Лишь когда ужин близился к завершению, я поняла, что отец распланировал нашу беседу так тщательно, словно вел атаку на замковые укрепления. Разговаривая с ним и Риддлом, я совершенно забыла о своих уязвленных чувствах. Я поняла, что беседа Фитца Виджиланта и Шун увяла и писарь прислушивается к нам. Она же, недовольно поджав губы, крошила кусок хлеба. Я все это осознала, только когда отец, поерзав на стуле, небрежно спросил:
– Ну а ты, писарь Лант, что думаешь о теории Риддла? Ты когда-нибудь бывал в подземельях Оленьего замка?
Юноша чуть вздрогнул, словно смущенный, что его застигли за подслушиванием. Но потом взял себя в руки и признался, что, когда был моложе, совершил вылазку в недра крепости вместе с несколькими приятелями. Они затеяли это на спор, но забрались слишком близко к темницам, и стражник, строго отчитав, заставил их уйти. Больше Фитц Виджилант туда не спускался.
– Это было отвратительное место. Холодно, темно, сыро… Я испытал сильнейший испуг, когда стражник пригрозил посадить нас в темницу и не выпускать, пока кто-то не придет за нами. Заслышав это, мы сбежали. О, несомненно, некоторые люди заслуживают заключения в таком месте, но что касается меня, то ноги моей там больше не будет.
– Несомненно, – любезным тоном ответил мой отец, но на миг в его глазах сверкнули темные искры черного гнева, и я узнала взгляд Волка-Отца.
Я уставилась на него. Волк-Отец жил в моем отце? Это стало для меня откровением, и остаток вечера я размышляла, почти не участвуя в беседе.
Когда трапеза закончилась, отец предложил мне руку. Я сумела взять ее, не выдав своего изумления, и позволила ему проводить меня в гостиную, где мужчины пили бренди, а Шун – красное вино. Удивительное дело, но на подносе меня дожидалась кружка подогретого сидра с пряностями. Отец возобновил беседу про Элдерлингов, и писарь Лант присоединился. Я удивилась тому, настолько дружелюбно он держался; я ожидала, что он будет угрюмым и саркастичным, поскольку отец сказал, что ранее отчитал его в довольно жесткой форме. Но писарь как будто принял его замечания и даже дважды заговорил со мной напрямую – при этом его тон не был ни снисходительным, ни насмешливым. И, пусть и далеко не сразу, я все же решилась поверить, что он признал ошибку и теперь хочет исправить ее.
На моего отца он смотрел почти обеспокоенно, как будто одобрение Тома Баджерлока для него было чрезвычайно важно. «Он боится», – подумала я. И как я раньше не понимала, что писарь Лант очень уязвим. Еще мальчишкой он видел, на что способен мой отец, а теперь ему приходилось полагаться на гостеприимство Тома Баджерлока, чтобы оставаться в безопасности. Если отец его выгонит, куда пойдет Лант? Как быстро его отыщут и убьют? Мои чувства смешались. Зеленые глаза Шун сверкали от раздражения: Лант уделял больше внимания моему отцу и разговору, чем ей, что не могло меня не радовать. В то же самое время мне было не по себе оттого, что его грубость по отношению ко мне обернулась от страха в щенячье раболепие перед моим отцом. Я притихла, стала больше смотреть и слушать, чем говорить, и в конце концов извинилась и ушла, сославшись на усталость.
Той ночью я отправилась спать в свою красивую новую комнату. Мысли мои были противоречивыми и беспокойными. Заснуть удалось с трудом, а утром снова явилась Кэрфул, разбудила меня и принялась возиться с моими волосами. Я поблагодарила ее за кружева, но сказала, что на этот раз обойдусь без них, потому что боюсь испачкать в чернилах и меловой крошке. Думаю, она втайне вздохнула с облегчением, что ее воротнику и манжетам не грозит беда, но предложила, чтобы, когда отец возьмет меня на рынок, я выбрала себе там кружево, и пусть портниха сошьет мне собственные. Я тихонько согласилась, но спросила себя – а надо ли? Мне вдруг стало понятно, что я не из тех, кто любит кружева и серьги. Моя мама радовалась таким украшениям, и мне нравилось, как они на ней смотрелись. Но саму меня больше тянуло к простой одежде – как и отца.
Я взяла с собой свиток с алфавитом, когда спустилась завтракать. Положила его возле тарелки, очень вежливо поздоровалась со всеми, кто сидел за столом, а потом сосредоточилась на еде. Несмотря на поддержку отца, при мысли о скором занятии мне становилось нехорошо. Может, отец и убедил Фитца Виджиланта, что я не лживая маленькая дурочка, и, может, теперь наставник побоится обращаться со мной неуважительно, однако от этого мало пользы в том, что касается других детей. Я рано встала из-за стола и отправилась прямиком в классную комнату.
Несколько учеников уже собрались у двери в классную. Гусятники стояли рядом с садовником. Ларкспур показывал буквы на их свитке и называл каждую. Персивиранс ждал; он был в ливрее конюха, которая шла ему гораздо больше и выглядела почти новой. Я не могла решить, нравится ли он мне в зеленом и желтом так же, как в простой кожаной одежде. А еще у него был подбит глаз и распухла нижняя губа. Когда он улыбнулся, вид сделался ужасный – толстая губа болезненно натянулась. Но он все же улыбнулся, когда я вошла, как будто мы с ним не поссорились. Я замедлила шаг, приближаясь к нему, совершенно сбитая с толку. Неужели все так просто? Надо всего лишь притвориться, что мы не ссорились; взять да и опять начать общаться друг с другом, как раньше? Мне казалось, это невозможно. Но я решила попробовать. Улыбнулась ему, и на миг его улыбка сделалась шире. Потом он поднял руку к разбитому рту и поморщился. Но глаза его продолжили улыбаться.
