Меня отвезли в больницу общего профиля в Рочестере из-за нервного истощения, и врач дал мне немного снотворного. Была мысль проглотить все таблетки разом да и покончить с этим навсегда, но так было бы нечестно по отношению к моему мужчине. Единственное, что помогло мне пережить первые несколько недель, – это Библия. Я читала Евангелия от Матфея и Луки, Деяния апостолов.
Тот первый визит в тюрьму был ужасен. Мы сидели в большой комнате со столами – такой же контактный визит, как и у меня с сыном. Заключенный сидит с одной стороны, а вы – с другой, и вам разрешено держаться за руки и целоваться через стол.
Арт выглядел так, словно только что проиграл четыреста долларов в покер. Помню, он только и делал, что рыдал. Я спрашиваю: «Почему, Арт? Почему?»
Он продолжал говорить, что не знает. Сказал, что все друзья отказались от него с тех пор, как он попал в тюрьму. Он подстригал им газоны, разгребал для них снег, угощал их рыбой, и никто из них не пришел поддержать его.
Все это время мы держали друг друга за руки.
– Не думал, что ты придешь навестить меня после такого, – сказал он.
– Я буду навещать тебя в любое время, когда смогу. Ты ничего плохого мне не сделал, – сказала я. – Ты не обижал меня и всегда относился ко мне по-доброму, с любовью и уважением.
– Почему все вышло именно так, Клара? – спросил он. – Почему я?
Я сказала, что и сама хотела бы знать.
Он сказал, что наказал только одну шлюху, которая сломала ногой рычаг переключения передач. Сказал, что разозлился, потому что она испортила мою машину. Сказал, что она сама напросилась и получила по заслугам. Женщина из Западной Вирджинии могла его понять.
Я вернулась через два дня, и он говорил только об электрическом стуле. Сказал, что покончит с собой. В тот же вечер он позвонил мне и сказал, что, по словам адвоката, его не могут приговорить к смертной казни, и хотя некоторые политики хотели бы сделать исключение специально для него, это практически невозможно. Его беспокоило, что люди так злятся на него.
Собираясь к нему в следующий раз, я захватила с собой чистое нижнее белье, спортивную одежду и Библию. Гордилась тем, что Библия у него будет от меня, а не от Роуз. Он попросил меня попытаться связаться с его сыном Майклом, сказал, что тот живет где-то в районе Уотертауна или Пуласки, но я знала, что не найду его. Они не виделись двадцать лет. Спросил, как дела у бабушки Ирэн Кейн, и я сказала, что старушка даже не знает о его неприятностях. Я позвонила ей, и она спросила: «А где Арт? Как он?» Я ответила, что он болен.
Я еще раз побывала в тюрьме после того, как в город вернулась Роуз. Она переехала к каким-то друзьям Арта, и я спросила, не возражает ли она, если я буду продолжать навещать его. Она сказала, что только по несколько минут из каждого часа. Я пошла в тюрьму, и Роуз уже через десять минут потребовала, чтобы охранник вышвырнул меня и пропустил ее в комнату свиданий.
Я отвела ее в сторону и сказала:
– Роуз, я была бы счастлива, если бы могла проводить с ним хотя бы пятнадцать минут в неделю. Тебе не о чем беспокоиться. Что мы можем сделать, просто сидя здесь и глядя друг на друга?
Она вроде бы согласилась, и я еще пару раз сходила туда с ней. Она провела там все время, не оставив мне ни минуты! Арт плакал и посылал мне воздушные поцелуи через стекло. Я написала на обороте газеты «Я люблю тебя» и подняла ее, когда Роуз не смотрела.
Он начал звонить мне каждый вечер. Я сказала, что больше не собираюсь мириться со всем этим дерьмом от Роуз и, когда она в следующий раз войдет в комнату для свиданий, встану за стеклом, чтобы он мог увидеть меня и воспрянуть духом. Я сказала, чтобы он обязательно смотрел на меня, когда будет с ней разговаривать. Он сказал, что если она обернется, то увидит тебя, а я ответила, что в таком случае покажу ей средний палец. Я обещала показать ему новую завивку, которую сделала мне моя дочь Линда.
На следующий день мне позвонил адвокат Арта и сказал, что я вообще не смогу там находиться, даже просто стоять за стеклом. И что этого потребовала Роуз. Вот сука! Если Арт и поступал нехорошо с какими-то женщинами, то лишь потому, что они, Роуз и мать, сильно его донимали. Я хотела встретиться с ней в каком-нибудь темном переулке и сразиться с ней за Арта. Он стоил того, чтобы из-за него оторвать голову, зубы и ногти на ногах. Вот как я себя чувствовала и вот чего хотела.
Потом Арт попросил меня помочь ей. Он сказал:
– Милая, она живет с людьми, которые ее обкрадывают. Ей некуда обратиться, и я не хочу, чтобы она оказалась на улице. Ты не можешь приютить ее? Мы трое должны держаться вместе.
Конечно, я бы сделала все что угодно для Артура Шоукросса. Роуз платила десять долларов в неделю и помогала мыть посуду, стирать и убирать. Мы с сыновьями поделились тем, что у нас было, но я бы никому не позволила притронуться к двум последним салатам с оливками, которые все еще храню в холодильнике. Арт приготовил их для меня собственными руками, и мне было больно, что мы не смогли съесть их вместе. У меня было много замороженного лосося, которого он поймал, и я поклялась, что буду хранить рыбу сорок лет, если электричество не подведет.
