В восемнадцать лет, страдая астмой, она прошла курсы по изготовлению париков, но к тому времени настолько пристрастилась к героину и кокаину, что не могла нормально работать.
– Я кололась этим дерьмом, пока мне не исполнилось двадцать шесть, – вспоминала она. – Потом завязала с героином. Я употребляю кокс, но не так часто, как эти шлюхи в Рочестере. Мне хватает нескольких дней. Это как небольшой отпуск от улицы, понимаешь, да? Потом я остаюсь чистой пять-шесть месяцев. Мое поведение не меняется под кайфом. Может быть, становлюсь чуть более разговорчивой, но не дурею, как большинство этих тупиц. Кокс меня просто расслабляет.
Оглядываясь назад, она понимает, что у нее была единственная реальная возможность изменить свою жизнь к лучшему.
– Здесь, в Рочестере, я зашла в бутик украсть что-нибудь, чтобы купить еды, и упала в обморок от голода. Владельцем бутика был сорокадвухлетний музыкант. Он не сдал меня в полицию, не выдвинул обвинений. Случилось так, мы полюбили друг друга и начали жить вместе. О боже, это был прекрасный, милейший, порядочный человек. Он научил меня тому, что чернокожие мужчины необязательно должны быть сутенерами, придурками или бить тебя. Он научил меня самоуважению. Мы поженились в 1975 году, в понедельник, а в следующие выходные поехали в мотель и отправились купаться. Там он утонул. Сердечный приступ.
Я вернулась в Детройт и упала в сугроб. «Боже, дай мне умереть», – молилась я. Я крепко подсела на наркотики и снова вышла на улицу. Отец начал приставать ко мне, но я уже не была ребенком. Я выхватила нож и сказала, что отрежу ему член. Позже он умирал в хосписе в Детройте, и у него хватило наглости попросить у меня прощения. Я сказала ему искать отпущения грехов в другом месте. У него были опухоли, и он сильно страдал. Ничего, получил по заслугам. Потом я снова вернулась в Рочестер – на улицу.
Когда начались серийные убийства, один из ее сыновей отбывал тюремный срок за нападение и кражу в особо крупном размере, а другой жил с родственниками в Детройте и посещал среднюю школу.
– У моего старшего мальчика уже есть свой ребенок, – с гордостью сказала она. – Я – бабушка.
Она жила в маленькой квартирке в самом мрачном районе города, платила за аренду, изредка принимала клиентов и жила на небольшое пособие, которое выплачивал ей какой-то старичок, сумевший достичь оргазма, когда она купала его, словно младенца, а также на ежемесячную выплату по инвалидности из-за астмы, эпилепсии и ревматоидного артрита, который превратил ее руку в подобие клешни.
Копы совершили ошибку, установив за нами слежку. Девушкам приходилось таиться, хитрить, прятаться на боковых улочках и в темных переулках, где полицейские не могли за ними наблюдать. Они обещали не арестовывать нас, но разве им можно верить? Среди копов встречались полные ублюдки, которые общались с нами так: «Эй, сучка, убирайся с улицы» или «Эй, свинья, тащи сюда свою толстую задницу!» Меня остановили на Лайелл-авеню и говорят:
– Эй, шмара, сделай так, чтобы я тебя здесь не видел. Вали отсюда на хер, забыла, где Лейк-авеню?
Я иду на Лейк, а меня оттуда гонят обратно на Лайелл. Что ж такое!
Они так нас распределили, что мы не могли присматривать друг за дружкой, и душителю оставалось только выбирать среди нас. Мы были поодиночке, понимаешь? Через какое-то время большинство девушек просто ушли. Некоторые решили, что сейчас самое подходящее время поучаствовать в программе борьбы с наркотиками, или переключились на кражи из машин. Другие уехали автостопом в Скрантон и Бингемтон. Когда Мария Уэлш исчезла, одна девочка так испугалась, что оставила своего ребенка с чернокожим парнем и исчезла – больше никто ее не видел.
Довольно скоро дошло до того, что на улице оставалось одновременно только три-четыре шлюхи да еще гомик Люциан. Этот работал постоянно. Худощавый, светлокожий, с телосложением танцора, в белой мини-юбке, жакете с бахромой и каштановом парике, поблескивающем в неоновом свете. Я принимала его за женщину, пока он не показал мне латунные кастеты и не сказал, что если столкнется с душителем, то разобьет его сраную рожу. Одного наглеца он так и вышиб из своего полуприцепа.
Люциан работал без сутенера, как и я. Рочестерские сутенеры – это такая деревенщина, понимаешь? Ни стиля, ни утонченности. У одного урода было пять девушек, а сам он – ну просто какой-то нищеброд из Алабамы. Избил одну свою девушку, а когда я заступилась, набросился на меня. Я ему говорю:
– Слушай, я не такая трусиха, как она. Будешь лезть ко мне со своей херней, мало тебе не покажется.
И вот этот самый ниггер подваливает ко мне пьяный и спрашивает, где мой сутенер. Мол, без сутенера здесь работать нельзя.
Я ему отвечаю:
– Пошел в жопу. Я работаю там, где хочу. Мне не нужно, чтобы кто-то совал свой нос ко мне в задницу. Я работала, когда ты еще носил подгузники, малыш.
