Это не пробудило во мне никакого сочувствия. Я лишь еще сильнее разозлилась. Это была моя боль, это у меня украли вещи, которые я берегла. Как он смеет на меня глядеть так, будто ему больней? Я опять скрестила руки на груди, на этот раз – чтобы отгородиться от него. Опустила голову, чтобы его не видеть. Когда он коснулся одной рукой моей щеки, а другой – макушки, я лишь напряглась и еще сильнее сжала голову в плечи.
Он вздохнул:
– Я стараюсь как могу, Би, пусть иной раз ничего не выходит. Я сберег то, что считал важным для тебя. Когда захочешь, скажи мне, и мы перенесем эти вещи в твою новую комнату. Я хотел сделать тебе сюрприз; думал, тебе нравятся Желтые покои. Это была ошибка. Слишком сильная перемена, слишком быстрая, и надо было дать тебе возможность в ней поучаствовать.
Я не расслабилась, но прислушалась.
– Ну так вот, пусть хоть это не будет сюрпризом. Через пять дней мы с тобой поедем в Дубы-у-воды. Ревел предложил, чтобы ткань для плотных зимних платьев ты выбрала сама, у тамошних ткачих. И мы навестим сапожника, вместо того чтобы ждать, пока он нанесет нам зимний визит. По-моему, твои ноги уже выросли за год. Ревел сказал – тебе нужны новые туфли и еще ботинки. Для верховой езды.
Я вздрогнула и подняла на него глаза. Он печально и ласково проговорил:
– Это стало для меня неожиданностью. Очень приятной неожиданностью.
Я опять уставилась в пол. У меня и в мыслях не было устраивать ему сюрпризы. Но… конечно, я ждала, чтобы он увидел, как я езжу верхом, хотя ни у него, ни у Риддла не нашлось времени, чтобы меня учить. Я поняла, как сильно сердилась на них обоих из-за того, что они вечно проводили с Шун больше времени, чем со мной. Я хотела уцепиться за этот гнев и сделать его глубже, сильнее. Но еще больше я хотела ощутить память о маме в той комнате, где буду спать сегодня ночью.
Я проговорила, уставившись в пол и ненавидя надрыв в своем голосе:
– Пожалуйста, сейчас же отдай мои вещи. Я хочу спрятать их у себя в комнате.
– Так и поступим, – сказал отец и встал.
Я не протянула руку, он не попытался ее взять. Но я вышла вслед за ним из комнаты, которая когда-то была моей, – из комнаты, где умерла бледная посланница.
25. Памятные вещи
Во время правления королевы Декструс Искусной старшему писарю Оленьего замка поручили в дополнение к его обязанностям обучать любого «желающего» ребенка искусству чтения и письма. Говорили, она приняла такой указ, потому что писарь Мартин был ей весьма неприятен. Безусловно, многие писари Оленьего замка, пришедшие после Мартина, считали это скорее наказанием, нежели честью.
И вот я снова ошибся. Всерьез. Я медленно шел по коридору, моя малышка шагала рядом. Она не взяла меня за руку. Она шла так, чтоб я не мог дотянуться, и я знал – это не случайно. Если сравнить боль с теплом, которое излучает очаг, то от ее напряженной маленькой фигуры исходил ледяной холод. Я был так уверен, что поступаю правильно, что ей понравится новая комната и обстановка, сделанная по ее росту. И в своем стремлении обмануть слуг по поводу исчезнувшей «гостьи» я уничтожил драгоценные памятные вещи, незаменимые частицы детства Би.
Я повел ее в свою спальню. Она выглядела совсем по-другому по сравнению с тем, когда моя дочь побывала там в последний раз. Я собрал всю одежду и постельные принадлежности и послал за слугой, который занимался стиркой. Тому пришлось дважды подниматься в мою комнату с очень большой корзиной, и он от неодобрения едва не зажимал нос. Когда я вернулся к себе вечером, перина была проветрена и взбита, везде вытерли пыль и прибрались. Я не отдавал такого приказа; наверное, это все Ревел. Той ночью я спал на простынях, отстиранных от скорбного пота, на подушках, не пропитанных моими слезами. Свечи в подсвечниках были простые, белые, без запаха, и ночная сорочка на мне была мягкой и чистой. Я ощущал себя путником, который после долгого и трудного путешествия прибыл в безликий трактир.
Я не удивился, когда Би замерла, едва шагнув через порог, и в смятении огляделась по сторонам. Эта комната могла бы принадлежать кому угодно. Или никому. Она окинула ее взглядом, потом повернулась и посмотрела на меня.
– Мне нужны мои вещи.
Она чеканила каждое слово – ни следа хрипотцы от сдерживаемых слез. Я подвел ее к сундуку под окном и открыл его. Она заглянула внутрь и застыла как статуя.
Внутри были не только вещицы, которые я забрал из ее комнаты в тот жестокий и безумный вечер, но и много других памятных предметов. Я хранил первую одежду Би и ленту, которую украл много лет назад из волос Молли. У меня были расческа ее мамы и зеркало, а также любимый пояс из кожи, выкрашенной в синий, с пришитыми карманами. Его сделал Баррич, и пряжка от износа совсем истончилась. Молли носила этот пояс до самой смерти. Еще была шкатулочка, где лежали не только ее украшения, но и все молочные зубы Би.
Моя дочь нашла там свои книги и ночные рубашки.
