вала, что мне больше хочется подражать простой одежде отца.
Спускаясь к завтраку, я захватила с собой свиток с буквами. Я положила его возле своей тарелки, очень вежливо поздоровалась со всеми и принялась за еду. Несмотря на поддержку отца, при мысли об уроке я чувствовала себя больной. Отец способен убедить Фитца Виджиланта, что он заблуждается на счет моего ума, и, возможно, мой учитель теперь побоится неуважительно обращаться со мной, но никто не поможет мне справиться с другими детьми. Я вышла из-за стола раньше всех, извинилась и пошла прямо к классной комнате.
Возле нее уже было несколько детей. Дети гусятницы стояли рядом с маленьким садовником. Лаксп показывал буквы на их свитке и называл их по порядку. В стороне ждал Персеверанс, одетый в ливрею мальчика с конюшни, которую подогнали ему по размеру, и теперь он выглядел намного лучше, хотя я не была уверена, что зеленый и желтый нравились мне больше, чем простая кожаная одежда. Его лицо украшали синяки под глазами и опухшая нижняя губа. Улыбка, мучительно растянувшая вздутую губу, была ужасна. Но при виде меня он просиял так, будто мы никогда не ссорились. Я замедлила шаг и подошла к нему в полном недоумении. Можно было вот так просто? Просто сделать вид, что мы никогда не ссорились, просто снова относиться к друг другу, как раньше? Это выглядело невозможным. Но я была полна решимости попробовать. Я улыбнулась ему и на мгновение его улыбка стала еще шире. Затем он поднял руку к разбитому рту и вздрогнул. Но улыбка осталась в его глазах.
— Персеверанс, — приветствовала я его, не дойдя пары шагов.
— Леди Би, — ответил он серьезно и на самом деле коротко поклонился мне, будто я действительно взрослая леди. — Вас-то я и хотел увидеть до начала уроков.
— Правда?
Я недоверчиво подняла брови, стараясь скрыть, как сильно забилось сердце от его слов. Один союзник. Одного союзника мне вполне хватит, чтобы вытерпеть ту проклятую классную комнату.
— Правда. Потому что я совсем запутался в этих двух буквах, и ни папа, ни мама не смогли помочь мне.
Он говорил тихо, разворачивая свиток, и я не стала спрашивать его, почему он не спросил Лакспа. Я была единственной, помощь которой не вызывала у него чувства неловкости. Так же, как только он мог научить меня сидеть на лошади. Не говоря ни слова об этом, мы отошли от остальных. Мы встали спиной к стене и развернули свитки, будто сравнивая их.
Я выдохнула названия первых пяти букв, и так же тихо Персеверанс повторил их. Переведя дыхание, он добавил:
— Они похожи на куриные следы, а их названия — просто звуки. Кому нужно помнить такие бесполезные вещи?
Я никогда не смотрела на буквы в таком свете. Но я видела их глазами матери еще до своего рождения, я видела их сама, когда сидела на ее коленях и слушала, как она читает мне. Обдумав слова Персеверанса, я поняла его разочарование и попыталась связать буквы со знакомыми ему вещами.
— Посмотри, с первой начинается имя Рэвела, и у нее такая же длинная нога, как и у него. А у второй, как в слове «вода», завитки, как в течении ручейка.
И так мы разобрали не пять, а целых десять букв. Мы так увлеклись новой игрой, что совершенно забыли про других детей, пока Эльм не начала очень неприятно хихикать. Мы оба подняли глаза и увидели, как они с Леа переглядываются. По коридору шел учитель.
Проходя мимо меня, он весело заметил:
— Вам, леди Би, это не нужно! — и вырвал свиток с буквами из моих испуганных пальцев.
Прежде, чем я успела что-то сделать, он позвал всех нас в классную комнату. Мы вошли, занимая те места, что и накануне. Сегодня он был веселее, чем вчера. Он собрал нас в группы по возрасту, и дал каждой группе по восковой табличке. Меня и Лакспа он отослал в другой угол комнаты. Нам был выдан свиток по географии и культуре каждого из Шести Герцогств, их карты, и было велено ознакомиться с ними. Давая указания, он искренне улыбался. Теперь-то я знала, что источником его любезности был страх, и мне стало стыдно за нас обоих. Затем он с досадой оглянулся и спросил:
— Где Таффи? Я не потерплю опозданий!
Дети притихли. Некоторые переглянулись, и я поняла, что они что-то знают. Персеверанс внимательно разглядывал табличку. Я наблюдала, как он тщательно копирует букву.
— Итак? — снова спросил писец Фитц Виджилант. — Кто-нибудь знает, где он?
— Он дома, — сказала Эльм.
Один из мальчиков, пахнущих овцами, тихо сказал:
— Ему худо. Сегодня он не придет.
Он посмотрел на Персеверанса. Легкая улыбка натянула опухшие губы мальчика с конюшни. Казалось, работа с табличкой полностью поглотила его.
Фитц Виджилант выдохнул через нос. День только начался, но голос его прозвучал устало.
— Дети, мне было поручено учить вас. Мне не дали выбрать, что делать со своей жизнью, но так как теперь это моя обязанность, я буду ее выполнять. Я отдаю должное вашим семьям, которым хватило мудрости отправить вас сюда. Я хорошо знаю, что некоторые хотели бы оказаться в другом месте. Таффи вчера дал мне ясно понять, что рассматривает уроки как пустую трату времени. Сегодня он уже делает вид, что заболел, чтобы избежать их. Но я не потерплю подобной симуляции!