Мы с Роуз узнали друг друга лучше. Через некоторое время мне даже стало немного жаль ее. Вся эта история для нее тоже не стала букетом роз. Она не знала никакой другой жизни и вышла замуж еще ребенком за какого-то старого пердуна вдвое старше себя. Дети ненавидели ее за то, что она сбежала с Артом. Потом его арестовали, и у нее никого не осталось.
Однажды вечером она достала свои свадебные фотографии и фотографии Арта. Мне хотелось, чтобы у меня было его хорошее фото, и я спросила, не сделает ли она копию свадебных снимков. Она отказала. Я плакала и умоляла, но она не сдавалась.
Я хотела получить хотя бы одну их общую фотографию, его и Роуз. Я бы вырезала ее лицо и вклеила свое, а затем сфотографировала бы этот снимок заново, чтобы получилось что-то вроде нашей с Артом свадебной фотографии. А потом копию я отправила бы Арту.
Когда Роуз не одолжила мне фотографию, между ней и мной что-то испортилось. Я начала носить футболку с надписью «Создана любить его». Думаю, она поняла намек и переехала в какой-то церковный приют.
Когда полиция отвезла меня от моей дочери обратно в Рочестер, я вернулась в свою квартиру. Там я оставила в комнате 165 долларов, и их кто-то украл. Я жаловалась, но никто ничего не делал. Эти деньги предназначались для оплаты счетов – моего и Арта. Их мне выдали как выходное пособие после увольнения с работы, и Арт договорился, чтобы я пожила у Клары.
Я каждый вечер разговаривала с ним по телефону и навещала его каждый вторник и четверг. Когда я пришла туда в первый раз, один из охранников сказал:
– Он никогда больше не выйдет на свободу. Вам лучше забыть его.
Я ответила:
– Знаете, у меня для вас новости. Я никогда его не брошу. Я последую за ним до стен тюрьмы и даже дальше, если мне позволят.
С каждым моим приездом Арт выглядел все более подавленным. Говорил, что ему снятся кошмары, что он просыпается по ночам в холодном поту. В своих снах он был либо во Вьетнаме, либо на электрическом стуле.
У нас было два молитвенных коврика, которые подарили ему друзья-пакистанцы. Он попросил меня отправить их его матери. Он все еще испытывал к ней смешанные чувства. Мы мало говорили о погибших девочках, но однажды он сказал:
– Каждый раз, когда убивал, я видел лицо своей матери.
Во время одного моего визита он спросил:
– Ты жалеешь, что все потеряла? Свою семью, свой дом, свою работу?
Я ответила:
– Я ни о чем не жалею. У меня есть ты, и это все, что меня волнует.
Он сказал:
– Я бы не протянул и двух дней, если бы ты меня не любила. Как я мог причинить тебе такую боль?
– Ты не причинил мне боли, дорогой, – сказала я.
Он расплакался.
– Ничего себе. Ты моя девочка с золотым сердцем.
Моя семья постоянно спрашивала, как ты с этим справляешься? Что ты собираешься делать, когда его отправят далеко? Ты не собираешься сменить имя? Ты никогда не найдешь работу, не сможешь сделать это, не сможешь сделать то…
Я сказала, что останусь такой, какая есть. Куда Арт, туда и я. Я его жена. Я – все, что у него есть, и он – все, что есть у меня. Я поговорила со своими друзьями из Церкви Иисуса Христа, и они сказали, что я следую хорошему примеру. Иисус не отворачивался от близких.
Любовь проявляется по-разному, и любовь, которую я испытываю к тебе, отличается от любви, которую я испытываю к Роуз. Это моя любовь к двум женщинам, таким разным во многих отношениях! Я люблю тебя, Клара, за то, какая ты есть, за то, что ты теплая, внимательная, добрая, любящая женщина! Я не буду ничего писать о Роуз, еще слишком рано это делать…
Милая, чем я заслужил такую замечательную женщину, как ты? Я плачу из-за ситуации, в которую попал, из-за того, что не могу заглянуть в будущее… Меня постоянно спрашивают, намерен ли я каким-либо образом навредить себе. Я отвечаю снова и снова, что нет.
Если бы я думал, что умру на электрическом стуле, я бы определенно умер. Но не будем об этом.
…Мой адвокат позвонил и поговорил с моей мамой по телефону. Иногда я задаюсь вопросом, не прожил ли я две разные жизни. Мама не помнит некоторых вещей, которые происходили со мной, когда я был маленьким…
Клара, я не был до конца правдив с тобой в наших отношениях; видишь ли, у меня не было ни одного оргазма, кроме того, о котором я знаю, почти за три года. В большинстве случаев я притворялся. В другое время я переутомлялся. Я думал, что если буду ходить к другим девушкам, то смогу вылечиться! Это тоже не сработало! Я искренне сожалею об этом. Однако я пользовался резинкой!
Моя память сохранит то, что есть между нами. Пожалуйста, поверь мне, Клара, что я очень беспокоюсь о тебе, и прямо сейчас я не могу по-настоящему выразить, что у меня на сердце…