И умерла.
Я заползла в вереск возле нее и коснулась ее лица. Наклонилась, приложила ухо к ее груди. Я услышала, как в последний раз ударилось ее сердце. Потом она издала последний вздох, и все внутри ее затихло. Нас обдувал легкий ветерок, и мамины пчелы деловито жужжали над цветами. Ее тело было еще теплым, и она по-прежнему пахла как моя мама. Я обхватила ее руками и закрыла глаза. Опустила голову ей на грудь и спросила себя, что будет со мной теперь, когда женщины, которая так меня любила, не стало.
Приближался вечер, когда отец пришел нас искать. Я поняла, что он побывал на овечьих пастбищах, потому что у него в руках был большой букет желтых розочек, – они росли вдоль тропы. Он подошел к деревянной калитке в низкой каменной стене сада, посмотрел на нас и все понял. Он понял, что она мертва, еще до того, как открыл калитку. И все-таки побежал к нам, как будто мог добежать назад во времени до того мгновения, когда еще не было слишком поздно. Он рухнул на колени подле ее тела и прижал к ней руки. Резко вдохнул и бросил свою душу в нее, выискивая в ее плоти признаки жизни. Он потащил меня за собой, и я знала, что он это понимает. Она ушла безвозвратно.
Он прижал нас обеих к себе, запрокинул голову и завыл. Рот его распахнулся, лицо обратилось к небу, и на шее проступила каждая мышца.
Это был беззвучный вой. Но скорбь, которая струилась из него ввысь, к небесам, захлестнула меня, задушила. Я тонула в его горе. Я уперлась руками ему в грудь и попыталась отодвинуться, но не смогла. Из невообразимой дали почувствовала сестру. Неттл билась в него, требуя объяснить, что случилось. Были и другие, кого я никогда не встречала, они кричали в его разуме, предлагали послать солдат, одолжить силы, сделать что угодно, что только могли. Но он даже не мог выразить свою боль словами.
Это мама! – вдруг ахнула моя сестра. И: – Оставьте его в покое. Оставьте нас в покое!
Подчиняясь ее воле, они отпрянули, точно прилив.
Но ревущая скорбь все не утихала, это была настоящая буря, и меня хлестали ураганы, а я не могла от них скрыться. Я неистово вырывалась, зная, что сражаюсь за свой рассудок и, возможно, свою жизнь. Сомневаюсь, что он понимал, как удерживает меня в ловушке между своим колотящимся сердцем и остывающим телом моей матери. Я вывернулась из-под его руки, упала на землю и осталась лежать, хватая ртом воздух, точно рыба, выброшенная из воды.
Я все еще была слишком близко от отца. Меня затянуло в водоворот воспоминаний. Поцелуй, украденный на лестнице. Первый раз, когда она нарочно, не случайно коснулась его руки. Я увидела, как мама бежит по пляжу из черного песка и камней. Узнала океан, который никогда не видела. Ее красная юбка и синий шарф хлопали на ветру, и она смеялась, бросая через плечо взгляды на отца, когда он бежал следом. Его сердце радостно колотилось при мысли о том, что он сможет ее поймать, игриво сжать в объятиях, пусть всего лишь на миг. Я вдруг поняла, что они были детьми, играющими детьми, на каких-то пару лет старше, чем я сейчас. Ни один из них на самом деле так и не повзрослел. Всю жизнь она оставалась для него девочкой, той чудесной девочкой, на несколько лет старше, но такой умудренной опытом, такой женственной на фоне его суровой мужской жизни.
– Молли! – закричал отец, и слово как будто вырвалось из него. Но крик был беззвучный; не крик, а вздох.
Потом отец рухнул поверх ее тела, рыдая. Я услышала шепот:
– Я совсем один. Я совсем один, Молли. Ты не можешь уйти. Я не могу остаться в таком одиночестве.
Я не заговорила с ним. Не напомнила, что у него все еще есть я, ибо он не об этом говорил. У него по-прежнему была Неттл, и еще Чейд, и Дьютифул, и Олух. Но я поняла, что у отца на душе; не могла не понять, пока чувства хлестали из него, точно кровь из смертельной раны. Его скорбь в точности отражала мою. Таких, как она, больше никогда не будет. Никто не окружит нас такой безоглядной любовью без особых причин. Я отдалась его скорби. Я распростерлась на земле и стала смотреть, как небо темнеет и в синей тьме появляются летние звезды.
Нас нашла горничная с кухни, завопила от ужаса и побежала обратно в дом за помощью. Вернулись слуги с фонарями и испугались при виде необузданного горя, которое охватило их хозяина. Но это они зря. У отца не осталось сил. Он даже не смог подняться с колен, когда они высвободили мамино тело из его рук, чтобы отнести в дом.
Только когда они потянулись ко мне, он встряхнулся.
– Нет, – сказал он и в тот миг заявил на меня права. – Нет. Она теперь моя. Волчонок, иди сюда, ко мне. Я отнесу тебя домой.
Я стиснула зубы, когда он взял меня на руки. Тело мое было напряженным и прямым, как всегда, когда он меня держал, и я отвернулась от его лица. Он был нестерпим, его чувства – невыносимы. Но я осознала правду, и мне надо было произнести ее вслух. Я перевела дух и прошептала ему на ухо стихотворение из моего сна:
– Когда пчела на землю упадет, вернется бабочка, сменив событий ход.