– Персивиранс, – приветствовала я его, когда между нами осталось два шага.
– Леди Би, – с серьезным видом ответил он и даже изобразил поклон, как будто я была настоящей взрослой леди. – Я очень надеялся вас увидеть до того, как начнутся уроки.
– Правда? – Я скептически подняла брови, стараясь скрыть, как от его слов мое сердце наполнилось радостью.
Союзник. В этой проклятой классной комнате мне и одного союзника будет достаточно. Теперь я смогу ее вынести.
– Да. Дело в том, что я совсем запутался в этих двух буквах и ни отец, ни мать не могут мне помочь.
Он говорил тихим голосом, разворачивая свиток, и я не спросила, почему он не обратился к Ларкспуру. Только я могла помочь ему так, чтобы мы не испытывали неловкости. В точности как он помог мне научиться сидеть верхом. Не говоря больше ни слова, мы отошли от остальных в сторонку и оба развернули свои свитки, словно сравнивая их.
Я тихонько произнесла первые пять букв, и Персивиранс так же тихо их повторил. Не повышая голоса, он прибавил:
– Они похожи на отпечатки куриных лап, и имена у них – просто звуки. Как запомнить такую бесполезную ерунду?
Я никогда не видела буквы в таком свете. Но я познала их мамиными глазами еще до рождения и увидела сама, когда однажды вечером сидела у нее на коленях и она мне читала вслух. Задумавшись над словами Персивиранса, я поняла его разочарование. Я попыталась подыскать для него связи.
– Гляди-ка, первая называется так же, как звук в начале имени Ревела, и у нее длинные ноги, совсем как у него. А вторая буква обозначает звук, с которого начинается слово «вода», и у нее вот здесь завитки, похожие на рябь на поверхности ручья.
И так мы назвали не только первые пять, но десять букв. Мы так увлеклись этой новой игрой в буквы, что не заметили, как на нас смотрят другие дети, пока Эльм не издала очень мерзкий смешок. Мы вскинули головы и увидели, как она закатывает глаза, указывая на нас Леа. По коридору к нам шел учитель.
Проходя мимо меня, он весело сказал:
– Вам, леди Би, это без надобности! – и забрал свиток с буквами из моих застывших пальцев.
Не успела я опомниться, как он велел всем пройти в классную комнату. Мы вошли, каждый занял то же самое место, что и вчера. Фитц Виджилант, действуя куда живее, чем накануне, разделил нас на группы, собрав детей-ровесников вместе и дав им восковую дощечку. Меня и Ларкспура он отправил в дальний угол комнаты и дал нам свиток о географии и зерновых, произрастающих в каждом из Шести Герцогств, а также карту, и велел с ней ознакомиться. Он улыбался нам, пока давал указания, и казалось, что улыбка искренняя. Теперь, когда я знала, что его доброжелательность проистекает из страха, мне стало стыдно за нас обоих.
Потом он огляделся по сторонам и спросил:
– А где Таффи? Я не потерплю опозданий!
Дети притихли. Несколько обменялись взглядами, и я вдруг поняла, что меня не посвятили в какой-то секрет. Персивиранс внимательно глядел на свою дощечку, сосредоточенно копируя букву.
– Ну? – спросил писарь Фитц Виджилант. – Кто-нибудь знает, где он?
– Он дома, – сказала Эльм.
Один из мальчиков, что пахли овцами, тихонько проговорил:
– Ему нездоровится. Он сегодня не придет.
И посмотрел на Персивиранса. Разбитые губы юного конюха едва заметно растянулись в улыбке. Казалось, он целиком и полностью сосредоточился на свитке с буквами.
Фитц Виджилант шумно выдохнул через нос. И проговорил так, будто уже устал, хотя день только начинался:
– Дети, мне поручили быть вашим наставником. Я бы с большей охотой посвятил свои дни чему-то другому, но раз уж теперь это мой долг, я буду его выполнять. Похвально, что ваши семьи поступили мудро и прислали вас ко мне. Я отлично осведомлен о том, что кое-кто из вас желал бы оказаться где-то в другом месте. Таффи вчера дал понять, что считает наши уроки пустой тратой времени. Сегодня он притворился больным, чтобы не встречаться со мной. Ну так вот, я не потерплю симулянтов!
Несколько детей обменялись растерянными взглядами, заслышав незнакомое слово, а Персивиранс, не поднимая глаз от своих букв, негромко проговорил:
– Таффи не притворяется.
Все ли слышали удовлетворение в его голосе или я одна? Я пристально смотрела на него, но он так и не поднял головы.
Писарь спросил осуждающим тоном:
– Связан ли твой кулак с тем, что ему сегодня «нездоровится»?
Персивиранс поднял голову и посмотрел писарю в глаза. Я знала, что юный конюх всего на пару лет старше меня, но ответил он совсем по-взрослому: