У Клары было круглое лицо, широко расставленные голубые глаза, высокие скулы и густая копна темно-русых кудрей, которые, казалось, требовали постоянного внимания ее пухлых пальцев. Она так часто и настойчиво возилась со своими волосами, что иногда они становились похожими на парик. От носа к уголкам губ у нее тянулись морщинки. Когда она кокетливым голосом рассказывала о своей большой любви, то закатывала глаза так, что оставались видны только белки. В такие моменты она походила на Сиротку Энни из комикса.
Об Арте Шоукроссе она отзывалась только в почтительных выражениях. Даже прожив пятнадцать лет в окрестностях Рочестера, Клара сохранила детскую манеру растягивать слова. Она была живой экспрессивной болтушкой и иногда использовала речевые клише в слегка измененном виде, лукаво улыбаясь, как будто только что их придумала: «острая, как клещ», «четыре листочка на ветру», «толстая, как блохи на еноте»… Для выразительности она использовала несколько фирменных фраз: «скажу прямо», «вот что я скажу», «скажу тебе так».
Многолетнее стояние у кухонных плит и прилавков вызвало обострение артрита в спине, иногда она моргала от боли и отворачивалась. Время от времени она выпивала – «севен-энд-севен» или бурбон с имбирным элем, – безуспешно сидела на диете и сторонилась светской жизни. Большинства жителей своего района она избегала – не потому что была настроена против чернокожих, а потому, что в присутствии молодых мужчин чувствовала себя неловко.
– Расхаживают в своих спортивных штанах по Клинтон-стрит, – объясняла Клара, – и мне кажется, что под штанами ничего нет. Они просто выглядят раздетыми. Уж лучше б носили старые штаны с заплатками, чем бегали вот так.
Каждый день она кормила белок и птиц. В ее маленькой гостиной мерцал 24-дюймовый телевизор, а по радио постоянно играла музыка: Ронни, Рэнди и Хэнкс, Долли Партон, «Джаддс».
– Больше всего я восхищаюсь Лореттой Линн, – объясняла Клара. – Даже назвала дочь в ее честь. Мне нравится музыка, которую я могу понять.
Она читала желтые журналы из супермаркетов и делилась прочитанными историями со своими детьми.
– Ты только послушай, – говорила она дочери Линде по телефону, восторженно закатывая глаза. – Там сегодня писали про двухголового ребенка… Ну, наверно, поэтому я его купила! Я видела двухголового младенца на ярмарке, когда была маленькой девочкой. В большой банке с формальдегидом. Иногда я думаю об этом по ночам.
Но больше всего она размышляла о своей большой любви.
Я родилась и выросла в горах. Лучше б я никогда не уезжала, но тогда я бы не встретила Арта. Я родилась под именем Клириди Дреннан в маленьком горнодобывающем и лесозаготовительном городке в округе Клей, Западная Вирджиния. Настоящий Божий зеленый уголок, хотя там никогда не было работы с тех пор, как закрылись шахты. Мы жили в долине Сикамор-Крик, по обе стороны от нас возвышались горы, а сезон урожая был коротким. Скажу прямо – я родилась в тысяча девятьсот тридцать первом году, так что у меня было несколько лет форы. Я ходила босиком, пока мне не исполнилось восемнадцать. Мои отец и отчим работали в маленьких старых угольных шахтах, никаких профсоюзов, работникам требовалось сорок пять минут, чтобы спуститься в забой. Было много несчастных случаев. Пострадавших мы лечили сами.
Я никогда не знала ни о чем, кроме работы, вот почему вы не услышите от меня жалоб. Иногда все, что было у нас на столе – это старые добрые бобы или кусок испеченного хлеба. Мы выращивали то, что ели сами: кур, свиней, корову для молока и масла, кукурузу, помидоры, капусту, фасоль в стручках. Свое первое блюдо для всей семьи я приготовила, когда мне было семь. Мама в тот момент была на улице, сорняки полола.
Некоторые говорят, что я сделала из убийцы домашнего любимца. Скажу вам так, у меня всегда были домашние животные. Когда я была маленькой девочкой, у меня была курица по имени Топпи – я называла ее так из-за большого хохолка. Она была черна как уголь, но когда на нее падало солнце, ее перья становились синими, зелеными… всякими – Господи, до чего ж она была хорошенькая! Ходила за мной повсюду, как щенок, забиралась ко мне на кровать и несла яйца. У меня была маленькая горная кобылка смешанной породы по кличке Перл, и я объехала на ней без седла всю гору. Всегда у меня были домашние животные. Если Арт Шоукросс и был моим любимчиком, то он был далеко не первым.
Когда я была маленькой, мой дядя спросил, что ты собираешься делать, когда вырастешь, Клириди? Я сказала: «Выйду замуж и заведу дюжину детей». Так, ну-ка, посчитаем. У меня живы восемь мальчиков и две девочки, а еще было два выкидыша. Как раз. Мы – дружная семья. Один из моих сыновей отбывает небольшой срок в Альбионе. Раньше он сидел в тюрьме строгого режима. Звонит мне, когда только может. Все мои дети так делают.
