– Папа? – дрожащим голосом спросила Би, и, повернувшись к дочери, я увидел, что она обхватила себя руками и трясется от холода. – Мы закончили?
У нее покраснел кончик носа.
Я посмотрел на наш костер. Последние охапки хвороста, которые я в него бросил, осели разом. Сколько останется от девушки? Череп, более толстые бедренные кости, позвоночник. Я шагнул вперед и вгляделся в самую сердцевину костра. Там все было покрыто углями и пеплом. Завтра принесу сюда перину из комнаты для прислуги, смежной со спальней Би, и сожгу. На сегодня хватит. Я надеялся, что хватит. Я огляделся по сторонам. Взошла луна, но небо заволокло тучами. Над болотистыми низинами и пастбищами стоял ледяной туман. Тот лунный свет, что достигал земли, растворялся в дымке.
– Давай вернемся в дом.
Я протянул Би руку. Она взглянула на нее, потом вложила в мою ладонь свои маленькие пальчики. Они были холодные. Повинуясь порыву, я подхватил ее на руки. Она принялась отталкиваться:
– Мне девять. Не три!
Я ее отпустил, она съехала на землю.
– Знаю, – сказал я виновато. – Просто ты выглядишь такой замерзшей.
– Я и правда замерзла. Пойдем домой.
Я больше не пытался к ней прикоснуться – спасибо и на том, что она шла рядом со мной. Думать о завтрашнем дне было страшно. День этот и без того обещал быть сложным, а ведь надо еще будет объясняться с Шун, и с Риддлом тоже. Придется объявить ложную тревогу из-за клопов – сколько суматохи и тщательного мытья это за собой повлечет! Ревел будет сам не свой, все слуги получат жесткий выговор. Стирка продлится вечность. Я подумал о собственной спальне и поморщился. Придется впустить туда служанок, иначе мои обвинения будут выглядеть фальшивыми. А уж гнев и отвращение Шун, когда ей сообщат, что в ее перине, возможно, живут паразиты, и вообразить жутко. Что ж, ничего не поделаешь. Мне нужно убедительное объяснение того, почему я решил сжечь перину Би в середине ночи. Без вранья не обойтись.
Как не избежать и того, что на Би обрушатся все эти кувыркающиеся обломки моей прежней жизни. Я покачал головой: как же плохо я ее защитил… Мне хотелось остаться в одиночестве прямо сейчас и попытаться обдумать, что все это значит. Сама мысль о том, что Шут обратился ко мне после стольких лет, лишала присутствия духа. Я попытался разобраться в своих чувствах и с изумлением обнаружил среди них гнев. Ни словечка за все эти годы и ни намека на то, как с ним связаться… И вот, когда ему что-то понадобилось, он без спросу вторгся в мою жизнь и перевернул ее вверх дном! Досада соперничала со страстным желанием наконец-то с ним повидаться. Послание как будто намекало, что он в опасности, не может путешествовать или что за ним шпионят. Может, он ранен? Когда мы виделись в последний раз, он пылал нетерпением, желая вернуться в свою старую школу и донести туда весть о конце Бледной Госпожи, а также все то, что узнал за время долгих странствий. Клеррес. Об этом месте мне было известно лишь название. Может, в этой самой школе Шут с кем-то не поладил? Почему? Что стало с Черным Человеком, его спутником и таким же Белым Пророком? Посланница вообще не упомянула о Прилкопе.
Шут всегда любил загадки и головоломки и еще сильнее любил хранить свои тайны. Но то, что происходило теперь, не походило на один из его розыгрышей. Скорее все выглядело так, словно он послал мне все крупицы сведений, какие мог, пусть они и были недостаточными, и рассчитывал, что я сумею отыскать недостающие кусочки головоломки. Сумею ли? По-прежнему ли я тот, на кого он может рассчитывать?
Странное дело – я надеялся, что нет. Когда-то я был ловким, умелым убийцей, способным шпионить, бегать, сражаться и отнимать жизнь. Но я больше не хотел всем этим заниматься. Я все еще чувствовал большими пальцами тепло кожи посланницы, ощущал ее слабую хватку на своих запястьях, пока она, сражаясь, погружалась в беспамятство и смерть. Я все сделал быстро. Не безболезненно – нет смерти без боли. Но я сделал боль куда более краткой, чем она могла бы быть. Я был милосерден.
И я снова ощутил знакомый прилив сил, какой испытывает убийца. То чувство, о котором мы с Чейдом никогда и ни с кем не говорили, даже друг с другом. Тот мерзкий маленький всплеск всемогущества: кто-то умер, а я живой.
Я не хотел его испытывать опять. Честное слово, не хотел. И еще я не хотел задаваться вопросом о том, как быстро в мою голову пришла мысль даровать посланнице быструю смерть. Я уже не один десяток лет упорно считал, что больше не хочу быть убийцей. Этой ночью я усомнился в собственной искренности.
– Папа?
Убийца дернулся и обратил изучающий взгляд на маленькую девочку. В первое мгновение я ее не узнал. Я собрал все силы, чтобы снова сделаться ее отцом.
– Молли… – проговорил я, и слово сорвалось с моих губ, отчего лицо Би так побледнело, что ее покрасневшие щеки и нос показались измазанными в крови.
Молли меня берегла. Она была моим маяком на ином жизненном пути. Теперь она ушла, и я чувствовал себя так, словно сорвался в пропасть и без надежды на спасение падаю навстречу гибели. Я прижал к себе свое дитя.
– Она умерла, – тихонько проговорила Би, и внезапно я снова это осознал.
– Знаю, – скорбно ответил я.
