На допросах Шоукросс рассказал, что занимался оральным сексом со своей сестрой Джин. Иногда он называл эти случаи реальными, а иногда – фантазиями. Временные рамки варьировались от собеседования к собеседованию. Психотерапевтам эта история представлялась импровизацией. Один из них отметил: «Остается неясным, имела ли место сексуальная близость на самом деле».
На слушаниях комиссии по условно-досрочному освобождению в 1979 году он хитро отвел от себя любое возможное обвинение, заявив, что «да, к этому шло, но я сказал ей „нет“». Казалось, его совершенно не заботит репутация сестры, которую, по его утверждению, он любил больше, чем любого другого родственника.
Комиссия по условно-досрочному освобождению в очередной раз дала отрицательную рекомендацию. Шоукросс быстро улучшил свой имидж, обратившись за психиатрической помощью и присоединившись к терапевтической группе, но на сеансах упорно молчал. Как обычно, вину за фактическое неучастие во взаимодействии он возложил на других.
Вопрос: Вы проходили в «Грин-Хейвене» курс терапии психического расстройства?
Ответ: Нет, не проходил.
Вопрос: Но вы обращались к психиатрам и психотерапевтам…
Ответ: Я пришел к психиатру, и он заснул прямо при мне.
Вопрос: Правда?
Ответ: Да. Потом его уволили, а меня отправили на групповую терапию. Пришлось порезать заключенного в блоке, во дворе, лезвием бритвы, потому что он вышел во двор и рассказал людям, что я сделал.
Вопрос: Зачем вам нужно было его резать?
Ответ: Там в кругу было тридцать парней… это групповая терапия. Когда я туда пришел, они сказали мне, что у всех них такой же случай, как у меня. На самом деле такого случая не было ни у кого, кроме меня. Когда начались обсуждения, психолог рассказал всем в группе, в чем мое преступление. И тому парню не терпелось выйти во двор и всем рассказать. Ну, вы знаете. Я зашел в блок, а там как раз офицер только что раздал всем по паре новых бритвенных лезвий. Я поднимался, чтобы побриться, а он как раз спускался по лестнице. Я увидел его и спросил: «Зачем ты ходишь и всем рассказываешь?» Он ответил: «Да, рассказываю и расскажу всем». Вот тогда я его и порезал. Прямо через бумагу… прямо по руке.
Неудивительно, что тюремные психиатрические записи Шоукросса представляли собой мешанину интерпретаций и более или менее обоснованных догадок, объединенных страхом и уверенностью в том, что он снова бы начал убивать. Как иронично заметил один из первых экспертов по этому процессу, «в личном деле заключенного имеется несколько неинформативных психиатрических экспертиз». Другие просто разводили руками. Эти специалисты были обучены диагностировать социопатов, шизофреников, маниакально-депрессивных психопатов и другие специфические типы, однако они, казалось, не могли разобраться в хаотичных психических процессах детоубийцы или классифицировать его поведение. Один эксперт предположил, что причина спутанности сознания и порывов ярости заключается в задержке детского развития в сочетании с аддиктивными аномальными сексуальными влечениями; другой указывал на его «педофилические фетиши» и умственную отсталость.
Одна пара экспертов дала более амбициозное объяснение:
Заключенный вырос в семейной ситуации, где принятие мужской идентичности было бы крайне опасным в результате крайне жестокого контроля его матери над отцом.
Заключенный, по-видимому, относится к тому типу людей, которые легко скатываются по нисходящей спирали низкой самооценки и слабой структуры личности, что усугубляет сексуальную гиперстимуляцию.
Вследствие этого заключенный постепенно становится склонным к тому, чтобы выплескивать свои эмоции все более примитивными способами, такими как поджог, инцест, сексуальное насилие или секс с детьми.
Из-за ранней сексуальной стимуляции заключенного и его слабой структуры личности он, по сути, не в состоянии сдерживать свои внутренние побуждения. Для этого заключенного сексуальная стимуляция столь же неконтролируема, как героиновая зависимость для других, но поскольку заключенный воспитывался, по сути, самостоятельно, то его стимуляции, скорее всего, принимают формы примитивного удовлетворения и проявляются, вероятно, таким образом, который будет признан социально неприемлемым.
…Авторы не считают, что заключенный в спокойном состоянии сознательно желал… быть плохим человеком или причинять боль другим. [Однако] заключенный проявил себя как человек крайне необычный, чьи реальные внутренние механизмы, вероятно, полностью находятся за пределами понимания любого из нас…
В 1981 году, на девятом году пребывания в «Грин-Хейвене», Шоукросс улучшил свои ничтожные шансы на условно-досрочное освобождение, согласившись на еженедельные сеансы терапии с психотерапевтом. Он также стал дружелюбнее с охранниками и другими заключенными. Некоторые из них немало удивились, обнаружив, что угрюмый убийца двух детей может смеяться, улыбаться и время от времени обмениваться шутками – даже на свой счет.
