Сторона обвинения явно не хотела «перебарщивать».
Но, несмотря на подобную сдержанность, призрак электрического стула витал в зале суда, словно его уже внесли в зал и поставили рядом со скамьей подсудимого. Тед ожидал подобного развития событий, ожидала его и защита; общественность же откровенно требовала такого исхода.
Одна из трех женщин, избитых им до бессознательного состояния в ночь с 14 на 15 января 1978 года, простила его. Кэти Кляйнер Дешилдс сказала:
– Мне его очень жаль – он нуждается в помощи, а за то, что он сделал, невозможно требовать возмещения.
Отношение Кэрин Чэндлер было совершенно иным.
– Два дорогих мне человека мертвы из-за него, и я думаю, что он должен последовать туда же.
Крошечная Элизабет Луиз Кауэлл Банди, дрожа от тяжелых переживаний, подошла к месту для дачи свидетельских показаний с тем, чтобы обратиться с просьбой сохранить ее сыну жизнь. Он был идеальным ребенком. Ребенком, которого она родила в позоре, мальчиком, за которого она боролась, а потом молодым человеком, которым она гордилась. Он должен был стать ее возмещением за все перенесенные страдания. Он должен был стать совершенством.
Она представляла собой печальное зрелище и, как любая мать, боролась за свое дитя. Коварт был очень мягок с ней. Он сказал:
– Успокойтесь. Нам не хотелось бы потерять и вас, поэтому постарайтесь не нервничать.
Луиз рассказала присяжным о Теде и других своих четверых детях:
– Мы старались быть ответственными родителями, проводили сними много времени, давали им лучшее, что могли позволить на свой доход представителей среднего класса. Но больше всего мы хотели подарить им свою любовь.
Миссис Банди подробно описала школьные годы Теда, вспомнила, где он подрабатывал, будучи подростком, его изучение Азии, политическую деятельность, работу в Комиссии по уголовным преступлениям Сиэтла и его участие в избирательной кампании губернатора Эванса. Рассказывая все это, она производила впечатление гордой мамаши на приходском мероприятии в церкви, хвастающейся своим сыном, а вовсе не несчастной матерью, умоляющей присяжных сохранить ее сыну жизнь.
– У меня всегда были особые отношения с детьми. Мы старались никого из них не выделять, но Тед, самый старший, тем не менее был моей гордостью и счастьем. У меня с ним всегда были особые отношения. Мы много беседовали, а его братья и сестры всегда смотрели на него как на образец.
– Вы рассматривали возможность того, что Тед может быть казнен? – спокойно спросила Пегги Гуд.
– Да, я рассматривала такую возможность. Мне пришлось… из-за наличия таковой в данном штате. Я считаю смертную казнь самым большим варварством, которое может совершить человек по отношению к другому человеку. И я всегда так считала. Это не имеет никакого отношения к тому, что произошло здесь. Мое христианское воспитание говорит мне, что отнимать жизнь у другого человека при любых обстоятельствах – страшный грех, и я не думаю, что штат Флорида является исключением для Божьих заповедей. Тед может быть очень полезен многим людям, если останется жив. Его смерть лишит нас важной части нас самих.
– А если Теда приговорят к пожизненному заключению и он проведет остаток жизни в тюрьме?
– О… – ответила его мать, – конечно… да.
Впервые за все время суда Тед Банди заплакал.
Не может быть никаких сомнений относительно реакции присяжных на выступление матери Теда, но она не смогла поколебать их решения. Завершая перечисление аргументов в пользу смертного приговора, Лари Симпсон выразил мысль, преобладавшую тогда в зале суда:
– Мы провели в этом зале около пяти недель по одной единственной причине. По причине того, что Теодор Роберт Банди принял на себя функции судьи, присяжных и любого другого должностного лица, причастного к процессу убийства, и лишил жизни Лизу Леви и Маргарет Боуман. Именно этому и было посвящено все нынешнее дело. Они могли бы тоже стоять здесь и просить о пощаде. Как было бы хорошо, если бы матери Лизы Леви и Маргарет Боуман пришли бы сюда утром 15 января 1978 года и попросили бы о пощаде для своих дочерей.
Пегги Гуд настаивала, что казнь Теда означала бы то, что его невозможно излечить. Ее попытка убедить присяжных, что они имеют дело не с чудовищным преступлением, была явно ошибочной. – Одним из факторов при определении чудовищного преступления служит наличие страданий жертвы, присутствие пыток или неоправданной жестокости по отношению к жертвам. Я полагаю, вы прекрасно помните свидетельство доктора Вуда, в котором он совершенно определенно заявил, что эти женщины потеряли сознание от удара по голове. Они спали и не чувствовали боли. Они даже не знали, что с ними происходит. Это преступление не было чудовищным, зверским или просто чрезмерно жестоким, так как обе погибшие даже не подозревали об угрозе смерти. Они не страдали. И в преступлении отсутствовали какие-либо элементы пытки.
Никто, конечно, никогда не узнает, что чувствовали Лиза и Маргарет и каковы были их страдания.