Я вышла замуж, когда мне было почти восемнадцать. В горах не было работы, поэтому мы с мужем поступили по примеру многих из округа Клей: приехали сюда, в Рочестер. «Кодак», «Хики-Фримен», «Бауш-энд-Ломб» – на этих заводах нас не ждали, потому что мы не были квалифицированными работниками, поэтому нанимались мы на небольшие фермы. Работали старательно, но потом собрали вещи и уехали назад, потому что сильно скучали по Западной Вирджинии – как и любой бы на нашем месте. Жизнь была тяжелая, куда ни глянь, и мой муж ничуть ее не облегчал. Скажу прямо: я жила с этим мужчиной с тысяча девятьсот сорок девятого по семьдесят четвертый, и все, что он мне когда-либо давал – это секс. Я не знала любви, не знала сострадания. Однажды он ударил меня по лицу, и мне стало так тяжело, что я выпила бутылку скипидара, но от этого меня только стошнило.
Он обвинил меня в том, что я развлекаюсь с другим, в том и в сем, выставил меня ниже змеиного брюха. Я сказала, что раз уж ты так говоришь, то я сыграю в эту игру, и я загуляла и родила ребенка от другого. Когда мой муж узнал, что наш новорожденный сын не его, мы развелись.
Я вернулась сюда, в Рочестер, чтобы поддерживать детей. Иногда мы голодали, но я всегда отказывалась от пособия. Я была экономкой в колледже Брокпорта, работала в «Бургер-Кинг» напротив продуктового рынка, в домах престарелых поваром и помощницей повара. Пыталась наняться в «Бронья продьюс», но у них в штате и так было уже достаточно Нилов. Я бралась за случайную работу – убирала в офисах. Скажу откровенно, тяжелая работа меня не беспокоит. Всю свою жизнь я приглядывала за другими.
Когда я впервые увидела Арта, меня словно током ударило. Это случилось сразу после Рождества 1987 года, когда я заехала за своей дочерью Лореттой. Он резал морковь, капусту и все такое прочее. Я бросила на него один взгляд, и волосы у меня на затылке встали дыбом. Он не был похож ни на кого из тех, кого я когда-либо знала. У него были самые черные волосы на свете, и я подумала, что он итальянец. Я бы не назвала его красивым, но что-то в нем было такое.
Он работал на аппарате для резки мяса с острыми как бритва ножами, и один из парней начал дурачиться. Арт сказал ему: «Эй, послушай меня! Сейчас не время валять дурака! Я здесь руку могу потерять».
Женщинам нравятся мужчины, которые говорят напрямик, мужчины есть мужчины. Я подумала про себя, что так или иначе увижусь с этим парнем. Я поговорила с Лореттой, и она пригласила его к нам домой. Почему? Потому что я попросила ее об этом!
Несколько вечеров спустя он появился. Мы сидим в моей гостиной, он, мои дети и я, и он смотрит на меня, а я смотрю на него…
Мне так жаль. Я не могу говорить о нем без слез… Мы смотрим друг на друга, просто пялимся. У него такая манера, что он подмигивает не одним глазом, а обоими, и когда делал это, меня аж потряхивало. И я стала приставать к нему, тыкать в него пальцем, просто дотрагиваться, потому что ничего не могла с собой поделать. Через какое-то время мы пошли на кухню, и я его поцеловала. Но и ничего больше. На следующий день я снова увидела его в «Бронья» и отвезла домой, на Александер-стрит. Прежде чем я его высадила, мы назначили свидание на пару вечеров позже. Мы поехали к моей дочери Линде в Брокпорт, затем к моему сыну Рексу – посмотреть телевизор. Мы вернулись домой около полуночи, и я снова поцеловала его, но не более того.
Он умел делать так, что ты проникаешься к нему нежностью. Я не знала подробностей о его тюремных неприятностях, но просто чувствовала, что, когда придет время, в его объятиях будет очень уютно. Он был такой милый и аккуратный.
Супруга Шоукросса, Роуз Мари Уолли, уже имела дело с другой женщиной в его жизни. Арт не видел свою мать семнадцать лет, но, по мнению Роуз, с таким же успехом она могла бы жить у них в гостиной.
Он любил свою мать и всегда говорил ей об этом по телефону, но утверждал, что никогда не мог ей угодить, и изо всех сил старался не обижаться на все, что она говорила. Он признавался, что ему все еще было больно из-за того, что она не навещала его в тюрьме, и постоянно вспоминал это ее оскорбление, как будто трогал больной заусенец.
Арт почти ничего не говорил о своем отце, но Роуз видела, как сильно он тоскует по матери. Они договаривались о визите, но это никогда не случалось. Однажды вечером, после долгого телефонного разговора, он швырнул трубку и начал бормотать:
– Мама… она сказала… лучше бы я умер. Что мне не стоило рождаться.
Он вышел в ванную и захлопнул дверь.
– Арт, – позвала Роуз, – что я могу для тебя сделать?
– Просто уйди. Оставь меня в покое. – Она услышала рыдания.
Через некоторое время он объяснил, что мать разозлилась на него, когда он сказал, что собирается посетить Шоукросс-Корнерс, приехать на автобусе. Мать велела ему держаться подальше – на севере штата Нью-Йорк его никто не желает видеть.
Супруги обсудили ситуацию и решили пригласить родителей в Рочестер, расположенный в четырех часах езды по автостраде. Но Арт снова услышал отказ. На этот раз он швырнул трубку и вышел через парадную дверь. Роуз проверила и увидела, что велосипеда нет. Арт отсутствовал несколько часов, и она не осмелилась спросить, где он был.