Мне Тед тоже часто звонил. Звук его голоса из Колорадо много раз будил меня в восемь утра.
Писем было немного. Одно из них, радостное, я получила двадцать четвертого февраля. В Аспене Тед чувствовал себя словно в санатории, хотя и сидел в тюремной камере. «Чувствую себя отлично. Никакого давления из-за дела. Они повержены».
Округ Питкин Тед считал «шарашкиной конторой» и особенно презирал окружного прокурора Фрэнка Такера. Он писал, что Такер собирался найти связи между убийствами в Колорадо и делом в Юте и пытался получить представление о личности Теда. Но Тед считал, что видел Такера насквозь и что это он – обвиняемый – благодаря уверенности в себе представляет угрозу для прокурора.
«Этому человеку никогда не следует садиться играть в покер. А исходя из того, что я видел на днях, ему никогда не следует появляться в зале суда».
Тед процитировал слова Такера, сказанные о нем в интервью.
«Он [25] самый дерзкий человек из всех, с кем я сталкивался. Он указывает адвокатам, что делать. Является со стопкой книг, будто сам один из них. Отправляет записки судье и звонит ему по ночам.
Отказывается говорить со мной и с любым другим прокурором».
Разумеется, такой образ Тед создавал намеренно. «Лесть ему не поможет. Его болтовня трогает меня до глубины души, но кто-то же должен донести до него – я в Колорадо не просился. Представь, каким мне надо быть наглецом, чтобы давать советы адвокатам! И я ни разу в жизни не звонил судье ночью».
Тед ожидал в Аспене справедливого процесса и считал, что в округе Питкин будет несложно найти непредвзятых присяжных. Он сообщил, что суд состоится в начале лета, и просил меня по возможности на нем присутствовать.
Читая это письмо, из которого следовало, что у Теда все было под контролем, я вспомнила молодого человека, кричавшего в тюремной камере округа Солт-Лейк: «Дайте мне свободу!» Он больше не боялся. Он приспособился к заключению и упивался перспективой предстоящей борьбы. Письмо заканчивалось так: «Суд состоится в конце июня или начале июля, и да поможет Бог прокурору не обосрать своих дорогих штанов».
Да, Тед кардинально отличался от того возмущенного и отчаявшегося человека, славшего мне письма из тюрьмы Солт-ЛейкСити восемнадцать месяцев назад. Появились грубость, едкая горечь. Это было ясно и по нашим телефонным разговорам: он ненавидел полицейских, прокуроров и прессу. Возможно, такова естественная реакция человека, долго просидевшего за решеткой, человека, продолжающего утверждать, что он невиновен. О написании книг он больше никогда не упоминал.
Хотя тюремную еду Тед ненавидел, новые сокамерники и другие заключенные ему скорее понравились: преимущественно пьяницы и угодившие за решетку ненадолго мелкие мошенники. К своему делу Тед готовился очень упорно и к марту планировал сам себя защищать. Государственным защитником Чаком Лейднером он был недоволен. Привыкший к мастерству Джона О’Коннела, он ожидал большего, а государственные защитники – это, как правило, молодые неискушенные юристы, без опыта крупных профессионалов – адвокатов по уголовным делам, берущих огромные гонорары.
В марте Департамент здравоохранения Колорадо признал тюрьму округа Питкин исправительным учреждением краткосрочного содержания: заключенных запрещалось держать под стражей свыше тридцати суток. Это породило проблему – Теда следовало переводить.
Тед писал, что много читает – единственная возможность передохнуть от телевизионных мыльных опер и игровых шоу. Его любимой книгой была «Мотылек» – история немыслимого побега с острова Дьявола[26]. «Я прочитал ее четыре раза». Очередной тонкий намек, но казалось невероятным, что Тед сможет сбежать из тюрьмы, находящейся глубоко внутри старого здания суда. А если, как он заявлял, дело против него пестрит дырами, то зачем ему вообще помышлять о побеге? Приговор в Юте был не слишком суровым, а обвинения в Вашингтоне и вовсе могли не предъявить. У него были все шансы выйти на свободу до тридцати пяти лет.
Четвертого апреля на предварительных слушаниях по делу Кэрин Кэмпбелл Теда все еще представлял Чак Лейднер. Зал суда до отказа забили аспенцы, принявшие боевое крещение на процессе по делу Лонже – Сабича. Поговаривали, что дело Теда Банди может даже превзойти историю, разыгравшуюся перед их глазами ранее в этом году.
Тед и его адвокаты хотели, чтобы судебный процесс – если таковой вообще состоится – прошел в Аспене. Им нравилась местная непринужденная атмосфера, и, как Тед написал мне, они чувствовали, что аспенцы еще не решили, виновен он или невиновен.
Более того, прокурор Фрэнк Такер находился под прицелом. Он потерял дневник Клодин Лонже, имевший решающее значение для ее обвинения в убийстве, – интимные записи, зачем-то оказавшиеся у него дома лишь для того, чтобы странно исчезнуть. Потенциальные присяжные будут держать этот факт в голове. Видимо, понимая шаткость своего положения, Такер привлек в помощь двух профессионалов из Колорадо-Спрингс: окружных прокуроров Милтона Блейкли и Боба Рассела.
