Эпилог
Большую часть фотографий Карен, своей убитой дочери, Хелен Хилл потеряла во время пожара. Немногие уцелевшие снимки почернели по краям и хранились в запечатанном пакете вместе с обугленным извещением о похоронах. От пакета исходил слабый запах сгоревших цветов.
– Я чувствую запах каждого лепестка, – сказала мать, – особенно роз и гвоздик. – Она немного картинно выдохнула, когда гость уловил сладковатый пыльный запах и кивнул.
– О, – взволнованно сказала она, – вы тоже чувствуете? Выходит, не только я?
Карен было бы уже около тридцати, если бы она осталась жива, но для меня ей всегда есть и будет восемь лет. Ее убийство все еще реально, все еще пугает. Я так и не оправилась от страха с той самой ночи, когда отец Дост сказал мне, что она мертва. Я спешу домой с работы и резко захлопываю дверь. Когда я дома, мне никто не может навредить, меня никто не может тронуть.
Я не верю ни в рай, ни в ад, но у меня есть ощущение, что Карен ждет меня. Я не знаю, где именно. Не знаю, сможем ли мы увидеть друг друга, смогу ли я взять ее к себе на колени и сказать, что люблю ее. Может, мы просто будем вместе как две души. Но я снова увижу свою девочку.
Да, я хотела бы, чтобы Артур Шоукросс был мертв. Чтобы он не причинил мне этих мучений. Мне так жаль семьи, которые пострадали от него. Когда я увидела газетную статью, в которой рассказывалось о жестоком отношении людей на севере штата Нью-Йорк к его родителям, я стала думать о его матери. Я подумала, что она еще одна жертва, такая же, как Карен. Поэтому я узнала номер ее телефона в справочной и позвонила.
Как только она ответила, я услышала боль в ее голосе. Она спросила:
– Еще один репортер? Мне нечего сказать. Оставьте меня в покое.
Она заплакала. Я подумала, что в эти дни ей не остается ничего другого, как только сидеть без дела и плакать. Мое сердце забилось в груди.
– Миссис Шоукросс, – сказала я, – я не репортер. Я – Хелен Хилл.
– Кто?
– Я мать Карен Энн Хилл.
Она рыдала и рыдала, и я тоже вместе с ней.
Я сказала:
– Я звоню не для того, чтобы причинить вам еще больше боли. Я думаю о вас весь день.
Она сказала:
– Ох, моя дорогая, какой ужас вы пережили.
Мы обе еще немного поплакали. Потом она снова заговорила, но уже другим голосом, напряженным, настороженным.
– Мне звонили репортеры, пытались одурачить меня. Это действительно вы, миссис Хилл? Это действительно вы?
Она так тяжело дышала, что едва могла говорить. Позже я узнала, что у нее были проблемы с сердцем.
– Да, это я, миссис Шоукросс, – сказала я. – Наверное, мне следовало позвонить вам много лет назад, но я не могла.
– О, нет, моя дорогая, – ответила она. – Это я должна была позвонить вам.
– Я не была готова. Все эти годы я жила в оцепенении. Но не думайте, что я не думала о вас, о вашей семье. Я знаю, через какие муки вам пришлось пройти.
Она вздохнула:
– Я знаю, каково это – потерять ребенка.
Ее голос звучал опустошенно. Она сказала, что видела жертв Арта во сне, и это не давало ей спать. Ей и ее мужу приходилось опускать шторы. Люди отпускали непристойные шутки, даже звонили посреди ночи и спрашивали: «Сколько еще убийц вы вырастили за последнее время?» Их оскорбляли в магазинах, так что им приходилось уезжать из родного города и делать покупки за тридцать километров от дома, где их никто не знал. Родственники и друзья обналичивали для них чеки. В течение дня мистер Шоукросс, глава семьи, выбирал подходящее время, когда поблизости никого не было, чтобы забрать почту. Работая с машиной, он каждый раз скрывался за одеялом.
Она рассказывала, а я подумала, что в некотором смысле эти люди понесли еще более тяжелое наказание, чем их сын. Я не могла понять, почему Уотертаун не проявил к ним больше сострадания. Меня все эти годы поддерживали моя семья и друзья в Рочестере. В этом отношении мне повезло. Сердца в Рочестере полны любовью.
Она снова заплакала, и я сказала:
– Хочу, чтобы вы знали, что никогда, ни на секунду у меня не возникало плохих чувств по отношению к вашему мужу, к другим вашим детям, к кому-либо из вас.
Я дала ей свой адрес и номер телефона и сказала:
– Если когда-нибудь вы захотите поговорить со мной, просто позвоните. Нам не обязательно говорить об этом… происшествии. Не обязательно говорить о вашем сыне или моей дочери. Когда вам просто захочется поговорить, я всегда вас выслушаю.
В ее голосе звучала такая благодарность. Держу пари, она поблагодарила меня пять раз. Ей хотелось знать, видела ли я Клару, женщину ее сына.
– Только по телевизору, – сказала я.
В ее голосе зазвучали резкие нотки.
– Не знаю, почему эта женщина звонила мне домой. Я не стала с ней разговаривать. – Потом она спросила: – А вы видели Артура по телевизору?
– Да.
Она застонала.
