрьма, и я услышала приближающиеся шаги. Я отвела взгляд, как человек отводит взгляд от калеки или урода. Не могла смотреть на Теда в клетке.
Открылась третья электрическая дверь, и под конвоем двух охранников появился Тед. Его обыскали, ощупав сверху донизу. А меня они проверили? Откуда они знали, что у меня нет контрабанды или бритвы в рукаве?
– Мадам, ваши документы?
– Они в машине, – ответила я. – Мне пришлось оставить их там.
Двери снова открылись, я сбегала к машине за правами, удостоверяющими личность. Протянула их охраннику – он их изучил и вернул обратно. На Теда я все еще не поднимала взгляда. Мы оба ждали. На какой-то миг я удивилась, почему на заключенных футболки, объявляющие об их религиозных предпочтениях. На нем была оранжевая и с надписью «Агностик» на груди.
Я посмотрела еще раз. Нет, написано было «Диагностика». Он был очень худым, в очках и с такой короткой стрижкой, с какой я его никогда не видела. Когда он меня обнял, от него пахнуло едким потом.
Они оставили нас одних в своеобразной гардеробной для разговора. Охранник за стеклом напротив казался равнодушным. Нас прерывал постоянный поток людей – охранников, психологов и жен заключенных, направлявшихся на собрание анонимных алкоголиков. Один из психологов узнал Теда и, пожав ему руку, поговорил с ним.
– Это доктор, который составлял мой психологический портрет для Джона О’Коннелла, – сказал Тед. – Он сказал Джону, что не понимает, как я мог такое совершить.
Многие проходившие мимо нас люди были в гражданской одежде. Они кивали Теду и здоровались с ним. Все выглядело очень цивилизованно.
– Я в «аквариуме», – объяснил Тед. – Нас в центре диагностики сорок человек. Судья постановил для обеспечения безопасности держать меня отдельно, но я отказался. Не хочу быть изолированным.
Тем не менее он признался, что по прибытии в Пойнт-оф-Маунтин сильно перепугался. Он знал, насколько высок за тюремными стенами уровень смертности мужчин, осужденных за насилие над женщинами.
– По прибытии они все выстроились в линию, чтобы на меня посмотреть. Мне пришлось «пройти сквозь строй».
Но тюрьму Тед считал местом гораздо лучше следственного изолятора. Он быстро освоился и стал «тюремным адвокатом».
– Я выживаю здесь за счет мозгов, моего знания законов. Они обращаются ко мне за юридической консультацией, и все они в восторге от Джона. У меня был только один действительно скверный момент. Ко мне подошел парень – убийца, буквально разорвавший горло убитого им человека, и я подумал, что мне конец. А он лишь хотел узнать о Джоне и о том, как ему добиться, чтобы тот его представлял в суде. Со всеми ними я поладил.
Он взглянул на запертые ворота позади меня.
– Они были открыты, когда ты ходила за документами. Я увидел пальто, и на секунду возникла мысль о побеге – но лишь на секунду.
Только что окончившийся судебный процесс раздражал Теда, и он хотел его обсудить. Он продолжал настаивать, что детективы из Солт-Лейк-Сити надавили на Кэрол Даронч, чтобы та его опознала.
– В первоначальных показаниях она утверждала, что глаза у похитителя темно-карие. А у меня голубые. Относительно усов она сомневалась и сказала, что волосы у него были темные и длиной до воротника рубашки. Мою машину она опознала по полароидным снимкам, сделанным с очень большой выдержкой. В результате машина на них казалась синей, хотя на самом деле она коричневая. Мою фотографию ей показывали так часто, что неудивительно, что она меня опознала. Но в суде она не узнала даже человека, доставившего ее в полицейский участок. Джерри Томпсон сказал, что видел в моем шкафу три пары лакированных кожаных ботинок. Почему тогда он их не сфотографировал? Почему не изъял в качестве улик? Потому что я подобных ботинок никогда не носил. Кто-то утверждал, что я в черных кожаных ботинках ходил в церковь. Но разве я пошел бы в церковь в наряде маньяка?
Никакой монтировки, утверждал Тэд, Кэрол не видела.
– Она сказала, что это был граненый железный инструмент и он был занесен у нее над головой.
Еще Тед был недоволен тестировавшим его психологом Элом Карлайлом, который одновременно был детективом в штате Юта. Большинство тестов были стандартными, знакомыми даже студентам-психологам. Например, МКФЛ (Миннесотский многоаспектный личностный опросник), в котором сотни вопросов, ответить на которые можно только «да» или «нет», а между обычными вопросами припрятано несколько заведомо
«провокационных» вопросов. Этот тест забавлял меня еще на первом курсе. «Вы когда-нибудь думали о вещах, о которых нельзя говорить вслух?» «Правильный» ответ «да», но многие отвечают «нет». Для Теда Банди подобные тесты были детской шалостью. ТАТ (Тематический апперцептивный тест) предлагал взглянуть на картинки и рассказать о них. Был среди них и тест Роршаха с «кляксами». Эти тесты Тед и сам проводил с пациентами. У тюрьмы Юты был свой психологический тест – ряд прилагательных, среди которых испытуемый подчеркивает те, что относятся к его личности.
– Он хотел узнать о моем детстве, о семье, о половой жизни, и я рассказал ему все что мог. Он был в восторге и спросил, не хочу ли я встретиться еще раз. Я согласился, почему нет?
Мы помолчали, пока по коридору не прошла очередная группа.
– В следующий раз, когда я встретился с ним, он улыбался, –продолжил Тед. – Он поставил диагноз, мол, я пассивно-агрессивная личность. Понимаешь, Энн, он сидел, откинувшись на спинку кресла, довольный собой, и ждал от меня еще чего-то. Чего он хотел? Полного признания?
Во время этого визита я говорила мало. У него много всего накипело, а поделиться было не с кем, за исключением Шэрон Ауэр, Джона О’Коннела и его помощника Брюса Любека, способных поддержать беседу на его уровне.
– Джон считает, что на суде я должен был выйти из себя. Он знает судью Хэнсона, они вместе учились в юридической школе. Я там сидел и просто пытался понять мотивы прокуроров, а показывать эмоции было слишком смешно. Но Джон считает, что я должен был разозлиться!
Мы поговорили о Шэрон и Мег. Шэрон он знал больше года, и она беззаветно навещала его каждую среду и воскресенье.
– При Мег не упоминай Шэрон. Шэрон ревнует к Мег, а Мег насамом деле о Шэрон и не знает.
Я пообещала, что не стану впутываться в этот сложный любовный треугольник. И конечно, я поразилась, что он умудрялся сохранить близкие взаимоотношения с обеими, сидя в тюрьме под угрозой пожизненного заключения.
– Мег сообщила полиции округа Кинг, что я незаконнорожденный,и моя мама из-за этого расстроена.
В конечном итоге законность рождения Теда станет последним, о чем Луиз Банди придется беспокоиться.
– Это место… здесь можно достать все что захочешь: наркотики, амфетамин. Я не буду принимать наркотики – не собираюсь втягиваться в такую жизнь. Приходится подстраиваться, но я хочу поработать над тюремной реформой. Я невиновен, но смогу что-то сделать и изнутри системы.