Некоторые дети озадаченно переглянулись, услышав незнакомое слово, и только Персеверанс, не отрываясь от свитка, тихо сказал:
— Таффи не притворяется.
Все ли услышали удовлетворение в его голосе, или только я? Я смотрела на него, но он не поднимал глаз.
Писец осуждающе спросил его:
— А твои кулаки не имеют ничего общего с его «болезнью»?
Персеверанс поднял глаза и встретил взгляд писца. Я знала, что он всего лишь несколько лет старше меня, но сейчас он заговорил как мужчина.
— Сэр, мои кулаки не делали ничего, пока его рот не начал лгать о моей сестре. Тогда я сделал то, что сделает любой человек, если оскорбляют его семью.
Он не отводил взгляда от Фитца Виджиланта, не хмурился и не прятал глаз. Он не чувствовал никакой вины за свою правду.
В классной комнате повисла тишина. Мои чувства смешались. Я даже не знала, что у Персеверанса есть сестра. Ее здесь не было, так что она или намного младше его, или намного старше. Или, возможно, его родители думают, что девочке нет смысла учиться писать и считать. Иногда такое случалось даже в Бакке.
Ни один из них не отвел взгляда, но писец заговорил первым.
— Вернемся к нашим урокам.
Персеверанс сразу опустил глаза к восковой дощечке и продолжил тщательно обводить букву. Я пробурчала себе под нос присказку про молодого бычка, услышанную во сне: «Пусть коротки пока рога, но угроза велика, не послушать молодого не осмелятся бычка».
Глава двадцать седьмаяСнова и снова
Ивовый лес — это праздник совершенства в любое время года. Летом на круглых холмах поместья дубы бросают приятную тень, а в долинах переплетаются над ручьями ивы, в честь которых и назвали это место, стекая мягким освежающим дождем. Можно лазать по деревьям и ловить в ручьях рыбу. Чего еще может пожелать мальчик? Осенью любой ребенок счастлив собирать желуди в дубовой роще, или выбирать спелый виноград из собственных виноградников поместья. А зима? Огромные кучи опавших листьев сменяются отвесными сугробами, с которых так приятно кататься, и загорается очаг в зале, где не одну ночь, но целый месяц будут отмечать Зимний праздник. Весна принесет новых ягнят, резвящихся на холмах, котят и щенков в конюшне.
Я знаю, я знаю, что мальчик будет счастлив здесь. Знаю, что могла бы завоевать его сердце и сделать его моим. Я была так глупа, когда, впервые услышав о нем, испытала боль и злость. Ребенок родился задолго до того, как Чивэл стал моим. Как могла я упрекать его за неверность жене, которой у него не было? Но я делала это. Позже я так отчаянно хотела взять мальчика, ребенка, которого подарил нам тот случай. Я на коленях умоляла его, но он отказал. — Он не будет здесь в безопасности, — говорил он мне. — Где может быть безопаснее, как не под крышей отца, под защитой меча отца? — спрашивала я его. Это самая серьезная ссора, которая у нас была когда-либо. Он непреклонен.
В ночь перед поездкой на рынок я пошла спать, полная предвкушения. Сначала сон бежал от меня, а потом пришел с градом видений. Некоторые из них были кошмарами, другие — настолько сильными, что я отчаянно пыталась освободиться от них. И все же никак не могла проснуться окончательно. Моя комната казалась заполненной густым туманом, и каждый раз, когда я думала, что проснулась, в нем собирались какие-то образы и вновь утягивали меня в сон.
К утру я так и не отдохнула. Казалось, мир поглотил туман, и я никак не могла поверить, что уже не сплю. Пришла Кэфл и потребовала, чтобы я вставала. Она потеребила одеяла, впуская под них холодный воздух, а потом усадила меня на стул перед огнем. Я едва могла держать прямо голову. Я не сопротивлялась, когда она потянула щетку сквозь мои подросшие спутанные локоны.
— Сегодня вам не стоит копаться, моя маленькая леди! Ох, как же я вам завидую, поедете на рынок за хорошенькими новыми вещами! Ваш отец сказал Рэвелу, и он сделал мне маленький списочек, чтобы я отдала его вам. Вот он! Он грамотный же, наш дворецкий, жаль, что я грамоты не знаю, но он сказал мне все, что тут написано. Рэвел говорит, что вы должны купить сапоги и ботинки, пару шерстяных и пару кожаных перчаток, шерстяные чулки по меньшей мере трех цветов. И он решился посоветовать вам найти в городе швей, умеющих шить маленькие платьица, которые носят девушки, а не эти ваши безрукавки и туники! Как будто вы мальчик! Не представляю, о чем думает ваш отец! Я не сужу его, конечно. Бедный человек, у него ведь нет жены, чтобы проследить за всеми этими мелочами.
Я едва слышала ее слова. Я чувствовала себя тупой и одеревенелой. Кэфл тянула и теребила мои волосы, отчаянно пытаясь придать мне внешность девочки. Они уже отросли достаточно, чтобы определиться с цветом и прикрыть мой череп. Пока она одевала меня, я почти ничем не могла ей помочь. Я пыталась, но мои пальцы были как жирные сонные колбаски, а голова казалась слишком тяжелой для плеч. Она вздохнула над моей туникой, но я был рада ее теплу, проникшему сквозь льняную рубашку. Одев меня, как только можно одеть податливую тряпку, она послала меня к столу, напомнив, что я должна получать удовольствие и вспомнить о ней, если увижу прилавки с безделушками для Зимнего праздника.