– Вы видели его? Он выглядит ужасно. Мой сын выглядит как старик. Я была потрясена. Посмотрите, что с ним сделала тюрьма.
Ее голос звучал так устало, так обиженно, но она все еще беспокоилась о своем сыне! Он рассказал в газете всю эту ужасную ложь о ней и ее семье – про инцест, про избиения, и все же она по-прежнему любила его так сильно, что не могла перестать плакать.
Я забеспокоилась о ней.
– Миссис Шоукросс, вы сейчас одна?
– Нет, здесь мой муж.
Она так рыдала, что я подумала, как бы у нее не начались судороги. Поэтому я просто пожелала ей спокойной ночи и выразила надежду, что ей стало получше.
Месяц или два спустя кто-то, кто знал Мэри Блейк, решил, что нам двоим было бы неплохо встретиться. Ее привезли из Уотертауна в Рочестер, и в ту минуту, когда меня представили, я поняла, что что-то не так. Мы обнялись, и она сказала:
– Я много лет пыталась вас найти.
Я сказала, что связалась бы с ней, но не могла это сделать.
Она садится рядом со мной, берет меня за руку и говорит:
– Вашу дочь убил не Артур Шоукросс.
И в глазах у нее какой-то странный блеск.
– Что? – спрашиваю я.
Я заставила ее повторить это три раза, а потом сказала:
– Миссис Блейк, откуда вы это знаете?
– Неважно, – отмахнулась она, – просто знаю. Вашу дочь убил мальчик-подросток.
Меня трясло. Внутри у меня все разрывалось на части. А что, если она права?
Миссис Блейк спросила, была ли Карен слишком зрелой для своего возраста. Оформлялись ли у нее груди? Появились ли волосы на лобке? Я почувствовала, что меня сейчас вырвет.
Я решила побыстрее разобраться во всем этом, встала и сказала:
– Не могли бы вы поехать со мной, миссис Блейк?
Я отвезла ее в ближайший полицейский участок, чтобы она могла рассказать свою историю. Я все еще не была уверена, о чем именно она знает.
Приятный офицер отвел ее в комнату, побеседовал с ней, позвонил по телефону, а потом отвел меня в сторону и сказал:
– Перестаньте общаться с этой женщиной, мэм. Полиция Уотертауна хорошо знает Блейков. У них вечно неприятности.
Я ушла как можно быстрее. Меня трясло. Все мои воспоминания, все страхи ожили с новой силой. Я два дня после этого не ходила на работу.
Вскоре после встречи с Хелен Хилл две дочери Мэри Блейк были пойманы на краже мяса с рынка «Пи-энд-Си» в Уотертауне. Мэри было предъявлено обвинение в получении краденого имущества. Статья появилась в уотертаунской «Дейли таймс» под заголовком: «МАТЬ УБИТОГО МАЛЬЧИКА И ЕГО СЕСТРЫ ПОЙМАНЫ НА МАГАЗИННЫХ КРАЖАХ».
Глава семейства объяснила, что дома у них закончилась еда и они не ели уже два дня. Это была их вечная проблема. Страховой чек после смерти ее мужа составлял 375 долларов в месяц, даже с талонами на питание и пособием по социальному обеспечению ей было трудно прокормить три поколения Блейков.
Эти чертовы полицейские ворвались в дом, и я спросила: «Эй, вы кем себя возомнили?» Они вывернули мне руки и надели наручники. Мэри Эгнис Блейк, главный враг общества!
Мой адвокат сказал, что обвинение в краже на самом деле было выдвинуто из-за Шоукросса. Местная полиция хотела привлечь внимание общественности, ясно? Прокурор попросил меня признаться в хранении краденого имущества, но я не стала это делать, потому что не знала ни о каком украденном имуществе. Мясо есть мясо, так? Как кто-то может доказать, какие куски украдены, а какие нет?
Нас продержали всю ночь и отпустили под залог. Полицейские предупредили, что я могу получить за это год тюрьмы. Что будет делать моя семья, пока меня не будет? Как они будут питаться? Мы заплатили штраф в пятьдесят долларов за нарушение общественного порядка. Я все еще жду извинений.
После этого я стала немного мягче относиться к своим детям. Если убийство не считается преступлением в Уотертауне, то как могла быть преступлением кража? Как это может быть преступлением – брать еду, когда у тебя нет другой возможности поесть? Я пошла против закона, потому что от него никакой пользы.
Раньше я настраивала своих детей против воровства. Теперь уже нет.
Как и Хелен Хилл, Мэри Блейк планировала примириться с потерей своего ребенка.
– Я знаю, что Джек не умер, – объяснила она. – Но если это так… что ж, я воссоединюсь с ним, когда умру. Я знаю, что так и сделаю. Что бы ни случилось, я не верю, что Джеку было больно. Я думаю, что дух покидает тело мягко, с любовью.
Несмотря на все свои трудности, Мэри сохраняла непоколебимую веру в целительную силу любви. Она могла бы перечислить все добро, когда-либо сделанное для нее и ее семьи с тех пор, как они с матерью собирали мусор на свалке сернистого шлака.
– Вам бы стоило побывать здесь во время снежной бури 77-го, – она хлопнула в ладоши. – Люди проявляли такую любовь. Снегоходы привозили нам еду, магазины доставляли продукты по воздуху. Это было