11. Последний шанс
Догадка твоя верна. Я не рассказал всего, что знаю о том событии, ограничившись лишь тем, что счел безопасным для Чейда. А потому то, что я повторю здесь, предназначено только для мастера Силы. Хоть мы оба и питаем к старику теплые чувства, нам известно, что он склонен рисковать собой в погоне за знаниями.
Первое, что следует помнить: сам я по-настоящему там не был. Мне снился сон, и в том сне я совершил переход при помощи Силы. Но ты и сама наделена талантом к снам Силы и лучше других поймешь: то, что я там видел, я видел глазами короля Верити.
В моем сне мы были в разрушенном городе. В нем все еще жили воспоминания, и теперь нам известно, что с некоторыми городами Элдерлингов такое случается. Я видел его прошлое – изящные башни, устремленные к небесам, и грациозные мосты, а также необыкновенных людей в яркой одежде. Но еще я видел город таким, каким его воспринимал Верити: холодным и темным, с неровными улицами, где каждая стена превращалась в препятствие, которое мы вынуждены были преодолевать. Дул злой песчаный ветер, и Верити, опустив голову, пробирался к реке.
У реки я осознал, что вижу не воду. Там текла Сила – в виде жидкости, похожей на расплавленное золото или, скорее, поток раскаленного докрасна железа. В тот миг мне показалось, что она как будто источает черное сияние. Впрочем, во сне все происходило зимней ночью. Был ли у Силы вообще какой-то цвет? Я сам не знаю, что тебе сказать.
Точно помню, как мой король, худой, точно пугало, опустился на колени на том берегу и без колебаний скинул руки по самые плечи в странное вещество. Я разделил его боль, ибо, клянусь, оно разъело плоть и мышцы на его костях. Но когда Верити высвободился из плена течения, его руки по плечи были серебряными от чистой Силы, магии в ее самой что ни на есть могущественной форме.
Должен еще рассказать тебе, что помог ему не броситься в поток. Я наделил его волей, которая потребовалась, чтобы отойти назад. Окажись я там во плоти, не думаю, что сам смог бы устоять перед искушением утопиться в чистой магии.
И потому я рад, что не знаю дороги туда, – для меня это только к лучшему. Понятия не имею, как Верити пробрался в тот город; мне неизвестно, как он попал оттуда в каменоломню. Подозреваю, он использовал монолиты Силы, но какие и что за символы на них были, – мне неведомо, и я не желаю этого знать. Несколько лет назад Чейд попросил меня отправиться с ним через монолиты к Каменным Драконам, а оттуда – в каменоломню, чтобы разобраться, какие колонны мог использовать король Верити. Я ему отказал, и отказывал потом раз за разом.
Ради общего блага молю, чтобы ты ни с кем не делилась этим знанием. Уничтожь этот свиток, если сможешь, или спрячь там, где только ты сумеешь его найти. Я правда надеюсь, что это место очень, очень далеко и добраться туда можно, лишь проходя сквозь монолиты много раз подряд, на что никто из нас не отважится. Малого количества Силы, распоряжаться коим мы научились, должно нам хватить. Давай не станем искать магию, для владения которой мы недостаточно мудры.
Есть завершения. Есть начала. Иногда они совпадают, и конец чего-то одного отмечает начало чего-то другого. Но иной раз после конца просто наступает долгая полоса – время, когда кажется, что все завершилось и ничто другое уже не начнется. Когда моя Молли, хранительница души моей с той поры, как я был мальчишкой, умерла, так и случилось. Она закончилась, но ничто другое не началось. Ничто не могло вывести мой разум из разверзшейся пустоты, ничто не могло утешить мою боль, ничто не могло придать ее смерти смысл. Хуже того, ее смерть превратила все другие завершения, какие мне случалось испытывать, в свежие раны.
В дни, последовавшие за ее смертью, я был бесполезен. Неттл приехала почти сразу, и ночи не прошло, и привезла с собой Стеди и Риддла. Уверен, она путешествовала через монолиты, как и они. Сыновья Молли и Баррича вместе с женами и детьми прибыли так быстро, как только смогли. Появились и другие скорбящие – и мне следовало встретить этих людей, поблагодарить их за участие. Возможно, я так и поступил. Не помню, что я делал в те долгие дни. Время как будто не шло, а ползло еле-еле. Дом был полон людей, они разговаривали и ели, ели и разговаривали, плакали, смеялись, делились воспоминаниями о тех днях, когда я не был частью жизни Молли, и в конце концов я уходил в свою спальню и запирал дверь на засов, чтобы остаться в одиночестве. Но отсутствие Молли было заметнее присутствия других. Каждый из ее взрослых детей скорбел по ней. Чивэл плакал, не стыдясь. Свифт бродил с пустым взглядом, а Нимбл просто сидел. Стеди и Хирс много пили, что опечалило бы Молли, увидь она это. Джаст сделался угрюмым молодым человеком, и темная аура одиночества, очень напоминающая о Барриче, витала вокруг него. Тем не менее именно он взял на себя заботу о братьях и сестре. Риддл также был рядом, призраком витал где-то на заднем плане. Мы однажды поздно ночью поговорили, и он из лучших побуждений попытался сказать, что моя скорбь в конце концов пройдет и жизнь начнется заново. Я хотел его ударить, и, думаю, мое желание читалось по лицу. После мы друг друга избегали.