Она была такой не по годам развитой. Этот тоненький голосок говорил с такими взрослыми интонациями. И меня охватывал леденящий душу страх, когда я слушал, как она оценивает ситуацию, словно передо мной был Чейд, а не моя малышка. Я надеялся, что она заговорит со мной простыми фразами; я бы с радостью принял немудреную логику ребенка. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и от смирения с тем, что моя дочь – немая слабоумная, я вдруг перешел к ужасу от того, что ее разум неестественно сложен и, возможно, склонен к обману.
Би уставилась на мои ступни:
– Ты сейчас меня немного боишься.
Она наклонила голову и сложила ручки на скрещенных ногах, словно ожидая, что я солгу.
– Мне не по себе, но я не боюсь, – с неохотой признался я. Попытался подыскать правильные слова, но не смог. Осторожно продолжил: – Я… удивлен. И слегка сбит с толку тем, что ты можешь так хорошо говорить, а я и не догадывался, что ты способна так мыслить. Я в растерянности, Би. И все же я люблю тебя куда больше, чем боюсь. И со временем я привыкну к тому… какая ты на самом деле.
Маленькая розовая головка, окруженная дымкой белокурых волос, медленно кивнула.
– Думаю, ты сможешь. Не уверена, что Неттл смогла бы.
Я обнаружил, что разделяю ее опасения, но почувствовал себя обязанным защитить старшую дочь:
– Ну, несправедливо требовать от нее обратного. Или даже от меня! Почему ты сдерживалась? Почему не начала говорить, пока училась, а предпочла молчать?
По-прежнему пряча глаза, она дернула плечом и покачала головой. Я и не ждал ответа. По правде говоря, я понимал, в чем смысл таких секретов. В детстве я на протяжении многих лет прятал от Молли тайну своего незаконного происхождения, притворяясь, что я всего лишь подручный писаря. Не ради обмана, но потому что не хотел выделяться. Я слишком хорошо знал, что чем дольше хранишь подобный секрет, тем сложней потом его раскрыть, не показавшись обманщиком. Как я мог этого не понять? Как мог не уберечь ее от повторения моих ошибок? Я попытался обратиться к Би, как следовало отцу:
– Ну что сказать, ты хранила странную тайну. И я советую тебе это прекратить. Начни разговаривать с другими людьми. Не так, как мы с тобой разговариваем, но – по паре слов тут и там. Называй вещи, которые тебе нужны, когда указываешь на них. Потом переходи к простым просьбам.
– Хочешь, чтобы я попрактиковалась в новой разновидности обмана, – медленно проговорила Би. – Хочешь, чтоб я притворилась, будто лишь сейчас учусь говорить.
И я понял, что говорил с ней скорее как наставник убийцы, чем как любящий отец. Я дал ей совет, какой мне дал бы Чейд. От этой мысли мне сделалось не по себе, и я продолжил более твердо:
– Ну что ж… Да. Видимо, ты права. Но раз уж ты начала обманывать, придется выпутываться при помощи другого обмана. Зачем, скажи на милость, притворяться, будто ты почти не можешь говорить? Почему ты скрывала свой дар речи?
Она ближе подтянула колени к груди, обхватила их руками, потом обняла себя за плечи, сделавшись маленькой. Я догадался – она прячет свой секрет. Сомнения тяжелым камнем легли мне на душу. Здесь крылось что-то еще, чего я не знал. Я нарочно отвел от нее взгляд. Нельзя пялиться. Ей всего девять. Насколько большую тайну может прятать такой маленький человечек? Я вспомнил себя в девять и мысленно окаменел.
Она не ответила на вопрос. Вместо этого спросила:
– Как ты это сделал?
– Сделал что?
Она качнулась, кусая губу:
– Ты сейчас все сдерживаешь. Не расплескиваешь повсюду.
Я потер лицо и решил: пусть она ведет разговор, даже если тем самым меня заносит на болезненную почву. Пусть привыкнет со мной разговаривать… а я привыкну слушать.
– Хочешь сказать, я был слишком печален? А сегодня не плачу?
Она нетерпеливо тряхнула головой:
– Нет. Я про все, – и опять изогнула шею, опять взглянула искоса.
Я мягко, взвешивая каждое слово, проговорил:
– Тебе придется объясниться поподробнее.
– Ты… кипишь. Как большой котел в кухне. Когда ты приближаешься, идеи, образы и то, о чем ты думаешь, выходит из тебя, как пар. Я чувствую твой жар и обоняю то, что варится внутри тебя. Я пытаюсь защититься, но оно захлестывает меня, обжигает. А потом, когда приехала моя сестра, ты вдруг накрыл все крышкой. Я все еще чувствую жар, но ты удерживаешь пар и запахи… Вот! Прямо сейчас! Ты прижал крышку плотнее, и жар ослабел.
Она была права. Я так и сделал. Пока Би говорила, меня все сильней охватывал ужас. Она не думала о Силе как я, но образы, которые она использовала, нельзя было применить ни к чему другому. И в тот момент, когда я понял, что она могла читать мои мысли и чувства, я поднял вокруг себя крепкие стены Силы, спрятался за ними, как Верити научил меня много лет назад. Верити умолял меня возводить стены покрепче, потому что юношеские мечты о Молли внедрялись в его сновидения и мешали отдыхать. А теперь я отгородился от своей маленькой дочери. Я окинул мысленным взором не только тот вечер, но все дни и ночи прошедших девяти лет, спрашивая себя, что она услышала и увидела в отцовских мыслях. Я вспомнил, как она всегда деревенела, стоило мне ее коснуться, как отводила глаза, чтоб не встречаться со мной взглядом. Так же она поступила и сейчас. Я полагал, что она меня не любит, и горевал из-за этого. Мне и в голову не пришло, что она знает все, что я о ней думаю, и у нее есть полное право не любить меня – человека, который ее не принимает, который всегда желал, чтобы его дочь стала кем-то другим.
