– Спасибо.
– Берегите себя.
– Спасибо.
Я наблюдала за описанной сценой не в зале суда, с мест, предназначенных для прессы, а с экрана телевизора, дома в Сиэтле, и переживала несообразность всего происходящего так остро, словно присутствовала там. Судья Коварт только что приговорил Теда к смерти на электрическом стуле. Каким образом Тед мог «поберечь себя»?
Глава 49
Суд в Майами приближался к завершению, и все попытки Пегги Гуд спасти жизнь Теда Банди заканчивались ничем. «Основной вопрос в данном деле – это вопрос о наказании. Прежде всего необходимо думать о защите общества от преступника, но существуют и менее жестокие способы такой защиты, нежели лишение виновного жизни. Предложить смертную казнь в подобном случае равносильно признанию в собственном бессилии искоренить зло в осужденном. Приговорить виновного к смерти равносильно признанию в неспособности исцелить его – или в отсутствии средств исцеления».
Сотни – нет, тысячи раз – мне задавали вопрос, что я на самом деле думаю о вине или невиновности Теда Банди, и до самого последнего времени я уклонялась от ответа. Теперь же я попытаюсь изложить свои мысли относительно того, что заставило Теда бежать.
Возможно, это будет выглядеть самонадеянно с моей стороны. Ведь я не дипломированный психиатр и не криминолог. Тем не менее после десяти лет близкого знакомства с Тедом, в счастливые и тяжелые периоды его жизни, после тщательного изучения всех тех преступлений, в которых его подозревали и в которых он, в конце концов, после мучительного анализа фактов все-таки был признан виновным, я прихожу к выводу, что знала Теда лучше многих. И с чувством глубочайшего сожаления я вынуждена признать, что исцелить его было невозможно.
Скорее всего, Тед не понимал всю глубину чувств, которые я испытывала к нему. Осознание того, что он, вне всякого сомнения, виновен в приписываемых ему чудовищных преступлениях, причиняло мне не меньшую боль, чем если бы он был моим сыном или братом. Тед был мне ближе многих других людей, которых я знала. Я никогда не смогу забыть о нем.
Я испытала дружеские чувства, любовь, уважение, страх, печаль, ужас, глубокое возмущение, отчаяние – и, наконец, смиренное принятие грядущего. Подобно Джону Генри Брауну, Пегги Гуд, подобно его матери и влюбленным в него женщинам, я пыталась спаси жизнь Теда… дважды. В первый раз он знал об этом, во второй – нет. В 1976 году я послала ему письмо, в котором умоляла его не совершать самоубийства. Но он так и не узнал, что в 1979 году я пыталась добиться соглашения о признании вины, которое могло закончиться заключением в психиатрическую лечебницу, а не судебным процессом, неизбежно ведущим на электрический стул.
И подобно многим другим, я стала объектом его манипуляций. Но это вовсе не смущает меня и не вызывает возмущения. Я принадлежала к той довольно многочисленной группе разумных и сочувствующих ему людей, которые по-настоящему не понимали той силы, что владеет им и принуждает совершать преступления.
Тед вошел в мою жизнь, поначалу вполне второстепенной фигурой, в тот момент, когда в прах рассыпались убеждения и взгляды, которых я в течение многих лет столь самонадеянно держалась. Настоящая любовь, брак, верность, святость материнства, слепое доверие людям – все эти чудесные ценности внезапно рассеялись, как по ветру.
А Тед, казалось, воплощал в себе молодость, идеализм, чистоту, уверенность в себе и способность сопереживать. Казалось, он ничего не ждал от вас, кроме искренней и верной дружбы. В 1971 году он стал для меня решающим свидетельством того, что я чего-то стою, что я могу что-то давать людям и получать от них. И уж вне всякого сомнения, он не был хищным самцом, набрасывающимся на очередную «разведенку». Он просто находился рядом, внимательно слушал, успокаивал, подкреплял мои надежды. С таким другом не так легко бывает порвать.
Не знаю, чем я на самом деле была для него. Возможно, я только возвращала ему то, что он давал мне. Для меня он был идеалом, а ему было нужно, чтобы кто-то его так воспринимал. Не исключено, что он чувствовал во мне внутреннюю силу, хотя я сама в себе ее тогда не ощущала.
Возможно, он понимал, что может полностью на меня положиться, когда ситуация станет для него совсем угрожающей. В моменты глубокой депрессии он снова и снова обращался ко мне. И я всегда пыталась помочь ему, но никогда по-настоящему не могла облегчить его боль, так как Тед ни разу не продемонстрировал своих самых уязвимых мест – главного источника своих страданий. Он был человеком-загадкой, боровшимся за выживание в совершенно чуждом ему мире. И это требовало громадных усилий. Он выкристаллизовал свою личность с особой тщательностью, отчего любой неверный шаг мог грозить ее полным крушением.