Психиатры тоже отметили улучшение. В отчете доктора Исмаила Озьямана о нем говорится так: «Опрятный, чистоплотный, тихий, готовый к сотрудничеству, внимательный, приятный. Никаких вывертов в поведении не обнаружено. Нормальный внешний вид лица и осанка. Самооценка/представление о себе хорошее. Устойчивость к фрустрации в пределах нормы. Абстрактное мышление не пострадало. Никаких галлюцинаций/бреда. Мыслительные процессы логичны, рациональны… Психотические/невротические симптомы не выявлены».
Однако два года спустя его темная сторона вновь проявилась во время очередного заседания комиссии по условно-досрочному освобождению. Психолог Рита Флинн записала: «Артур Шоукросс изначально подошел к этому интервью с враждебным настроем и в состоянии сильного эмоционального возбуждения. Заключенный неоднократно заявлял, что не может участвовать в этой встрече, поскольку собеседование проводилось женщиной… В ходе интервью Шоукросс постепенно успокоился и открыто беседовал на все предложенные темы».
В своей рекомендации отказать заключенному в условно-досрочном освобождении Флинн и ее коллега Шелдон Сабински отметили, что Шоукросс «проявил заинтересованность в преуменьшении и минимизации своей криминальной вовлеченности. Он сосредоточен на том, что, по его мнению, является „несправедливой практикой системы уголовного правосудия“… Считает, что система преследует его, поскольку он находится в заключении в течение длительного периода времени и „заплатил“ за свои действия…»
Психологи выяснили, что детоубийца «с готовностью говорит о некоторых важных эпизодах в ходе обсуждения фактов своего анормального сексуального влечения к младшей сестре Джинни. На момент той беседы Шоукросс отрицал какие-либо сексуальные контакты со своей младшей сестрой и относил их исключительно к области фантазий».
Там же впервые заключенный рассказал о связи между его военным опытом и совершенными преступлениями. Сабински и Флинн сообщили, что он, «по-видимому, с трудом различает свои поступки во время боевых действий во Вьетнаме и то, что является приемлемым в свободном, мирном, не милитаризованном обществе… Заключенный склонен сравнивать свои действия на войне с двумя убийствами детей, пытаясь минимизировать свою вину и указывая на то, что за время пребывания во Вьетнаме он совершил гораздо более тяжкие преступления».
Вьетнам превратил меня, деревенского парня, в психа… Я пытал людей, отрубил две головы, отрезал много ушей. Мы всегда отрезали левое ухо. Нанизывали их на нитки и сушили, стригли волосы в виде ирокеза… делали амулеты, нанизывая на них кости, зубы или ухо…
Так делали многие ребята. Наступали на лицо мертвецу, открывали ему рот и вырывали все зубы целиком. Можно было вырубить или заколоть кого-то штыком…
Одна женщина прятала винтовку за деревом, и я застрелил ее. Она умерла не сразу, и я оттащил ее к стоянке, заткнул ей рот кляпом, привязал к дереву и изнасиловал. У меня было мачете. Я вынул его и стал точить, поглядывая на женщину. А потом подошел и перерезал ей горло.
Убийцу направили в отделение посттравматического стресса, чтобы «помочь понять мотивацию своего преступления и эффективно справиться с гневом», как отмечалось в досье. Когда настала его очередь поделиться опытом с другими ветеранами Вьетнама, он сделал туманные заявления об эпизодах «инцеста» со своей сестрой и тетей «Тиной». Однако большую часть времени он спокойно слушал остальных. Через некоторое время он собрал достаточно разрозненной информации, чтобы подать запоздалый иск о причинении вреда здоровью оранжевым реагентом, применявшимся во Вьетнаме. Хотя он не явился на двадцать один из семидесяти одного сеанса в отделении по борьбе со стрессом, в личном деле отмечено, что он «служил пациентам примером для подражания» и был «ценным активом» отделения.
Немного улучшив свою репутацию и послужной список, он снова предстал перед комиссией по условно-досрочному освобождению, чтобы воззвать к состраданию: «Я не могу оспаривать свое прошлое. Теперь я понимаю, что [убийства] стали следствием моего прошлого, моих детских лет и того, что я делал на войне».
В отчете комиссии, отклонившей последнее ходатайство, отмечалось, что «заключенный никогда не конкретизировал причины как странных актов поджога и кражи со взломом, так и жестокости и насилия, приведших к гибели двух невинных детей… Основываясь на поведении заключенного, его можно классифицировать как психосексуального маньяка… Поэтому никакие тюремные стены не способны изменить его… Его агрессивная, воинственная реакция представляет собой зловещий потенциал для возможного повторения уже приведшего к трагедиям поведения».
После подведения итогов многолетних неудачных попыток постичь душу непостижимого убийцы авторы документа предупреждают: «Хотя психиатры и психотерапевты, по-видимому, еще не поставили диагноз аберрантному поведению данного заключенного или, что еще важнее, не подобрали лечение, общество в целом заслуживает защиты от этого человека до тех пор, пока искомое лечение не будет найдено, а это, вероятно, случится не раньше, чем истечет назначенный тюремный срок».