Его мрачное настроение усиливалось с каждым звонком в Уотертаун. Роуз задавалась вопросом, как долго он сможет сдерживать в себе столько раздражения и ярости. Арт звонил матери, болтал о своей работе, рассказывал о салатах, о друзьях в «Данкин Донатс», обо всем, что случалось в его новой жизни, а после разговоров огрызался на Роуз по малейшему поводу или падал в кресло и тупо пялился в стену.
В такие дни он проводил большую часть свободного времени перед телевизором. То, что смотрел он, ее не интересовало. Обычно он делал одно-два замечания во время выпусков новостей, но всякий раз, когда там поднималась тема убийства, замолкал. Ему, похоже, нравились шоу с танцующими девушками, которое показывали по кабельному телевидению. Она не жаловалась, ведь это удерживало его дома. Если она мешала ему сосредоточиться, он мгновенно впадал в истерику, которая заканчивалась так же быстро, как и начиналась. Однажды он швырнул на пол цветочный горшок, а потом спокойно собрал осколки. Бросил сковородку в стену на кухне… и занялся готовкой. Он разбил посуду, лампу, несколько приборов. Когда Роуз спросила, в чем дело, он сказал:
– Роуз, ты хочешь, чтобы я бил тебя, или ты хочешь, чтобы я бил посуду?
Однажды он пришел в ярость из-за того, что у него три раза за день прохудилась шина.
– Бедняжка ты мой, – посочувствовала Роуз. – И что ты сделал?
– Выбросил этот чертов велосипед в реку.
– Как же ты добрался домой?
– Пошел по дороге и поймал такси.
Позже он приобрел велосипед на гаражной распродаже.
Однажды вечером Арт пришел домой и обнаружил, что она нарушила данное ему обещание, выпив немного вина. Он – как сам потом выразился – «вмазал ей пару раз».
Иногда создавалось впечатление, что он дрейфует в каком-то своем собственном пространстве. Он просыпался от кошмаров о Вьетнаме и однажды был так встревожен, что его вырвало в постели. Он быстро оделся и сказал ей, что уходит ненадолго, а она, проснувшись, обнаруживала, что его нет. Куда он отправлялся в три часа ночи? Она не осмелилась спросить его.
Во мне до сих пор сидит что-то после Вьетнама, и это что-то не дает мне покоя. Наверно, это плохо, потому что избавиться от этого пока не получается.
Мы с парнями поймали одну шлюху, засунули в нее пожарный шланг и включили воду. Она умерла почти сразу. Шея с головой отлетели от тела сантиметров на тридцать.
Другую проститутку привязали за ноги к двум согнутым деревцам. У нее во влагалище была бритва, и ее разрезало от задницы до подбородка. А потом деревца отпустили, и они разорвали ее пополам. Мы так и оставили ее висящей между деревьями…
Вьетнам в моей жизни остался незабываемым событием. Шлюхами там были девчонки от 9 до 15 лет. О чем тут говорить! Девочке, которая была у меня в Плейку, было 13 (ее звали Ки); той, что в Контуме, 24 (Лин), в Дакто – 11 (Фрогги). Все хорошие, чистые. Но были и совсем другие…
Помню, как однажды в Плейку маленькая девочка лет 6 набрела на группу солдат и подорвалась. В другой раз мы увидели маленькую толстушку в грязи. Она сидела и плакала, но с места не двигалась. Вокруг талии у нее была обмотана проволока, которая уходила под землю. Мы подходить не стали, обошли ее стороной. Потом накинули ей петлю под мышки и протянули добрые тридцать метров веревки между ней и джипом. Джип тронулся и потянул ее за собой. От взрыва осталась яма глубиной метров десять. А девчушке оторвало ногу.
Там много происходило такого, о чем никто нигде не сообщал. Бьюсь об заклад, если бы люди поговорили с кем-нибудь из тех, кто вернулся, они тогда, наверно, начали бы понимать больше. Есть много такого, что я не могу забыть. Вот лежу иногда и не сплю, а когда засыпаю, вижу сны. Тяжело!
…Может быть, то, что меня грызет изнутри, так это те две женщины, которых я убил, ну или помог им умереть. Вот я лежу, засыпаю, а просыпаюсь в слезах. Почему? Все эти годы я пытался забыть, но оно не отпускает. От нервов у меня и язвы появляются. Я в самом деле попал [неразборчиво] в лоб. Не вырубил, но крови было много. Он держал какую-то игрушку. А я подумал…
Та другая девушка в джунглях, которую я убил… отрубил ей голову и повесил на шест у ручья. Я схватил ее и разделал, как бычка, шеей вниз. Разрезал мачете посередине, разодрал, потом смыл кровь. Зачем? Я и сам хотел бы знать. Как будто оленя выпотрошил. Давно, в 1965 году, я работал на мясном рынке в Адамсе, штат Нью-Йорк, к югу от Уотертауна. Там и научился разделывать по девятнадцать коров и быков в день…
Думаю, единственное, что пострадало, это мой мозг, образ мыслей. Есть для этого такое слово – аберрация.
По мере того как кошмары Арта усиливались, пара начала ссориться из-за секса. Его телефонные перепалки с матерью продолжались, а потом он топал по квартире, колотил кулаками по стенам и в конце концов уходил пить кофе в «Данкин Донатс». Когда он возвращался, зачастую все еще взвинченный, она уже спала, потому что ей нужно было рано вставать на работу.