Тот Тед Банди, которого миру было позволено увидеть, был красавцем с идеально натренированным телом – мощной завесой, за которой скрывался глубокий внутренний ужас. Он был блестящим студентом, остроумным, общительным, умеющим легко убеждать в своей правоте. Он обожал кататься на лыжах и велосипеде, занимался парусным спортом, был большим поклонником французской кухни, хорошего белого вина и утонченных экзотических блюд. Любил Моцарта и никому не известные иностранные фильмы. Знал в точности, когда нужно послать цветы и открытки с поздравлениями. Его любовные стихи были проникнуты нежностью и романтическим чувством.
Однако на самом деле Тед гораздо больше любил вещи, нежели людей. Он мог по-настоящему привязаться к брошенному велосипеду или старому автомобилю. К этим предметам он чувствовал искреннюю привязанность – куда большую, чем к любому человеческому существу.
Тед умело общался с губернаторами, оказывался в таких кругах, войти в которые большинство молодых людей и мечтать не могли, но при этом он никогда не ощущал полной уверенности в себе. На поверхности Тед Банди был само воплощение успешности. Внутри он представлял собой совершенно раздавленное существо.
Жизнь Теда была подобна жизни тяжелобольного инвалида – глухого, слепого или парализованного. Он от рождения был лишен совести.
«Так всех нас в трусов превращает совесть»[41], но именно совесть делает из нас людей и отличает нас от животных. На ней строится способность искренней любви, сочувствия, сопереживания чужой боли, возможность личностного роста. Каковы бы ни были издержки обладания совестью, награда за нее – это жизнь в мире рядом с другими человеческими существами.
Индивид без совести, начисто лишенный супер эго, уже давно является предметом исследования психиатрии и психологии. Термины, использовавшиеся для описания такого индивида, менялись с течением времени, но сам концепт оставался неизменным. Поначалу он получил наименование «психопатической личности», затем стал называться «социопатом». В настоящее время в моде термин «антисоциальная личность».
Жить в нашем мире и при этом в мыслях и делах постоянно противостоять другим человеческим существам – страшный и мучительный порок. Такой человек лишен внутреннего нравственного компаса, он подобен пришельцу с другой планеты, пытающемуся имитировать чувства тех, кто его здесь окружает. Практически невозможно установить тот момент, когда возникает антисоциальная направленность, хотя большинство экспертов сходятся на том, что это – результат остановки в эмоциональном развитии в раннем детстве, в возрасте примерно трех лет. Обычно она бывает результатом обращения эмоций внутрь индивида как следствие неудовлетворенной потребности в любви и принятии, а также вследствие депривации и унижения. Если названный процесс начался, ребенок вырастет внешне вполне нормальным, но никогда не станет эмоционально зрелым.
Он сможет испытывать только физическое удовольствие, возбуждение и чувство эйфории от различных видов игры, которые будут заменять ему реальные чувства.
Он знает, чего хочет, а так как его не сдерживает чувство вины и чужие потребности, он может быстро достигать удовлетворения своих желаний, но при этом никогда не способен заполнить внутреннюю пустоту. Он обречен на вечную ненасытность, на постоянный голод.
Антисоциальная личность, несомненно, психическое заболевание, но не в классическом значении этого слова и не с точки зрения нашей юридической практики. Как правило, такие люди отличаются высоким интеллектом и с ранних лет вырабатывают в себе нужные реакции и способы воздействия на тех, от кого им что-то нужно. Они умны, расчетливы, хитры – и, конечно же, очень опасны. Но глубоко несчастны.
Доктор Бенджамин Спок, работавший в госпитале ветеранов с эмоциональными нарушениями, возникшими во время Второй мировой войны, отмечал, что существует ярко выраженная межполовая проблема при лечении психопатических личностей. Психопаты-мужчины с удивительной легкостью очаровывают женщин из лечебного и обслуживающего персонала, при том, что мужской персонал очень быстро их «раскусывает». Верно и противоположное: психопаты-женщины легко обводят вокруг пальца мужчин из персонала больницы – но отнюдь не женщин.
Круг друзей и знакомых Теда в основном состоял из женщин. Некоторые из них любили его как мужчину. Других – среди них была и я – притягивали его светские манеры, его мальчишество, его мнимая искренность, неравнодушие и заботливость. Женщины всегда были для Теда утешением и проклятием.
Так как он умел манипулировать женщинами, расставлять их по нужным местам в своем тщательно контролируемом мире, они были очень важны для него. Казалось, он надеялся заполнить нами мертвую пустоту внутри себя. Он дергал нас за ниточки, как кукловод – марионеток, и когда какая-то из нас не реагировала так, как ему хотелось, он бывал одновременно и взбешен, и растерян.
С другой стороны, мужчины, как мне представляется, воспринимались им как угроза. Исключением мог быть только один мужчина – тот, кого, по мнению Теда, он способен был превзойти. Когда Тед в первый раз рассказал мне о своем статусе незаконнорожденного, я почувствовала, что он считает себя подмененным ребенком, отпрыском королевской фамилии, подброшенным по ошибке на порог дома жалкого чиновника. Он обожал мечтать о больших деньгах и положении в обществе. А оказавшись рядом с богатыми светскими дамами, чувствовал себя не в своей тарелке.