На предварительном слушании сторона обвинения обычно излагает перед судьей обстоятельства дела, прежде чем судья определяет наличие правовых оснований к судебному разбирательству. Обвинение в округе Питкин опиралось – как прежде в округе Солт-Лейк, а впоследствии во Флориде – на опознание одной свидетельницей. На этот раз свидетельницей была туристка, видевшая незнакомого мужчину в коридоре гостиницы «Уайлдвуд» вечером 12 января 1974 года.
Подборку фотографий следователь из Аспена Майк Фишер показывал ей год спустя после того дня, и она выбрала Теда Банди. Теперь на предварительных слушаниях в апреле 1977 года ей предложили взглянуть на мужчин в зале суда и указать на того, кто был похож на виденного ею мужчину. Теду пришлось сдержать улыбку, когда она указала не на него, а на помощника шерифа округа Питкин Бена Мейерса.
Обвинительное дело штата испустило дух. Судья Лор слушал, как Такер указывал на другие улики: выписки по кредитной карте Банди, найденную в квартире Теда в Солт-Лейк-Сити брошюру лыжных зон Колорадо с отмеченной на ней гостиницей «Уайлдвуд», два волоска из салона «Фольксвагена», совпадавшие по структуре с волосами Кэрин Кэмпбелл, соответствие между монтировкой Банди и переломом черепа жертвы.
Для обвинения это была рискованная игра, если, конечно, ему не удастся показать связь с некоторыми делами Юты. Тем не менее судья Лор постановил, что Тед Банди предстанет перед судом за убийство Кэрин Кэмпбелл, и добавил, что в его обязанности не входит решение о вероятности признания виновным или установление достоверности доказательств, а лишь подтверждение их фактического наличия.
После предварительного слушания Тед первым делом «уволил» своих государственных защитников Чака Лейднера и Джима Дюма. Он хотел защищать себя сам. Он начинал линию поведения, которую будет повторять снова и снова – своеобразное высокомерие по отношению к адвокатам, назначенным государством для его защиты. Если он не мог иметь лучших защитников, тогда стоило все делать самому. Судья Лор был вынужден согласиться с решением Теда о самостоятельной защите, но поручил Лейднеру и Дюма остаться в команде в качестве консультантов.
Несмотря на протесты Теда, 13 апреля 1977 года его в соответствии с указанием Департамента здравоохранения перевели из тюрьмы округа Питкин в находящуюся в 45 милях тюрьму округа Гарфилд в Гленвуд-Спрингс.
Эта построенная всего десять лет назад тюрьма была значительно благообразнее, чем его старая подвальная камера в Аспене. Мы часто разговаривали по телефону, и он сказал, что ему нравится шериф округа Гарфилд Эд Хог и его жена, однако еда все еще отвратительная. Несмотря на современные удобства, это была еще одна «семейная» тюрьма.
Незадолго до этого Тед принялся заваливать судью Лора ходатайствами о предоставлении особого режима. Поскольку он защищал себя сам, ему требовались пишущая машинка, стол, доступ в юридическую библиотеку Аспена, неограниченные и бесплатные телефонные звонки, помощь криминалистических лабораторий и следователей. Также он хотел трехразовое питание, заявив, что ни ему, ни другим заключенным не выжить без обеда. В качестве доказательства он указал, что потерял в весе. Он хотел, чтобы отдельным приказом отменили запрет на его общение с другими заключенными. (Хог распорядился о запрете вскоре после прибытии Теда, когда надзиратели нашли у него план здания с отмеченными выходами и вентиляционными шахтами.)
– Эд – хороший парень, – говорил мне Тед по телефону. – Не хочу доставлять ему неприятностей, но нам нужно больше еды.
Все его ходатайства были удовлетворены. Каким-то образом Теду Банди удалось повысить статус заключенного окружной тюрьмы до королевских высот. У него не только было все необходимое, но и несколько раз в неделю ему разрешалось совершать несколько поездок в сопровождении помощников шерифа в юридическую библиотеку в здании суда округа Питкин в Аспене. Он сдружился с помощниками шерифа, узнал об их семьях. «Они неплохие. Даже позволили прогуляться вдоль реки в погожий день. Но, разумеется, шли рядом».
Я не слышала о Теде почти весь май и уже подумала, не случилось ли чего. Хотя Тед, казалось, стал язвительнее и саркастичнее, – словно наращивал непроницаемый защитный панцирь – до мая он писал или звонил мне регулярно. Наконец я получила письмо, датированное двадцать седьмым мая.
«Дорогая Энн,
Только что вернулся из Бразилии и обнаружил, что ваши письма сложены в моем почтовом ящике здесь, в Гленвуде. Господи, ты, должно быть, думала, что я заблудился в тамошних джунглях. На самом деле я отправился туда выяснить, где сукины дети прячут одиннадцать миллиардов тонн кофе, который, по их словам, уничтожен плохой погодой. Кофе не нашел, но привез 180 килограммов кокаина».
Тед продолжал общаться с Мег, по крайней мере, по телефону. Она передала ему мою обеспокоенность его долгим молчанием. По его заверению, он вовсе не злился на меня. Но кто-то сказал ему, что я «имею собственное мнение о его невиновности, никак не соотносящееся с реальностью».