В понедельник днем, 26 марта 1984 года, Шери поставила перед своей классной руководительницей Синтией Антос необычную дисциплинарную проблему. Девочка была названа «ученицей месяца», и ее фотография сияла перед классом со стены над горшком с тюльпанами. В тот день она помогала проверять тетради и была так весела и жизнерадостна, что миссис Антос даже хотела попросить ее немного остыть. Но потом, подумав, упрекнула себя – какого черта, девочка счастлива, и не надо ее трогать.
Проблема заключалась в том, что класс задолжал миссис Антос девять минут штрафного времени, но энтузиазм Шери смягчил учительницу, и она объявила ей о полном помиловании. Радостная Шери умчалась с последним звонком.
Она не пришла домой вовремя и не отметилась звонком другу. Тот посоветовал расстроенным родителям не волноваться: Шери планировала купить подарок для беременной учительницы, а потом разнести газеты.
Когда она не вернулась к семи, мать и отец пошли по домам в городских рабочих кварталах. Сосед сообщил, что видел девочку на перекрестке Шенанго и Бевьер около 17:00, а другой сказал, что заметил ее на соседней Дефорест-стрит несколькими минутами позже.
К 21:00 полицейское управление Бингемтона уже приступило к розыску дочери Дэйва и Джинни Линдси. Пятьдесят полицейских штата помчались в город на помощь коллегам, а штаб-квартиру шерифа округа Брум заполонили добровольцы. Пожарные прочесывали растительность на лесистых склонах холмов к востоку и западу от реки Шенанго; к поискам были привлечены два вертолета и собаки-ищейки, которых отправили по следу на Дефорест-стрит. На блокпостах дежурили свободные от службы полицейские и гражданские добровольцы.
Друзья из квартала, где жила семья Линдси, покинули свои непритязательные двухэтажные деревянные домики, чтобы встретиться со встревоженными родителями и обсудить все возможные варианты – за исключением похищения и убийства. Этих тем все старательно избегали. Кто-то предположил, что непоседливая девочка добивается этим побегом какой-то своей цели.
Дэвид и Джинни настаивали, что это невозможно. Все члены семьи любили друг друга. У Шери случались порой вспышки подросткового бунтарства, но она никогда не держала зла. Самым твердым и непреклонным из всех них был отец-полицейский, и Шери восхищалась им целиком и полностью.
– Если бы она вошла в эту дверь прямо сейчас, – сказала ее мать за чашкой кофе в три часа ночи, – я бы просто подбежала к ней, схватила на руки и поцеловала.
Женщина старалась не плакать.
– Я бы точно не стала кричать на нее и ругаться.
– Но мы поговорим с ней потом, – твердо и решительно пообещал Дэвид Линдси.
– Нет.
– Да.
– Ну, может быть, через неделю, – уступила Джинни и, промокнув глаза, сказала: – Шери, как бы она ни злилась, даже спать лечь не может, не поцеловав нас обоих. Да, она все равно ляжет взбешенная, но ей обязательно нужно подарить нам этот поцелуй.
Слова жены напомнили сержанту Линдси о том дне, когда его дочери угодили в глаз при отборе на кэтчера в Малой лиге. Ее слез тогда никто не увидел.
Он зашел в спальню, чтобы побыть одному.
К утру было напечатано десять тысяч листовок, в которых говорилось о вознаграждении в три тысячи долларов за информацию о пропавшей. В полицейской сводке содержалась ориентировка на красивого седовласого мужчину, которого видели в голубой машине на перекрестке Шенанго и Кэри поздно вечером в понедельник. Поисковые группы обошли дома, расположенные на пути следования девочки. Любое похищение считается серьезным делом, но похищение ребенка полицейского воспринимается как личное оскорбление для всех сотрудников полиции.
В 15:00 детективы прибыли в дом Джеймса Б. Уэйлса, тридцатипятилетнего рабочего, который работал доставщиком газет прежде, чем этим занялась Шери. Это был невысокий коренастый мужчина с густыми рыжими волосами и усами, с крупным и тяжелым лицом, прической под Элвиса и странными, будто вытаращенными глазами. Одевался он обычно как денди – носил шляпы, пиджаки и цветастые галстуки, – но в этот день на нем были синяя футболка и спортивные штаны.
Полиции сообщили, что Шери Линдси была в ужасе от своего предшественника. Месяцем ранее она сказала подруге:
– Маршрут отличный, но мужчина, который показывает мне маршрут, очень чудной, у меня от него мурашки по коже.
Всякий раз, когда Шери отправлялась в дом Уэйлса, мать обязательно сопровождала ее – до этого понедельника.
– Если с Шери что-нибудь случилось, – наставляла поисковиков Джинни Линдси, – поверьте мне на слово, это сделал Уэйлс.
Детективам главный подозреваемый казался открытым, честным и обеспокоенным. Он описал Шери как «тихую и очень приятную… по-настоящему милую девочку». Уэйлс предоставил железное алиби: его жены не было дома, и вторую половину дня он провел со своим одиннадцатилетним пасынком. Никто из них пропавшего ребенка не видел.
– Я всегда предупреждала своего сына не ходить с незнакомцами. Сегодня никому нельзя доверять, – сказала жена, кивая в знак согласия.