Присяжные совещались в течение часа и сорока минут, поле чего вернулись с ожидаемым вердиктом – смертным приговором. Судья Коварт, уже приговоривший троих убийц к смерти на электрическом стуле, при желании мог бы отменить их решение.
Члены коллегии присяжных признавались позднее, что был момент, когда они разделились поровну, шесть на шесть, – тупик, из которого они вышли через десять минут, «посвященных молитвам и размышлениям».
Но именно собственное холодное, отчужденное, совершенно не эмоциональное поведение в суде самого Теда стоило ему жизни. Своим участием в перекрестном допросе полицейского Рея Кру он оттолкнул многих присяжных. Один из них заметил, что такое решение показалось «насмешкой над всей судебной системой».
31 июля был день выступления Теда в суде. Без всяких ограничений он держал речь, обращаясь к судье Коварту, и вовсе не с просьбой о помиловании, а, по его собственным словам, в самой любимой своей роли – в роли адвоката.
– Я не прошу о пощаде, так как считаю абсурдным просить о пощаде за что-то, чего я не совершал. В каком-то смысле это мое вступительное заявление. То, что мы видели здесь, всего лишь первый раунд, второй раунд, – в общем, начальные раунды долгой битвы, – и ни в коем случае нельзя сказать, что я сдался. Мне кажется, что если бы я смог здесь убедительно представить доказательства своей невиновности, доказательства, вызывающие обоснованные сомнения в справедливости обвинения, я уверен, что был бы полностью оправдан. И в том случае, если будет начат новый процесс, я, вне всякого сомнения, буду оправдан.
Мне было непросто присутствовать на этом процессе по целому ряду причин. Но главная причина моих тяжелых ощущений в самом его начале было представление свидетельств того, что произошло в доме «Хи Омега»: кровь, фотографии тел, окровавленные простыни. Понимание того, что во всем вышеперечисленном штат пытается обвинять меня, далось мне очень нелегко. Очень нелегко… И конечно же, я не могу игнорировать чувства семей этих молодых женщин. Мне они неизвестны. И видит Бог, мне вовсе не кажется лицемерием с моей стороны заявить, что я им глубочайшим образом сочувствую, насколько это только возможно. Ничего подобного никогда не происходило с близкими мне людьми.
Но я со всей определенностью заявляю суду и всем близким жертв, что я не имею никакого отношения к совершенному в доме «Хи Омега» или на Данвуди-стрит. И я также заявляю суду, что не могу принять вердикт в его полноте, так как, соглашаясь с той его частью, где говорится о том, что совершено преступление, я заявляю, что в части объявления виновного в нем данный вердикт погрешает против истины.
И как следствие я не могу согласиться с приговором при всем уважении к выносившим его и при всем уважении к суду, в котором он был вынесен, потому что это приговор не мне. Это приговор кому-то другому, кто в данный момент отсутствует здесь. Поэтому я буду подвергнут пытке и перенесу страдания за обсуждавшиеся здесь действия… но я не собираюсь разделять бремя вины за них.
Далее Тед продолжил свою речь нападками на прессу:
– Печальный, но, тем не менее, неоспоримый факт: пресса питается сенсациями и расцветает на зле, в том числе и на фактах, вырванных из контекста.
Затем Тед перешел к тяготам своих судебных перипетий:
– И теперь весь груз ответственности лежит на этом судебном процессе. И я вовсе не завидую вам. Сейчас суд подобен гидре. От судьи требуют, чтобы он не проявлял ни малейшей пощады, ибо и маньяк в доме «Хи Омега» не проявлял пощады к своим жертвам. От него требуют судить данное дело и с позиции правосудия, и с позиции человека. От вас также требуют проявить поистине божественную мудрость. Так, словно мы находимся в какой-то немыслимой греческой трагедии. Должно быть, она когда-то и в самом деле была написана и стала одной из тех греческих трагедий, где представлен тройной образ человека.
В конце же процесса как будто не осталось никого, кроме Теда Банди и судьи Эдварда Коварта – несомненно, двух антагонистов, но таких антагонистов, которые не могли не восхищаться друг другом. В другое время и в другом месте все могло сложиться иначе.
Никогда прежде Коварту не приходилось сталкиваться с таким образованным, грамотным и изысканно ироничным обвиняемым. Глядя на Теда, он видел, как много потеряло общество из-за того, что Тед встал на преступный путь, и, тем не менее, Коварт следовал требованиям долга:
– Приговор гласит, что вы должны быть казнены посредством электрического тока. Ток будет пропущен через ваше тело до момента наступления смерти.
В тот момент, когда Коварт произносил эти слова, всем было ясно, что он очень сожалел, что обстоятельства сложились столь трагически. Он взглянул на Теда и тихо произнес:
– Берегите себя, молодой человек.
– Спасибо.
– Я говорю вам это совершенно искренне. Берегите себя. Для судаэто настоящая трагедия – видеть бессмысленную растрату блестящих способностей, свидетелями которой мы все здесь стали. Вы очень талантливый молодой человек. Из вас бы вышел хороший адвокат, и я бы с огромным удовольствием работал с вами в нашем суде, но вы избрали совершенно иной путь. Берегите себя. Я не испытываю к вам никаких враждебных чувств и хочу, чтобы вы об этом знали.