Кэрол Энн Бун была с Тедом, верная и преданная, как всегда. Она и ее сын Джейми Бун. Она проводили время с Тедом всякий раз, когда им разрешали. Кэрол Энн, попавшая в объективы камер, выглядела сильно похудевшей по сравнению с 1979 годом, годом процесса над Тедом, а ее темные волосы были осветлены. Она сильно изменилась, будто бы переняв у мужа его способность меняться подобно хамелеону.
Рано утром во вторник 1 июля Кэрол Энн, Джейми и Роуз, четырехлетняя дочь Теда и Кэрол Энн, встретились в закрытом помещении для посетителей. Кэрол Энн вышла из тюрьмы Рейфорд вскоре после полудня, закрыв голову зеленым пластиковым мешком для мусора. Джейми защищал ее от назойливых репортеров, крича в ответ:
– Заткнитесь… заткнитесь!
Теда перевели в камеру ожидания – последний шаг перед переселением в камеру смертника, – но он не выказал ни малейшего страха.
За исключением глаз. «Было что-то такое в его глазах, – вспоминал один из охранников, – что заставляло думать: а может быть, он действительно боится?»
Тед ел завтрак, состоявший из овсянки и горячих пирожков. Охранники внимательно следили за ним, чтобы удостовериться, что он не совершит самоубийства и не ускользнет из объятий электрического стула.
Но у него не было причин совершать самоубийство. Тед чувствовал, что время еще не настало. Вначале ему и Джеральду Стано была дана отсрочка приговора на сутки, а затем вообще на неопределенное время. Тед находился всего в пятнадцати часах от смерти, но не продемонстрировал ни малейших признаков страха, если только легким дрожанием челюстных мышц.
Сохранив чувство собственного достоинства, Тед вновь перешел из камеры ожидания в обычную камеру. Махинации его адвокатов с судами вновь завершились отсрочкой. Когда районный судья Форта Лодердейл Уильям Злоч отклонил апелляцию адвокатов Теда, в которой они подвергали сомнению признание Теда виновным в деле о «Хи Омега», Нельсон и Коулмен обратились с апелляцией в 11-й окружной апелляционный суд в Атланте. Комиссия из трех судей должна была оценить решение Злоча и апелляцию. Это могло занять несколько месяцев, а возможно, и лет.
Создавалось ощущение, что Теда Банди вообще невозможно казнить. Он каждый раз побеждал систему, а налогоплательщики Флориды платили за это.
4 августа Тед написал мне ответ на письмо, которое я послала ему в марте. Его почерк совершенно вышел из-под контроля. Страницы были исписаны вкривь и вкось, множество слов перечеркнуто и надписано сверху. Какое-то время он должен был чувствовать себя в безопасности, но по его почерку понять это было невозможно.
«Я получил сообщение, которое ты направила мне через суперинтенданта Даггера. Большое спасибо. Спасибо также и за деньги и марки, которые ты прислала в апреле. Теперь, когда все немного успокоилось, я могу сосредоточиться на писании писем».
Разделавшись с этикетными формулами, Тед вновь начал распространяться по поводу моей неспособности правильно понять серийные убийства. Он находил меня «искренней», но «плохо информированной и несвободной в суждениях».
«У тебя просто нет достаточно широкой базы данных, чтобы делать какие-то выводы, – ворчал он. – Я могу лишь посоветовать тебе обратиться к обзору выводов из исследований, проведенных Отделом наук о поведении и представленных в августовском издании «Бюллетеня ФБР» за 1985 год. Хотя доклад носит довольно общий характер, он представляет собой самое лучшее исследование в данной области, которое мне когда-либо попадалось, а я просмотрел большое их число. Это всего лишь начало, но превосходное начало».
ФБР, когда-то казавшееся Теду «переоцененными ублюдками», теперь почти заслужило его печать одобрения. У меня был бюллетень ФБР, на который ссылался Тед, и я знала двоих его авторов. Это действительно было превосходное исследование – исследование, которое с тех пор превратилось в книгу «Убийства на сексуальной почве: модели и мотивы» Роберта Ресслера, Энн Берджесс и Джона Дугласа.
В этом письме Тед просил меня не публиковать его слова, и я решила выполнить его просьбу до тех пор, пока он жив и ведет свои юридические битвы. Он явно не доверял мне и несколько раз подчеркнул, что в жизни почти никому не доверял.
На нескольких страницах он изливал свои эмоции по поводу человека, публично оглашавшего то, что Тед якобы рассказал ему по секрету. Тед подчеркнуто отрицал справедливость его слов. Попавшийся на удочку хитрости другого человека, Тед был вне себя от возмущения.