Во время разговора двое малышей Уэйлсов играли на полу, и когда двухлетняя девочка протянула игрушку, Джим Уэйлс улыбнулся ей и сказал:
– Все хорошо, милая.
На детективов он произвел впечатление любящего мужа и отца.
Тем не менее Джинни Линдси не унималась, и детективы прогнали данные Джеймса Б. Уэйлса через компьютер и получили с полдюжины совпадений. Скудные биографические данные дополнили родственники и соседи. В школе его знали как неисправимого прогульщика и заядлого драчуна, бывшие жены обвиняли в том, что он избивал их. Уэйлс был пьяницей и наркоманом, страдал провалами в памяти, не мог найти постоянной работы и пополнял доход кражами со взломом. В двадцать шесть лет Уэйлс забаррикадировался в своем доме и вел воображаемую войну, пока его не схватили и не положили в больницу. Психиатрам он рассказывал о своих подвигах в качестве командира армейского отделения во Вьетнаме и горевал по приятелю, который «получил пулю, предназначавшуюся мне». Проверка показала, что он был с позором уволен из военно-морского флота за гомосексуальность и никогда не ездил во Вьетнам. Ему поставили диагноз «шизофрения», пролечили и отпустили. В тридцать лет Уэйлса арестовали за акт оральной содомии с ребенком, причем второго мальчика он заставил на это смотреть; дело было прекращено за отсутствием улик.
В девять часов вечера во вторник, через двадцать восемь часов после того, как Шери Линдси не пришла домой на ужин, полицейские вернулись в дом на Стерджес-стрит и попросили Уэйлса проехать с ними в центр города. По дороге он упомянул о пропавшем ребенке в прошедшем времени и высказал свое экспертное мнение, состоящее в том, что девочка убита. Казалось, он нервничал.
Когда подозреваемого вывели из помещения, полицейские допросили его одиннадцатилетнего пасынка. Мальчик сказал, что Шери постучала во входную дверь около 17:00, чтобы забрать газету «Ивнинг пресс». Он позвал отчима, а сам вернулся наверх посмотреть телевизор. Чуть позже он услышал крики из подвала, а когда спустился на несколько ступенек, увидел болтающиеся в воздухе ноги девочки. Пятясь назад, он услышал, как детский голосок произнес: «Голова болит».
Мальчик добавил, что испугался и закрылся в своей комнате. Уэйлс посоветовал ему забыть о том, что он видел.
Детективы поделились услышанным с матерью мальчика, Сью Эллен Уэйлс.
– У меня было предчувствие, что что-то не так, – призналась она, дрожащей рукой подписав бланк разрешения на обыск.
Тело Шери Линдси было найдено в подвальном помещении под несколькими кусками обшивки, старым чемоданом, синим одеялом и парой детских джинсов. Рубашка на ней была разорвана спереди и задрана вверх, чтобы скрыть лицо. Тело лежало поверх пары кроссовок и вечерней сумки для газет.
Уэйлс рассказал полиции, что готовил свиные отбивные для своего пасынка и двух малышей, когда в дверях появилась Шери. У него случилось помутнение рассудка, он затащил девочку в подвал, избил ножкой стола, задушил, изнасиловал и повесил на потолочной трубе. Потом он спрятал монеты и разбитые очки в ящик комода, засунул бумажные деньги под матрас и вернулся на кухню – готовить ужин.
На похоронах снег садился на погоны пятидесяти полицейских, застывших по стойке смирно. Джинни Линдси тяжело опиралась на плечо мужа. Друзья говорили, что на лице сержанта было больше гнева, чем горя. Чувства горожан выразила редакционная заметка в местной газете: «Нас лишили радости жизни. Город мрачен и полон дурных предчувствий. В кафе у людей напряженные, серые лица. Радио играет приятные мелодии, но они звучат диссонансом… Печаль легла на все вокруг…»
Джеймс Уэйлс объявил себя невменяемым и обратился за помощью к местному психиатру. Судебный процесс стал тяжким испытанием для семьи Линдси, особенно когда некоторых присяжных, казалось, тронули подробности жалкой жизни убийцы. Оказалось, что коэффициент интеллекта у Уэйлса составляет всего 84 балла. Его отдали на усыновление в пять лет, и он был одержим жаждой мести. Он утверждал, что Шери Линдси, появившись у его дверей, предстала перед ним в облике его матери.
Доктор Р. Дэвид Киссинджер, директор консультационного центра при Университете штата Нью-Йорк в Бингемтоне, засвидетельствовал, что Уэйлс потерял контроль над собой в момент «прерывистого взрывного расстройства», и у него сложилось впечатление, что он убивает свою мать. Психиатр утверждал, что фатальное заблуждение Уэйлса могло быть – а могло и не быть – связано со свиными отбивными, которые он готовил, но «как только это случилось, он просто ушел в фантазию, из которой уже не было выхода».
Пока супруги Линдси ерзали на жестких деревянных сиденьях, свидетели обвинения один за другим принялись опровергать версию защиты. Судебный психиатр Мокарран Джафри заявил, что Уэйлс рассказал ему похожую историю и покраснел, разыгрывая убийство, но «по моему мнению, это была просто инсценировка».