Неприятностей он мне доставил немало, пришлось даже некоторое время держаться подальше от Лейк– и Лайелл-авеню. Но мне было плевать. В любом случае я никогда с этими шлюхами особо не общалась. Они были еще тупее сутенеров, а кокаин делал их вдвое дурнее. Большинство из них – деревенские девчонки. Отсасывали всем подряд ночи напролет – клиенты думали, что минет безопасен, и СПИД им не страшен. Да хер там! И девчонки туда же: «Я не словлю триппер, потому что только отсасываю». Эти дурочки не знали даже, как проверить парня на наличие болезней, как его подоить, как проверить на мандавошки, ничего! А ведь это секундное дело.
Что бы эти тупые нарколыги ни делали, они только играли на руку душителю. Такие безрассудные, неосторожные, они даже на шаг вперед подумать не могли и работать вместе не хотели. В Нью-Йорке в каждом квартале было по двадцать шлюх, но там никто не пырял друг друга в спину. Держитесь вместе, и никакой мудила вас не тронет. Когда я работала в Бостоне, один парень повредил мне шею. И как только все закончилось, другие девчонки набросились на него толпой: «Эй, мы такого говна на своем углу не потерпим. Убирайся на хер, чтоб мы больше тебя здесь не видели!» А ведь они меня даже не знали! У них была гордость за профессию, за ремесло. В Детройте шлюхи воровали из ящиков для пожертвований в церкви, но они скорее бы с голоду умерли, чем обчистили кого-то из своих. Я, бывало, так говорила: «Стариков, детей и Бога обирать не стану». Но эти шлюшки в Рочестере и Бога бы обобрали, да и кого угодно вообще.
Прошло совсем немного времени, и улицы из-за душителя опустели. Клиентов было больше, чем шлюх. А раз так, то и деньги пошли неплохие. Так, кто там вообще остался? Я, Дарлин Триппи, Джун Сисеро, Люциан, пара девушек, имен которых я не знала, и параноидальная сучка по имени Мадлен, которая в каждом клиенте видела душителя.
Мне было тридцать восемь, я пользовалась авторитетом, но предпочитала держаться особняком. Сисеро мнила себя королевой. Приехала из Бруклина с таким забавным акцентом, как у Джоан Риверс. Ей было тридцать четыре; лицо некрасивое, но фигура шикарная. Втискивала задницу в обтягивающие «ливайсы» и зарабатывала по штуке за вечер. Копы называли ее «24-7», то есть трудилась она круглосуточно и без выходных. Работала, даже когда была под кайфом. Однажды выскочила на середину дороги и едва под колеса не попала. Ее проблема заключалась в том, что она всегда выбирала двух или трех любимчиков и обслуживала только их. Пятнадцать лет провела на улице и всегда была подозрительной, злой, черствой. В «Маркс Тексас Ред Хотс» говорили, что, если душитель положит на нее глаз, она его живым не отпустит. Если какой-то парень хотел вывезти ее из зоны комфорта, она засаживала ему локтем в бок и выскакивала из машины.
Когда ее пытались предупредить насчет какого-нибудь нехорошего типа, она всегда отвечала: «Пошла ты, сучка! Просто хочешь у меня чувака забрать!» Никого не боялась, никому не доверяла, всегда была немного не в себе. Стоило только подойти к кому-то из ее клиентов, и она тут как тут: «Это мой постоянник! Это мой постоянник!»
Однажды вечером я сказала ей, чтобы отстала от парня в сером фургоне, который вел себя как-то странно, и за ним наблюдали копы. Она говорит:
– Иди на хер! Ты встречаешься со своими, а я буду встречаться со своими. Пошла вон отсюда. – В своем стиле, такой вот обаятельный рэп читает.
Я говорю:
– Послушай, тупая давалка, ты, как все здесь, может, и привыкла к ударам в спину, но там, откуда я родом, мы помогаем друг другу. Лучше держаться вместе, чем между собой цапаться.
И продолжаю:
– Зачем ты все время к машинам бегаешь? Где ваша сраная гордость? Суетитесь, толкаетесь, навязываетесь клиентам. Парней в городе на всех хватит. Включи мозг, Джун. Хочешь мутить с сомнительными типами, дело твое. Встречайся с кем хочешь. Но я тебя предупреждаю. Если мне нужен твой парень, он будет у меня. Здесь на клиентов ни у кого права нет.
После того как начали находить тела в ущелье Дженеси, некоторые девушки разбились на пары, чтобы присматривать друг за другом. Мне это не нравилось, потому что я привыкла работать в одиночку. Потом ко мне подошла Мадлен, толстушка с большой задницей, детским личиком и короткими каштановыми волосами. Говорит:
– Эй, ты слышала о душителе? Я не так часто вижу тебя на улице, но раз уж мы здесь сегодня, как насчет того, чтобы ты проверила номера моих машин, а я сделаю то же самое для тебя?
И тут я допустила ошибку – согласилась. Садилась в машину и говорила: «Там моя подружка Мадлен, и у нее номер твоей машины. Если я не вернусь через двадцать минут, она сообщит в полицию. Если хочешь дополнительное время, скажи сейчас, пока мы не начали».
Некоторые парни пугались и прогоняли нас из машины, хотя большинство принимали это нормально. Но эта Мадлен такая взбалмошная оказалась! Исчезала, уходила с улицы, чтобы где-нибудь накуриться, и я не знала, заявлять о ней или нет. В общем, я снова стала работать одна. Какого черта, я занимаюсь этим уже двадцать лет. Кто станет беспокоиться из-за такой старой шлюхи, как я?