«Он предстал таким достойным, искренним, профессиональным и довольно академичным человеком, – писал Тед, преисполненный возмущения. – А оказался не только поверхностным проходимцем, но и откровенным лжецом. В самом прямом смысле слова. Это потрясло меня. В самом деле. За много лет я встречал разных людей. [48] на первый взгляд не был лжецом, и, тем не менее, он сфабриковал такие вещи, какие до него никому не приходили в голову. Это очень печально, Энн. Я не говорил с ним ни об одном деле, в котором я проходил в качестве подозреваемого. Ни разу. Я не такой идиот. Я не высказывал никаких предположений, мы беседовали на абсолютно общие темы. Ничего не записывалось на пленку… Никто прежде не лгал мне так, как он. Даже копы. Это подобно сезону охоты на Теда Банди. Любой может сказать что угодно о Теде Банди, и люди поверят его словам, если они легко выстраиваются в популярный миф…»
Тед подрывался на собственной петарде. Но в своей оценке он был безусловно прав.
Еще он просил меня писать и высылать ему деньги и марки, потому что «его семья вряд ли может чем-нибудь теперь помочь».
Я ответила на это письмо, а месяц спустя он ответил мне. И это его письмо оказалось последним. Оно было дружелюбнее двух предыдущих после семи лет молчания. Он писал о моем компьютере, с помощью которого я писала, и замечал, что был бы не против завести нечто подобное и себе, хотя название отдает чем-то «уж слишком механическим».
Основная часть его письма – и возможно, главная причина его написания – заключалась в обсуждении нераскрытых «убийств с Грин-Ривер» в районе Сиэтла. Через семь лет после ареста Теда в Солт-Лейк-Сити там начались самые многочисленные серийные убийства в Америке. Были убиты по крайней мере четыре дюжины (а, возможно, даже вдвое больше) юных уличных девиц, а их тела брошены в кустах в лесистых районах неподалеку от Сиэтла и Портланда.
На расстоянии трех тысяч миль оттуда Тед строил свои теории.
Это заведомый «висяк». Люди в группе по борьбе с серийными убийствами могут как угодно плести свои сети, но то, как этому человеку удалось ускользнуть, просто потрясает. Возможно, правда, что он уже мертв. Никто не может знать наверняка.
Я собрал большой объем материала об этом деле, и у меня есть масса соображений, и пару раз у меня было искушение высказать их вслух. Общественность ввели в заблуждение по его поводу. Публичное позерство полицейских чиновников понятно, но лишает людей объективной информации о сущностной природе подобных преступлений и в конечном итоге делает их раскрытие еще менее вероятным. И, несмотря на все усилия, следователи, насколько я вижу, были ограничены своими стандартными представлениями в работе с абсолютно нестандартным делом.
Как бы то ни было, я подумывал об обнародовании моих мыслей и соображений по данному делу, но потом решил, что люди не готовы объективно рассматривать мои высказывания. Да мне и не нужна публичность…
Я писала Теду о множестве женщин, которые сообщали мне о «встречах» с ним, при этом я, естественно, не указывала ни конкретного времени, ни имен, ни мест. Я заметила, что нужно было быть сверхчеловеком, чтобы быть во всех тех местах, где люди «вспоминали» о встречах с ним. В прессе возник определенный шум, когда отдыхающие обнаружили в округе Санпит, штат Юта, дерево с вырезанным на нем именем Теда Банди и датой «78».
Я прекрасно знаком с феноменом видений Теда Банди. Он очень многое сообщает о надежности свидетельств так называемых очевидцев, не правда ли? Свидетельство очевидцев – самое ненадежное из свидетельств, используемое в суде. И это также очень многое говорит о страхе.
Случай с деревом в Юте с вырезанным на нем именем очень странный. Властям Юты прекрасно известно, что в 1978 году меня в Юте не было. Нет ничего более определенного, чем мое местопребывание в 1978 году, и тем не менее полиция Юты начинает разыгрывать свой мелкий фарс. Я полагаю, это делается для того, чтобы убедить людей, что полиция все еще активно расследует дело. Не могу сказать, зачем им это надо. У нас в этом году выборы?
Его юмор продолжал оставаться довольно едким. Я спросила Теда, не хочет ли он что-нибудь почитать, и он ответил, что ему не разрешено получать книг, даже непосредственно из издательства. Исключение делалось только для религиозных книг или тех, что приходили в одной из четырех допускавшихся посылок за год. В каждой такой посылке могло содержаться до четырех книг, но Тед уже израсходовал свой лимит на 1986 год.
Я спрашивала его, занят ли он работой над своим делом, и он ответил, что его больше не занимают юридические проблемы.
Теперь я все оставляю моим адвокатам. Я больше не считаю юридическую казуистику позитивным и вдохновляющим опытом, мягко говоря. Теперь, когда у меня появились адвокаты, обладающие способностями и ресурсами разбираться в проблемах моих дел, я свел свое участие в этом к минимуму. У меня есть чем заняться.
Он не уточнил чем.
Пиши
Добра и мира Тед
Больше я не получала от него писем. Я уверена, что я ему писала. Но конец 1986 года стал для меня началом двух безумных лет. Я заканчивала книгу о Диане Даунс «Малые жертвы», читала лекции в Калифорнии и готовила месячное рекламное турне. (Это турне продолжалось с одинаковой активностью между выходом двух изданий «Малых жертв» в твердой и мягкой обложке, и со временем оно становилось даже еще более напряженным.)