– Но это невозможно, Би. Ни для кого из нас. Иногда мне придется уезжать из Ивового Леса, и на это время тебе понадобится кто-то, кто будет о тебе заботиться. Кто-то должен научить тебя всем вещам, которые полагается знать девочкам, – не только читать и считать, но шить, заботиться о себе, причесываться и… ну, всему такому прочему.
Я с беспокойством смотрела на него, понимая, что он смыслит в этом «прочем» не больше, чем я. У меня вырвалось:
– Было бы куда проще, будь я мальчиком. Тогда нам бы не понадобилось, чтобы кто-то чужой сюда приезжал.
Это вызвало у отца короткий смешок. Потом он снова помрачнел:
– Но ты не мальчик. И даже будь оно так, нам бы все равно понадобилась помощь. Мы с Неттл об этом говорили несколько раз. Я совсем забросил дела Ивового Леса. Ревел ходит за мной по пятам уже несколько месяцев – в одной комнате забился дымоход, в другой промокла стена. Я больше не могу это откладывать. В доме нужно устроить хорошую уборку и впредь за ним следить. Мы с твоей матерью весной говорили обо всем, что нужно починить летом. – Он опять замер с отрешенным видом. – А теперь уже скоро зима, и ничего не сделано.
Чашка, которую Тавия поставила рядом с его локтем на блюдце, тихонько задребезжала о блюдце. Тавия осторожно подвинула ее ближе к отцу.
– Спасибо, – машинально ответил он. Потом повернулся и посмотрел на нашу служанку. – Мне так жаль, Тавия. Я должен был заранее тебя предупредить. Риддл привезет мою кузину и, возможно, задержится здесь на несколько дней. Надо решить, какие комнаты мы отдадим Шун и… ну, не знаю, что еще надо сделать. Ее ветвь моей семьи довольно состоятельная. Она, наверное, захочет собственную горничную…
Мой отец умолк и нахмурил брови, словно вдруг вспомнив о чем-то неприятном. Он молчал. Повариха Натмег месила тесто, когда я вошла в кухню. Я посмотрела на нее. Она тихонько распластывала его на доске, вся обратившись в слух.
Я осмелилась нарушить тишину:
– Не знала, что у меня есть кузина.
Он перевел дух:
– Боюсь, мы с родней не близки, но при всем этом, если случается беда, они вспоминают, что кровь не водица. И потому Шун приезжает, чтобы помочь нам – по крайней мере, на время.
– Шун?
– Шун Фаллстар – так ее зовут.
– Ее мама не любила? – спросила я, и Майлд нервно хихикнула.
Мой отец выпрямился и налил себе чаю:
– Вообще-то, да, не любила. И потому, когда она приедет, мы будем добры и не станем задавать ей вопросы о ее имени и доме. Думаю, ей у нас настолько же понравится, насколько мы будем ей благодарны за приезд. Когда она здесь появится, то, наверное, будет чувствовать себя неловко и уставшей с дороги. Так что поначалу не будем от нее многого ожидать, ладно?
– Ладно, – сказала я и почувствовала растущее недоумение.
Что-то тут было не так, и я не могла понять, что именно. Неужели отец мне лгал? Я наблюдала за его лицом, пока он потягивал чай, и не могла разобраться. Я хотела задать прямой вопрос, но в последний момент передумала. Не стоит вынуждать его признаваться во вранье перед Тавией, Майлд и поварихой. Спрошу его позже. Вместо этого я сообщила ему:
– Прошлой ночью мне приснился особенный сон. Мне нужны перо, чернила и бумага, чтобы его записать.
– Да, правда? – благосклонно спросил отец.
Он мне улыбнулся, но я вдруг спиной почувствовала, как Майлд и Тавия обмениваются потрясенными взглядами. Они узнавали обо мне слишком многое и слишком быстро, но я поняла, что меня это не волнует. Может, моя жизнь сделается проще, если они перестанут считать меня дурочкой.
– Да, я так хочу, – твердо проговорила я.
Он об этом сказал так, словно моя просьба была всего лишь внезапным капризом, а не чем-то важным. Неужели он не понял, каким необыкновенным был мой сон? Я решила объяснить:
– Сон мне приснился весь черный и золотой. Цвета во сне были очень яркие, и все казалось таким большим, что даже самые маленькие детали нельзя было упустить из вида. Все началось в мамином саду. Лаванду усеяли пчелы, и в воздухе витал сладкий аромат. Я была там. Потом я увидела длинную подъездную дорогу, ведущую к дому. По ней приближались четыре волка, бежали парами. Белый, серый и два рыжих. Но это были не волки. – Я ненадолго замолчала, пытаясь подыскать нужное слово для существ, которых видела только во сне. – Не было у них ни волчьей красоты, ни волчьей чести. Они шли, крадучись, поджав хвосты. Уши у них были круглые, а из алых распахнутых пастей все время текли слюни. Они были мерзкими… нет, не так. Они были слугами мерзости. И пришли, охотясь за тем, кто служил праведности.
Улыбка моего отца сделалась озадаченной.
– Это довольно подробный сон, – сказал он.
Я повернулась к Тавии:
– По-моему, бекон горит.
Она вздрогнула, словно я уколола ее булавкой, повернулась к сковороде, где полоски бекона шипели и уже начинали дымиться, и убрала ее с огня.
– Да уж… – пробормотала она и занялась беконом.
