«Ситуация Гилмора становится все любопытней и любопытней. Иногда вижу его вместе с Николь в комнате для свиданий. Никогда не забуду глубочайшую любовь и страдание в ее глазах. А Гилмор лжив, неуравновешен и эгоистичен… Средства массовой информации эксплуатируют их сагу в духе Ромео и Джульетты. Трагичную. Неразрешимую». Ничего хорошего Тед не мог сказать и о юридических советниках Гилмора.
Но на «сагу» Гэри и Николь времени у Теда было мало. Он изучал семьсот листов свидетельских показаний процесса по делу Даронч и одновременно уголовное законодательство штата Колорадо. Изучив судебный процесс в Юте, он недоумевал, как судья мог признать его виновным, и был уверен, что в Колорадо никакого обвинительного вердикта не будет.
«Чувствую себя ведущим битву генералом, но только не генералом Кастером[24], – с энтузиазмом писал он. – Я твердо стою на юридической почве!»
Тед никогда не забывал комментировать происходящее в моем мире, пусть лишь одним или двумя предложениями в конце письма. На этот раз он написал:
«Я хочу, чтобы «Космополитен» и другие быстрее начали выплачивать тебе гонорары, чтобы ты смогла нанять вертолет и вытащить меня отсюда. Тюремное начальство продолжает ошибочно считать, что у меня были расписания авиаперелетов. Можешь себе представить?! Будь я настолько глуп, чтобы поехать в аэропорт, я наверняка запрыгнул бы в любой самолет, способный взлететь и приземлиться. Преуспеешь, сражаясь во всю мощь. Сама знаешь, что нужно, чтобы трудное дело пошло.
С любовью, Тед».
Разговор о побеге, пусть и самый легкомысленный, замигал сигнальной лампочкой, читался между строк за описанием Тедом юридических баталий. Тем не менее о побеге мечтают все заключенные. Реальные попытки совершают единицы.
Тед упомянул, что собирается «сменить декорации» – что отнюдь не означало, что однажды он перестанет сопротивляться экстрадиции в Колорадо, но сам воспользуется благоприятной возможностью. Однако вначале ему требовалось много всего предпринять. Деньги на адвокатов подошли к концу, семья и друзья в Вашингтоне отдали все, что смогли, а это означало, что он попадал во власть государственных защитников. Он все больше и больше начинал брать свою юридическую судьбу в собственные руки.
Практически сразу после переезда в новый дом и оставления моего пляжного домика на попечение морям и ветрам моя писательская карьера круто пошла вверх. Я получила предложения от «Космополитен», «Гуд Хаускипинг» и «Ледис Хоум джорнал». После многих лет отказов я в конце концов прорвалась на страницы «глянца». Примечательно, что все мои заказы были связаны с жертвами насильственных преступлений. В 1976 году американское общество наконец начало проявлять интерес к судьбам жертв. И самих потерпевших, и их знакомых было очень много. Я была занята работой и не писала Теду три или четыре недели, поэтому в середине декабря получила от него жалобное и враждебное письмо.
«Дорогая Энн, я сдаюсь. Я сказал что-то плохое? Или, может, того хуже – что-то плохое сделал? Мои письма украло ЦРУ или ты думаешь, раз я больше тебе не пишу, ты можешь не отвечать? Или я настолько безнадежен? (На этот вопрос не отвечай.) Я готов ко всему. И да, не стоит утверждать, что я сорвался только потому, что друзья обо мне позабыли».
Для Теда это было не лучшее время. Впервые в жизни он встречал
Рождество за решеткой. Всего год назад мы вместе сидели в «Брассери Питтсбург», а казалось, с тех пор прошло двадцать лет. На Рождество он прислал поздравление в виде написанного на линованной бумаге стихотворения:
«Это послание должно послужить рождественской открыткой. Способом поблагодарить тебя за всю радость, что ты принесла в мою жизнь, не говоря уж о духоподъемной поддержке. Остается только добавить один из тех непонятных стихов, которые есть на всех подобных открытках:
Пусть олени Санты
любезно не нагадят На крыше твоего дома, Как здесь!
Не думай, что На первый поезд в ад
Опоздаешь в Рождество. А значит, огни зажигай
И елку как мумию наряжай. И знай, без открыток Рождества Ты б обо мне не услыхала».
Последнее стихотворение было отходом от горечи первых двух религиозных стихотворений. Тед часто упоминал бога в своих письмах, хотя ни в одном из наших разговоров за стенами тюрьмы он никогда не касался таких тем.
Я сразу же написала ему ответ, а потом позвонила Мег и узнала, что на Рождество она съездила в Юту и уже успела воссоединиться с Тедом. Я надеялась, что, в отличие от предыдущего свидания, этот ее визит не спровоцирует у Теда нового прилива темной депрессии. В Пойнт-оф-Маунтин ему оставалось сидеть уже недолго – на горизонте маячило решение о переводе в Колорадо. В Аспене его имя мало кому было известно, за исключением полицейских. В январе предстоял судебный процесс по делу Клодин Лонже, и все заголовки посвящались ей.