Но теперь она с опаской посмотрела на меня снизу вверх. Наши взгляды встретились и задержались на кратчайший миг – короче, чем нужно, чтобы моргнуть.
– Так гораздо лучше, – негромко проговорила она. – Намного спокойней, когда ты сдерживаешься.
– Я понятия не имел, что мои… мои мысли так… донимают тебя. Постараюсь держать стены поднятыми, когда ты рядом.
– Ой, а так можно? – проговорила она с мольбой и явным облегчением. – А Неттл? Ты можешь попросить, чтобы и она поднимала стены, когда оказывается рядом со мной?
Нет. Я не мог. Сказать ее сестре, чтоб она поднимала стены Силы повыше, когда рядом Би, означало выдать то, насколько малышка чувствительна к этой магии. А я был не готов к тому, чтобы Неттл задала себе тот же вопрос, какой пришел на ум мне самому: насколько сильна Би в магии Видящих? Насколько она может быть полезной? Я вдруг сделался Чейдом и увидел перед собой ребенка – на вид очень маленького, но на самом деле на много лет старше и наделенного Силой. Розмари была отличным ребенком-шпионом. Но Би могла ее превзойти, как солнце превосходит свечу. Держа стены поднятыми, я не выдал ей своей тревоги. Ни к чему сейчас обременять этим. Я потревожусь за нас обоих.
Я спокойно проговорил:
– Я попрошу Неттл об этом, но не прямо сейчас. Может, когда она приедет в следующий раз. Надо правильно подобрать слова.
Я не собирался ни о чем сообщать Неттл, пока сам не решу, как лучше поступить. Я мучительно гадал, как бы спросить Би о том, почему она скрывала свой ум и дар речи, но тут она вдруг встала и посмотрела на меня снизу вверх. Огромные голубые глаза, красная ночная рубашечка ниспадает до обутых в тапочки ног. Мое дитя. Моя маленькая девочка, сонная и с невинным личиком. Сердце мое сжалось от любви. Она была единственным, что осталось от Молли, – сосудом, который моя покойная жена наполнила своей любовью. Би была странным ребенком, тут уж не поспоришь. Но Молли всегда удавалось хорошо судить о людях. Я вдруг понял, что если она доверила свое сердце Би, то я могу без страха сделать то же самое. Я улыбнулся дочери.
Ее глаза расширились от удивления. Потом она отвела взгляд, но на ее губах расцвела ответная улыбка.
– Я хочу спать, – тихонько проговорила она. – Я иду в постель.
Она посмотрела в сторону темного дверного проема за пределами круга света из камина и ламп. Расправила маленькие плечи, готовясь войти во мрак.
Я взял лампу со стола.
– Я провожу тебя до кровати, – сказал я Би.
Почему так вышло, что за девять лет жизни моей дочери ее укладывала спать только Молли? Молли приносила ее мне, когда я работал с книгами или рукописями, я желал ей спокойной ночи, и жена уносила ребенка прочь. Частенько Молли и сама отправлялась в постель без меня, зная, что я присоединюсь к ней, как только мысли мои окажутся в плену на бумаге. Я вдруг спросил себя: ну и на что я потратил все те часы, которые можно было провести с ней? Почему я не уходил с ними, чтобы послушать сказку на ночь или колыбельную? Чтобы быть рядом с Молли, и пусть бы она засыпала в моих объятиях?
Горе захлестнуло меня так, что я не смог говорить. Без единого слова я проводил дочь; она шла первой по обшитым деревянными панелями коридорам особняка, принадлежавшего ее бабушке и дедушке. Мы миновали портреты наших предков, гобелены, висевшее на стене оружие. Ее маленькие тапочки шуршали по ступеням большой лестницы, пока мы поднимались на второй этаж. В коридорах было прохладно, и Би, обхватив себя маленькими ручками, дрожала на ходу. Теперь объятия матери не могли ее согреть.
Ей пришлось тянуться к дверной ручке, привстав на цыпочки. Вот она распахнула дверь в комнату, озаренную лишь угасающим пламенем очага. Слуги приготовили ее спальню много часов назад. Они зажгли для Би свечи, но те давно сгорели.
Я поставил лампу на столик возле ее кровати под пологом и подошел к очагу, чтобы снова разжечь огонь. Она стояла и молча наблюдала за мной. Когда я убедился, что поленья хорошо горят, то снова повернулся к ней. Би торжественно кивнула в знак благодарности и при помощи низенькой табуретки вскарабкалась на высокую кровать. Она наконец-то переросла маленькую, которую мы для нее смастерили, но эта кровать все еще была намного больше, чем ей требовалось. Би скинула тапочки и позволила им упасть рядом с кроватью. Я видел, как она дрожит, заползая между холодными белыми простынями. Прямо как маленький щенок, пытающийся отыскать уютный уголок в большой собачьей конуре. Я подошел к ее кровати и подоткнул одеяло вокруг нее.