Я снова повернулась к отцу и своему хлебу с маслом. Съела два куска и выпила немного молока, а потом продолжила:
– Я ведь тебе сказала, что это особый сон. Они мне всё снятся и снятся, и мой долг – все запомнить и сохранить.
Его улыбка начала таять.
– Почему?
Я пожала плечами:
– Просто так надо. Это ведь еще не все. После того как фальшивые волки проходят мимо, я нахожу на земле крыло бабочки. Я его поднимаю, но в это время крыло становится все больше и больше и под ним оказывается бледный человек – белый как мел и холодный как рыба. Я решаю, что он мертвый, но тут он открывает глаза. Они бесцветные. Он не произносит ни слова, но разжимает руку, чтобы говорить. Он умирает, и из его глаз сыплются рубины…
Мой отец поставил чашку на стол и попал на край блюдца. Чашка перевернулась, расплескав содержимое, и покатилась по столу, оставляя за собой след из чая.
– Проклятье! – вскричал он незнакомым голосом и вскочил, едва не перевернув скамью.
– О, сэр, ничего страшного, я приберусь, – воскликнула Тавия и подбежала к нему с тряпкой.
Отец попятился от стола, стряхивая с руки горячий чай. Я доела свой ломоть хлеба с маслом. Особый сон пробудил во мне голод. Я спросила:
– А бекон скоро будет?
Майлд принесла тарелку. Бекон лишь чуть-чуть подгорел, и, поскольку он мне нравился хрустящим, я не возражала.
– Мне надо немного прогуляться на свежем воздухе, – сказал отец. Он подошел к двери, открыл ее и уставился на грязный кухонный двор. Вдыхая полной грудью прохладный зимний воздух, он заодно выхолаживал и кухню.
– Сэр, опара! – укоризненно заметила Тавия, кивая на открытую дверь.
Он ничего не сказал, но вышел – без плаща, без куртки.
– Мне нужна бумага! – крикнула я ему вслед, расстроенная тем, что он отнесся к моей просьбе и моему сну так небрежно.
– Возьми с моего стола все, что нужно, – сказал отец, не обернувшись, и закрыл за собой дверь.
Остаток дня я отца почти не видела. Я знала, он был занят – переворачивал Ивовый Лес вверх дном ради своей затеи. Для моей кузины выбрали комнаты, вытащили постельные принадлежности из кедровых сундуков и проветрили, прочистили дымоход, где обнаружилось чье-то гнездо. На протяжении следующих двух дней переполох все усиливался. Наш управляющий Ревел был в полном восторге и метался по дому во всех направлениях, выдумывая все новые и новые задания для слуг. К нашим дверям потоком шли незнакомые люди. Отец и Ревел говорили с ними в кабинете особняка, отбирая ремесленников и работников, горничных и слуг. Уже на следующий день некоторые вернулись с инструментами и принялись за работу. А другие привезли на тачках свои пожитки, чтобы поселиться в крыле особняка, отведенном для прислуги.
Куда бы я ни пошла, везде кипела работа. Люди мыли полы и полировали паркет, вытаскивали мебель из чуланов. Плотник с помощниками пришли починить прохудившуюся крышу в одной из оранжерей. В таком шуме и суматохе я вернулась к привычке вести себя тихо и скрытно. Никто не заметил. Когда бы я ни увидела отца, он с кем-то разговаривал, изучал какую-нибудь бумагу или шел, мрачный, с Ревелом за спиной, и тот указывал на какие-нибудь вещи и жаловался. Когда он смотрел на меня, то улыбался, но что-то было печальное в его глазах и болезненное в изгибе рта, отчего мне хотелось куда-нибудь удрать и спрятаться.
Так я и сделала. Взяла бумагу, чернила и перья с его стола, и поскольку он сказал, что я могу брать что угодно, я так и поступила – забрала хороший велень, а также его лучшие цветные чернила и перья с медными наконечниками. Еще я взяла свечи. Я собрала много маминых свечей и спрятала их в своей комнате, где они наполнили ароматами мой сундук с одеждой и мои сны. Еще я прихватила высокие, белые и медленно горящие свечи, которые мы сделали вместе, и спрятала в своей шпионской комнатке.
Я много всего набрала в те дни, когда отец про меня забыл. Черствый хлеб, и сушеные фрукты, и красивую деревянную коробку, чтобы крысы до них не добрались. Кувшин с пробкой для воды и щербатую чашку – уж такой-то никто не хватится. Шерстяное одеяло, вывешенное, чтобы проветрилось, – Тавия сказала, что его поели мыши и годится оно только на тряпки для полировки. Суета в Ивовом Лесу царила такая, что я воровала безнаказанно и никто не заметил, потому что каждый думал, что пропавшую вещь куда-то переложили. Я нашла ковер с красно-оранжевым узором, лишь самую малость великоватый для моей шпионской норы. Я чуть подвернула его возле стен, и моя комната стала уютным гнездышком. Из запасов мамы я взяла лаванду, которую мы собирали вместе, и другие ароматные травы в мешочках.
Моя укромная нора сделалась довольно уютной. Я не ходила в нее через кабинет отца. Каким-то образом я понимала, что он не одобрит, сколько времени я там провожу, и потому разыскала тайную дверь в кладовой и соорудила возле нее стену из ящиков с соленой рыбой. Я оставила место лишь для того, чтобы пробираться позади ящиков, открывать потайную дверь и протискиваться внутрь. Я закрывала дверь за собой, но следила за тем, чтобы она не защелкивалась. Я так и не нашла, как открыть ее из кладовой, так что всегда оставляла маленькую щель.