Рождественский визит Мег прошел явно лучше августовского. Тед написал мне об их встрече за два дня до Рождества: «Она была у меня вчера. На краткий и сладкий миг я воссоединился с недостающим элементом моей жизни. Встреча с ней – это божья благодать. Прикосновения к ней подарили мне веру в чудеса. Я так часто думал о ней, что наша встреча стала для меня блаженством. Но она снова меня покинула, и каждое мгновение я ощущаю ее отсутствие».
Он вспомнил ссору с Мег, произошедшую после того, как я привезла его на рождественскую вечеринку 1972 года в Центре. Потом я отвезла его в дом Роджерсов, он поднялся в свою комнату и завалился спать.
«Мы с Мег повздорили, а утром ей нужно было улетать. Но прежде она решила зайти ко мне помириться и поцеловать на прощание. Она кидала в окно камешки, звонила. Подумала, что я не дома, иначе проснулся бы. В отчаянии она ушла с разбитым сердцем, решив, что я спал с другой. Моим объяснениям о глубоком похмельном сне она так никогда и ни поверила. О том, что ходил на вечеринку с тобой, я ей не говорил».
Об этом в декабре 1973 года ей, разумеется, рассказала я. Возможно, Тед об этом не знал или просто забыл.
Еще Тед писал, что пытался привнести в свою камеру дух Рождества, разложив на столе все имеющиеся рождественские открытки. Он даже купил подарки для своих «соседей», празднично завернув их, – консервированные копченые устрицы и батончики «Сникерс». «А сейчас я пытаюсь сделать невозможное: склоняю матерых уголовников устроить в Сочельник рождественские песнопения. За столь извращенную идею все считают меня чокнутым».
Насколько я могу судить, Рождество 1976 года стало последним совместным праздником для Теда и Мег, пусть и в комнате свиданий через сетку. И все-таки, казалось, для него она была не просто любовью. Казалось, она была самим источником жизненной силы.
«Что я чувствую к Мег – это всепроникающие предельные эмоции. Я чувствую, как она живет во мне. Она дает мне жизнь, когда в ней не остается никакого смысла, – жизнь ради самой жизни».
Тед приложил список имен свидетелей по делу Кэмпбелл в Колорадо, указав, что большинство из них написано с ошибками. А закончил он рождественское письмо так:
«Что до Нового года, начинается он так плохо, что должен стать лучше. Возможно, если ты добавишь в банки газировки немного шабли и отправишь мне на Новый год, я смогу забыть
зловещее начало. В общем, какого черта — Счастливого Нового года!
С любовью, Тед».
28 января Тед в последний раз покидал Юту и направлялся в Колорадо. Двадцать пятого числа он прислал мне краткую записку с указанием не писать, пока он не свяжется со мной с «нового адреса».
Наступающий 1977 год принесет мне и Теду огромные потрясения. Я сомневаюсь, что кто-либо из нас мог предвидеть то, что нас ждало впереди.
Глава 26
28 января Теда взяли из тюрьмы штата Юта и стремительно доставили в Аспен, Колорадо, поместив в камеру старинного здания тюрьмы округа Питкин. У него появился новый юридический оппонент: окружной судья Джордж Лор, не казавшийся чересчур суровым. Недавно он приговорил Клодин Лонже за убийство Владимира Сабича к скромным тридцати дням тюрьмы. Срок Клодин начала отбывать с апреля в той же тюрьме, однако специально для нее перекрасили камеру, а еду вместо тюремной ей присылали друзья.
Шериф Дик Кайнаст относился к Банди с подозрением и утверждал, что существует риск побега из-за обнаруженного у Теда в тюрьме Юты «набора беглеца». Он хотел, чтобы в судебных заседаниях Тед был в наручниках, однако Лор предложение отклонил и заявил, что Тед может появляться в гражданской одежде и нескованным.
Тюрьма помещалась в старинном здании суда, построенном в 1887 году, и условия в ней были спартанские, однако Теду после давящих стен тюрьмы Юты смена обстановки понравилась. Когда я звонила ему в феврале, меня приятно удивило, что порядками тюрьма округа Питкин больше напоминает давнюю тюрьму в Мичигане под началом моего деда. Эта была «семейная» тюрьма, и, позвонив, я услышала в трубке разносящийся по помещению крик заместителя шерифа, а затем голос Теда. Голос счастливого, расслабленного и уверенного в себе человека.
За одиннадцать месяцев его пребывания в Колорадо я часто разговаривала с ним по телефону. По мере того как он все больше и больше сам занимался своей защитой, ему для подготовки разрешили без ограничений пользоваться телефоном. Тем не менее звонил он преимущественно мне и друзьям, хотя и на междугородние звонки ограничений явно не было.
Помню, как Боб Кеппел и Роджер Данн лишь головами качали от нахальства Тома вкупе с его свободным доступом к телефону.
– Ты не поверишь, – сказал Кеппел, когда я зашла в Отдел полиции округа Кинг по тяжким преступлениями. – Отгадай, кто нам вчера звонил?
Разумеется, Тед. Он хотел получить информацию от двух своих самых ярых противников для защиты в Колорадо.
– Что ты ответил? – спросила я Кеппела.
– Ответил, что с радостью продам информацию. Если он хочет снами поговорить, отлично, но пусть сначала ответит на пару наших вопросов, которые мы уже очень давно хотим ему задать. Он даже обсуждать не стал. Он звонил нам просто как адвокат, собирающий факты для защиты. Я шокирован его наглостью.