Би взяла меня за руку:
– Ты ведешь нас во тьму и туман, к пастбищу. Нам надо по этой дороге. – Она потянула меня за руку, и я понял, что направляюсь к затянутой туманом полосе леса рядом с пастбищем.
Би повернула обратно к Ивовому Лесу, где сквозь дымку виднелся тусклый свет в паре окон.
Мое дитя отвело меня домой.
Мы тихонько шли по Ивовому Лесу, погруженному во тьму. Почти беззвучно ступали по каменным плитам у входа, вверх по изогнутой лестнице и по широкому коридору. Я приостановился возле двери в комнату Би и вдруг вспомнил, что она не может там спать. Посмотрел на нее и преисполнился ненависти к самому себе. Нос у нее был ярко-красной пуговицей. На ней был зимний плащ и ботинки, а под плащом – только шерстяная ночнушка, промокшая до колен. Ох, Би…
– Давай зайдем сюда, только чтобы найти тебе чистую ночную рубашку. Сегодня спать будешь в моей комнате.
Я поморщился от этой мысли, вспомнив, в какое логово вепря превратил свою спальню. Ничего не поделаешь. Я хотел уничтожить все постельное белье в ее комнате до последнего лоскутка, чтобы избежать заражения теми жуткими тварями, которые пожирали посланницу. При мысли о том, какой ужасный приговор ей вынесли, мне пробрала дрожь. Приговор, не подлежащий пересмотру. Выходит, они наказывают за предательство медленной и болезненной смертью, и ни извинения, ни объяснения не спасут обреченного. Я по-прежнему не знал, кто такие «они», но уже их презирал.
Я зажег свечу от ее очага, а Би тем временем отправилась к сундуку с одеждой. Ее ночнушка волочилась по полу, оставляя влажный след. Би подняла тяжелую крышку, подставила под нее плечо, чтобы удержать в открытом положении, и начала перебирать содержимое. Я окинул комнату взглядом. Голая, оставшаяся без перины кровать казалась немым свидетелем моей вины. Сегодня в этой комнате я убил женщину. А стоит ли моему ребенку вообще здесь спать? Может, ее и не будут преследовать мысли о том, что я сделал, ибо она ни о чем не догадывается. Она поверила, что посланница просто умерла от ран. Но это убийство будет еще долго тревожить меня. Я понял, что не хочу, чтобы моя дочь спала в той же кровати, где я лишил кого-то жизни. Завтра объявлю, что собираюсь переселить ее в другую комнату. А пока что…
– Прекрати! Прекрати, умоляю! Оставь меня в покое! Прошу тебя, прошу!
Это был голос Шун, и на последнем слове он перешел в пронзительный визг.
– Оставайся здесь! – рявкнул я Би и выбежал из комнаты.
Временная спальня Шун располагалась в конце коридора. Я лишь несколько шагов успел пробежать, прежде чем из своей комнаты выскочил Риддл – в ночной рубашке, с ножом в руке и волосами, стоящими дыбом. Мы побежали плечом к плечу. Опять раздался голос Шун, от ужаса она кричала все пронзительнее:
– Мне жаль, что ты умер! Но я не виновата, ну не виновата же! Оставь меня в покое!
Дверь ее спальни распахнулась, и рыдающая Шун выскочила в полутемный коридор. Ее темно-рыжие волосы рассыпались по плечам, обтянутым ночной рубашкой. В одной руке у нее был нож с тонким и изящным лезвием, и, даже будучи в панике, она держала его как полагается. Увидев, что мы бежим к ней, Шун завопила еще громче. Потом она узнала Риддла и, беззвучно прошептав его имя, ринулась навстречу, упала в его объятия, едва не напоровшись на его нож. Она как будто не заметила, как он схватил ее запястье и сжал, заставив выронить оружие.
– Что такое, что случилось?
Мы оба кричали, а в ответ она только рыдала и обнимала Риддла за шею так крепко, что я испугался, как бы она не придушила бедолагу. Она уткнулась лицом ему в грудь, и он был вынужден держать нож одной рукой подальше от нее, а другой – неуклюже похлопывать ее по спине. Она что-то повторяла снова и снова, но я не мог разобрать. Я наклонился и поднял ее нож. Любимое оружие тайного убийцы. Похоже, она сомневалась, что ее начальных навыков обращения с ним хватит, чтобы защититься от призрака. Я спрятал оружие в рукаве.
– Проверю комнату. Стереги ее, – сказал я Риддлу, но, когда проходил мимо них, Шун внезапно вскинула голову и завопила:
– Не входи туда! Не входи туда! Это его призрак, он все плачет и плачет! Он винит меня. Роно винит меня!
Я замер – в сердце моем пробудился неприятный страх. Я не суеверен. В призраков не верю. Но краем уха я уловил, как где-то далеко рыдает потерявшийся ребенок. Сердце мое упало, и я обрадовался, когда Риддл сказал:
– Это всего лишь дурной сон, Шун. Вы многое перенесли, провели последние две недели в страхе. Потом оказались в незнакомом доме, не зная, какой теперь будет ваша жизнь. Неудивительно, что вам приснится кошмар.
Она с силой отпихнула Риддла и возмущенно заявила:
– Это был не кошмар. Я не смогла заснуть. Я лежала в постели и думала, и тут раздался вой. Это Роно! Маленький засранец все время плакал, все время хныкал и клянчил. Когда для меня пекли что-нибудь сладкое или вкусное, он просил кусочек. И даже если говорили, что это для меня, он продолжал просить или просто воровал немного. Потому и умер! – Внезапно она из испуганной сделалась сердитой. – Он украл мою еду, съел и умер. Ну разве я в этом виновата?