– Итак…
– Да. – Я посмотрел на нее сверху вниз. Что же мне делать с этой малышкой? Я прочистил горло. – Я обычно начинаю дневные дела с обхода конюшни.
Она посмотрела на меня и быстро отвела взгляд. Я знал, что она боится больших животных. Пойдет ли она со мной? Едва ли я мог винить ее за отказ. Но я ждал. Через некоторое время она кивнула.
И в тот день мы начали жить по-новому. Мне хотелось подхватить Би на руки, но я знал, что она страшится моего прикосновения, и понимал, в чем дело. Так что Би семенила за мной следом, и я сдерживал свои шаги, чтобы она не отставала. Мы прогулялись по конюшне и поговорили с Толлерменом Орясиной. Он заметно успокоился, когда гости уехали и жизнь вошла в привычную колею. Лин-пастух взглянул на мою малышку, и мы с ним побеседовали, пока его собака с серьезным видом тыкалась носом в подбородок Би, напрашиваясь на ласку.
Виноградник можно было объехать только верхом. Когда я сказал об этом Би, она надолго призадумалась, а потом сообщила:
– Я уже несколько дней не проверяла мамины ульи. У меня ведь, знаешь ли, есть и свои дела.
– Я не смогу помочь тебе с ульями, не умею с ними обращаться, – признался я.
Она вскинула голову и опять расправила маленькие плечи:
– Я знаю, что делать. И я сильнее, чем выгляжу.
И потому мы разделились, но встретились опять во время обеда. Я сообщил ей, что виноград дал отличные завязи и много пчел трудятся над ним. Она с серьезным видом кивнула и ответила, что с ульями все в порядке.
После обеда я удалился в кабинет Ивового Леса, чтобы просмотреть счета, – перед этим я их надолго забросил. Среди счетов обнаружился список от Ревела с вопросами по содержанию имения, которые, как он считал, требовали нашего внимания. Рядом с предложениями кое-где были небольшие приписки рукой Молли. Мне было невыносимо на них смотреть. Она их сделала по меньшей мере два месяца назад, и я ей обещал, клятвенно обещал, что летом мы займемся тем, что уже нельзя больше откладывать. Но я этого не сделал. Я выкинул все из головы, уверенный, что когда будет надо, она заставит меня действовать.
Не заставит. Больше никогда.
На моем столе были и другие бумаги – счета за доставленную из окрестных ферм провизию, ожидающие оплаты. Надо было как следует вникнуть в расчеты с людьми, работавшими на сенокосе в обмен на сено. Была и записка о том, что следует нанять побольше работников для уборки винограда и, если нам нужны люди посмышленее, лучше договориться с ними сейчас. Всеми этими делами надо было заняться немедленно.
И был еще один список, написанный корявым почерком и с ошибками. Я уставился на него, и, наверное, на моем лице отразилось замешательство, потому что Би подошла и взглянула на листок из-под моего локтя.
– А-а. Думаю, это написала Натмег. Она всегда спрашивала маму, что готовить на следующей неделе, чтобы убедиться, что у нее есть все припасы под рукой. Мама составляла для нее список всего, что нужно купить в городе.
– Понятно. А это?
Она некоторое время хмуро разглядывала написанное:
– Точно не знаю. Кажется, это слово «шерсть». А это, наверное, «сапожник». Мама говорила о том, что нужна шерстяная ткань для зимней одежды слуг и новые ботинки для тебя и меня.
– Но сейчас лето!
Би взглянула на меня искоса:
– Это как с садом, папа. Надо планировать сейчас то, что хочешь получить через три месяца.
– Наверное, да… – Я глядел на неразборчивые каракули и гадал, смогу ли каким-то образом убедить Ревела перевести это и разобраться. Столько забот вдруг свалилось на мои плечи. Я все отложил и встал из-за стола. – Пойдем-ка взглянем на яблони.
И мы глядели на них до вечера.
Дни шли мучительной чередой, и мы потихоньку создавали для себя новые ритуалы. Каждый день – хоть в том и не было нужды – отправлялись осматривать конюшни, загоны для овец и виноградники. Я не окунулся в работу с головой – не мог сосредоточиться, – но счета все же не забросил, а Ревел почти вздохнул с облегчением, когда ему поручили планирование меню. Меня не волновало, что окажется в моей тарелке, – еда превратилась в повинность. Сон ускользал от меня, а потом настигал за столом, в середине дня. Все чаще и чаще Би по вечерам приходила в мой личный кабинет, где развлекалась, притворяясь, будто читает выброшенные мной бумаги, прежде чем на обратной стороне нарисовать изобиловавшие деталями картинки. Мы мало разговаривали, даже когда играли вместе в какие-то игры. Вечера, как правило, заканчивались тем, что она засыпала на полу. Я относил ее в постель, укладывал, а потом возвращался к себе. Я слишком многому позволил уйти из своей жизни. Иногда казалось, что мы оба чего-то ждем.
Однажды вечером я понял, что жду возвращения Молли, – и, уронив голову на руки, горько и беспомощно разрыдался. Я пришел в себя, лишь ощутив мягкое похлопывание по плечу и услышав голос:
– Ничего не изменить, дорогой. Ничего не изменить. Отпусти свое прошлое.