Его сексуальные проблемы усугублялись. Роуз всегда проявляла терпение и старалась помочь. Он все чаще обвинял в своих трудностях ее, жалуясь, например, что она сделала ему больно, заняв позицию сверху. Она села на жесткую диету, но жалобы продолжались. И все чаще он заканчивал споры грубой силой.
У нее усилились головные боли, и вся верхняя часть тела была в синяках от его ударов. Однажды вечером Бетти Шоукросс позвонила, когда Арта не было дома, и Роуз в отчаянии пожаловалась ей, что он ударил ее по лицу и схватил за ногу так сильно, что остались следы.
– Ну так скажи об этом его надзорному, – бросила в ответ Бетти.
Потерять Арта Роуз не хотела и рисковать не стала. Наоборот, в ходе интервью службе по условно-досрочному освобождению сказала, что они стали ближе, чем когда-либо. Она хотела бы как-то улучшить ситуацию, но в последнее время его ничто не устраивало – то квартира выглядела недостаточно опрятной, то тюбик зубной пасты не был свернут, то не блестела посуда или мебель стояла не на своем месте. Она пришла к выводу, что у него есть какая-то неизвестная личная причина злиться на нее. Ей была невыносима мысль о том, что она может потерять его. В нем было много привлекательного и доброго. Все в многоквартирном доме восхищались им; дети стучали в дверь и спрашивали, может ли он поиграть с ними; у него появились друзья в «Данкин Донатс», включая менеджера-пакистанца. Она надеялась, что Арту не скучно с ней; некоторым мужчинам нужны постоянные перемены, а жизнь в доме 241 на Александер-стрит не отличалась приятным разнообразием.
Она с нетерпением ожидала развода, надеясь, что к миссис Артур Джон Шоукросс он будет относиться лучше. Что бы ни ждало ее впереди, Роуз не собиралась уходить от него. Она бросила свою работу в Дели и прекратила общаться с половиной своих родственников, чтобы быть с человеком, который убил двоих детей. Если она и совершила ошибку, то не собиралась признаваться в этом сейчас даже самой себе. Она стала женщиной Арта на всю жизнь.
Однажды дождливой полуночью в начале 88-го у меня зазвонил телефон, на проводе был Арт. Мы тогда еще не зашли слишком далеко. Я встречалась с ним пару раз после нашего свидания в канун Нового года, но это не было большим романом. Он говорит:
– Приезжай и забери меня.
Мое сердце просто затрепетало. Спрашиваю:
– Где ты?
Он говорит, что стоит в телефонной будке на Мейн-стрит. Судя по голосу, он был расстроен. Я сказала своим детям, что вернусь через несколько минут, поехала туда и нашла его у ограждения над рекой. Его лицо было мокрым от дождя, но я видела, что он плачет.
Я спросила:
– Милый, в чем дело?
Он говорит:
– Роуз наставила на меня мясницкий нож. Сказала, что отрежет мне яйца [20].
Он остался на всю ночь, плакал до тех пор, пока не заснул в моих объятиях.
После этого он часто приезжал на велосипеде и стучал в окно моей спальни, чтобы забраться внутрь. Он всегда выстукивал этот ритм – «бритье-стрижка»[21]. Сначала я думала, что он ценит меня скорее как мать, чем как любовницу или подругу. Даже в сорок два года он больше всего нуждался в этом. Ложился на мой диван, клал голову мне на колени и засыпал, а я обнимала его, как ребенка. Он снимал рубашку, а я брала расческу и нежно растирала ему спину. Как раз то, чего мальчик хотел бы от мамы!
Мы вместе ложились в постель, но это было не главное, о чем он думал, да и я тоже. Он заботился о том, чтобы я была счастлива в сексуальном плане, и я делала то же самое для него. Скажу прямо: он не раз говорил мне, насколько я хороша, а однажды сказал так:
– Я уже довольно давно в этом и пробовал разное, но ты лучшая.
Он не мог насытиться объятиями, щекоткой, прикосновениями. Однажды вечером пришел сюда и попросил меня обработать ему спину так, как это делала его бабушка, когда он был ребенком. Я сидела на диване и сбросила туфли, а он положил голову мне на колени и заснул. Пролежал так целый час, а я чесала ему спину расческой и не смела пошевелиться. Боже, мне так сильно хотелось в туалет. В конце концов я не выдержала:
– Дорогой, тебе придется пошевелиться. У меня все замлело!
Думаю, я знала только хорошую сторону Арта. Скажу прямо, однажды я сказала ему:
– Я хочу тебя не просто для секса.
Да, я хотела от Арта чего-то, чего у меня никогда не было: любви, сострадания, доброты. Я получила это и кое-что возвращала ему.
Сначала он не хотел говорить о своей личной жизни. Я говорила:
– Милый, почему ты не рассказываешь о своей семье? Я рассказала тебе всю историю своей жизни.
Он отвечал:
– Я не знаю никакой истории ничьей жизни.
Когда он, наконец, сказал несколько слов, я выслушала его со всем вниманием. Мы катались на моем маленьком синем «Додж Омни», и он рассказал, что слышал голоса, когда был ребенком. Он уходил в лес один, потому что другие не хотели с ним играть, и слышал, как дети разговаривают с ним, а когда оглядывался по сторонам, никого не было. Он положил голову мне на плечо и плакал. Сказал, что никогда не понимал себя и только жалел, что так и не понял. Сказал, что совершил несколько ужасных поступков в своей жизни. У него был сын, который упал с мотодельтаплана и погиб под колесами машины, когда ему было три года, – бедный малыш. Сам Арт всегда был изгоем. В семье на первом месте всегда были две его сестры и брат.