– Свечи в моем кабинете, они только для тебя, – напомнил я.
Она нашла и забрала несколько маленьких фигурок. Ни слова не произнесла, но по сжатым губам я понимал, что другие важные вещи отсутствуют.
– Прости… – сказал я, когда она отвернулась от сундука, прижимая к груди свои драгоценные пожитки. – Мне надо было тебя спросить. Если бы я мог вернуть все то, что ты берегла, так бы и сделал.
Наши взгляды на миг встретились. В ее глазах я увидел гнев и боль, похожие на дремлющее под углями пламя. Она вдруг положила все, что держала в руках, на мою постель и объявила:
– Мне нужен мамин поясной нож.
Я заглянул в сундук. Ножик лежал в ножнах на поясе вот уже много лет. У него была костяная рукоять, и кто-то – Молли или, может, Баррич – обвернул ее полоской кожи, чтоб не скользила. Ножны были синие, в тон поясу.
– Пояс еще много лет будет для тебя велик, – сказал я. Это было замечание, не возражение. Я и не думал, что он достанется кому-то другому, кроме Би.
– Сейчас мне нужен только нож в ножнах, – сказала она, и наши взгляды опять встретились мельком. – Чтобы защищаться.
Я тяжело вздохнул и снял нож Молли с пояса. Для этого пришлось сначала отцепить несколько маленьких карманов и лишь потом – нож в ножнах. Я протянул его Би рукоятью вперед, но отдернул руку, когда она потянулась к оружию, и требовательно спросил:
– Защищаться от кого?
– От убийц, – ответила она тихо, но уверенно. – И тех, кто меня ненавидит.
Эти слова ударили меня, точно камни.
– Никто тебя не ненавидит! – воскликнул я.
– Ошибаешься. Эти дети, которые, по твоему распоряжению, будут учиться вместе со мной. По меньшей мере трое из них меня ненавидят. Может, больше.
Я сел на край постели, нож Молли едва не выпал из моей руки.
– Би, – сказал я, взывая к ее здравому смыслу, – они тебя едва знают, откуда же могла взяться ненависть? И даже если ты им не нравишься, я сомневаюсь, что дети слуг могли бы…
– Они бросали в меня камни. И преследовали меня. Один ударил меня так сильно, что кровь текла изо рта.
Во мне всколыхнулся леденящий душу гнев.
– Кто это сделал? Когда?
Би отвернулась, уставилась в угол комнаты. Мне показалось, она пытается не заплакать. Потом она проговорила очень тихо:
– Это было несколько лет назад. И я не расскажу. Если ты узнаешь, будет только хуже.
– Сомневаюсь, – резко сказал я. – Скажи мне, кто тебя преследовал, кто посмел бросать в тебя камни, – и они исчезнут из Ивового Леса этим же вечером. Вместе с родителями.
Ее синий взгляд скользнул по мне, как ласточка скользит мимо утеса.
– О, и от этого другие слуги сильней меня полюбят, верно? Хорошая же у меня будет жизнь, если они начнут меня бояться, а их родители – ненавидеть.
Она была права. Мне сделалось нехорошо. Мою маленькую девочку преследовали и закидывали камнями, а я даже не знал. Но и узнав, я не мог придумать, как ее защитить. Она права. Что бы я ни сделал, будет только хуже. Я вручил ей нож в чехле. Она взяла, и на миг мне показалось, что Би разочарована тем, что я уступил. Понимает ли она, что тем самым я признал, что не всегда смогу ее защитить? Когда Би вытащила маленький нож из ножен, я спросил себя, что бы сделала Молли. Лезвие было простое, истершееся от многократной заточки. Молли пользовалась им для всего: срезала цветы с жесткими стеблями, выковыривала червя из моркови, вытаскивала занозу из моего пальца. Я взглянул на свою руку, вспомнив, как она ее крепко держала и безжалостно извлекала кривую кедровую щепку.
Би взяла нож обратным хватом, держа его так, словно собиралась нанести удар сверху вниз. Сжав зубы, несколько раз рассекла им воздух.
– Не так, – помимо воли вырвалось у меня.
Она бросила на меня хмурый взгляд из-под насупленных бровей. Я попытался взять нож из ее руки, но потом сообразил, что не выйдет, и вытащил собственный. Он был похож на тот, что принадлежал Молли, – с коротким, крепким лезвием, предназначенным для дюжины самых разных повседневных дел, какие только могут потребовать применения ножа. Я держал его в руке свободно, обратив ладонь кверху, не сжимая рукоять. Я покрутил им.
– Попробуй вот так.
Она неохотно взяла нож по-другому. Покрутила в руке, потом крепко сжала. Ткнула им воздух и покачала головой.
– Я чувствую себя сильней, когда держу его по-другому.
– Может быть. Если перед тобой любезный противник, который будет стоять столбом и ждать, пока ты его пырнешь. Но тебе придется подобраться к нему поближе. Если я держу нож вот так, это дает мне возможность не подпускать к себе кого-то другого. Или я могу дотянуться и полоснуть кого-то, до того как он подберется ко мне. Или я могу нанести рубящий удар. – Я показал, как это делается. – Если держать нож так, как ты, такой удар не получится. Ты не сможешь обороняться больше чем от одного нападающего.
Я видел по напряженным плечам Би, как сильно она хочет оказаться правой. Необходимость признать свою ошибку раздражала ее.