Я поднял голову и посмотрел на свою маленькую дочь. Я думал, она спит у очага. Она впервые прикоснулась ко мне по собственной воле. Ее глаза были бледно-голубыми, как у Кетриккен, и иногда ее взгляд казался не слепым, но устремленным мимо меня, в какое-то иное место. Слова, которые она произнесла, я не ожидал услышать от ребенка. Это были слова Молли – она могла бы такое сказать, чтобы успокоить меня. Мое маленькое дитя пыталось ради меня быть сильным. Я сморгнул слезы, прокашлялся и спросил:
– Хочешь, научу тебя игре в камни?
– Конечно, – сказала она, и, хоть я знал, что это неправда, игре ее все же обучил, и мы играли почти до утра.
В тот день мы оба спали почти до полудня.
Послание мне доставили обычным способом, когда осень близилась к завершению. Я сел за стол, чтобы позавтракать с Би, и увидел большой коричневый желудь с двумя дубовыми листочками. Однажды я вырезал такой мотив на крышке ящичка, в котором хранил яды – мой набор тайного убийцы. Ящичка давно уже не было, но символ сохранил свое значение. Чейд хотел со мной встретиться. Я нахмурился, увидев этот желудь. Сколько я жил в Ивовом Лесу, столько мой прежний наставник устраивал такие фокусы. Никто из слуг не признался, что положил желудь на стол, не запер дверь на засов или окно на задвижку. Вот оно, напоминание от моего учителя: каким бы умным и осторожным я ни считал себя, он все равно может пробраться сквозь мои укрепления, если пожелает. Чейд сообщал, что будет ждать меня вечером в трактире «Дубовый посох» на перекрестке возле Висельного холма. Два часа верхом; если я отправлюсь на эту встречу, вернусь очень поздно. А если разговор окажется непростым, то и до утра не вернусь. И Чейд не сообщил мне при помощи Силы, в чем дело. Значит, никто из королевского круга тоже не знает. Опять его проклятые секреты…
Би наблюдала за тем, как я разглядываю желудь. Когда я положил «послание» обратно на стол, моя дочь взяла его и принялась рассматривать. Она начала обращаться к слугам с простыми фразами: «Пожалуйста, еще хлеба» – или просто: «Доброе утро». Ее детская шепелявость не была полностью притворной, но я сам не знал, испытываю ли гордость или смятение от того, насколько безупречна актерская игра моей Би. Последние несколько вечеров мы играли в запоминание, а также в камни, и в обеих играх она показала себя необычайно одаренной. Я цокал языком от отеческой гордости и напоминал себе, что каждый родитель считает своего ребенка самым умным и самым красивым. Она показала мне страницу из травника, которую усердно скопировала по моей срочной просьбе. Она унаследовала талант матери к рисованию. И она написала короткую записочку Неттл, почти без клякс и почерком, так похожим на мой, что оставалось лишь гадать, не сочтет ли моя старшая дочь это послание поддельным. Последние недели, проведенные вместе, были точно бальзам на раны. Ненадолго моя боль ослабела.
Но я не мог обойти вниманием вызов Чейда. Он опять прибегнул к тайным средствам связи, какие использовал в мои юные годы, лишь когда намеревался поделиться со мной чем-то чрезвычайно щекотливым. Чем-то личным или слишком опасным? От этой мысли у меня упало сердце. Ну что еще случилось? Что могло произойти в Оленьем замке такого, чтобы стоило затевать тайную встречу? Во что Чейд пытается меня втянуть?
И как я мог устроить Би на этот вечер? Если я отправлюсь на встречу с Чейдом, то не смогу уложить дочку в постель. Мы выстраивали отношения друг с другом, и я не хотел этим пренебрегать. Как и предупреждала Неттл, ежедневная забота о ребенке оказалась сложнее, чем я предполагал, но не была и такой трудной, как она изобразила. Я наслаждался обществом дочери, даже когда мы просто работали в одной комнате молча и сосредоточенно. Ее последним пристрастием был набор кисточек и краски. Она делала тщательные и аккуратные копии иллюстраций. Правда, всякий раз хмурилась, но стоило мне заметить, что Неттл должна увидеть, на что способна ее младшая сестра, и работа оказывалась сделанной. Однако меня по-настоящему очаровывали причудливые, детские образы, которые Би создавала, будучи предоставленной самой себе, наедине с кистями и чернилами. На одном ее рисунке маленький человечек раздувал щеки – Би сказала, что он выдыхает туман. На другом рисунке была маленькая лодка, запряженная морскими змеями, а ведь Би никогда не видела моря и кораблей. На третьем – ряд цветов с человеческими лицами. Она показывала мне такие работы робко, и я чувствовал, что Би впускает меня в свой мир. Я не хотел оставлять ее на попечение горничной. Равно как и тащить с собой туда, где придется ночевать. Приближалась осенняя гроза.
Би с любопытством глядела на меня, пока я взвешивал варианты.
– Что это? – спросила она своим высоким детским голосом, показывая желудь.
– Желудь. Семя дуба.
– Знаю! – сказала она, словно удивленная тем, что я мог подумать иначе. И поспешно замолчала.
Из кухни пришла Тавия с кастрюлей каши, над которой поднимался пар. Она поставила кастрюлю на стол и щедро наполнила наши миски. На столе уже были кувшинчик со сливками, горшочек меда, и буханка свежеиспеченного темного хлеба. Одна из молоденьких кухонных помощниц, Эльм, пришла следом за ней с маслом на блюдце и тарелкой слив. Я заметил, что она не смотрит на Би. Не ускользнуло от меня и то, как Би застыла и затаила дыхание, когда девочка прошла за ее стулом. Я кивнул Тавии в знак благодарности и подождал, пока они с дочкой уйдут в кухню, прежде чем заговорить.