Я знал, что Бакк изменился. Теперь я увидел, что изменения коснулись всех Шести Герцогств. Дороги стали шире, чем я помнил, а земли — более заселенными. Нивы колосились там, где когда-то были открытые пастбища. Города растянулись вдоль дороги так, что иногда казалось, не успевал закончиться один, как уже начинался следующий. Стало больше гостиниц и поселков, хотя размер нашей группы иногда поражал постоялые дворы. Дикие земли были освоены, распаханы и огорожены для пастбищ. Я задавался вопросом, где же теперь охотятся волки.
Как один из гвардейцев Кетриккен, одетый в ее белый и фиолетовый цвета, я ехал рядом с королевским отрядом. Кетриккен всегда обходилась без формальностей, и ее просьба ехать стремя в стремя просто принималась теми, кто ее знал. Мы тихо разговаривали, звон сбруи и стук копыт вокруг создавали нам странное уединение. Я рассказывал ей о моем первом путешествии в горы. А она говорила о своем детстве и об Эйоде, не как о короле, но как о любящем отце. Я ничего не сказал Кетриккен о болезни Молли. Скорби из-за смерти отца ей было более чем достаточно.
Мое положение как члена ее гвардии означало, что я останавливался в тех же гостиницах, где останавливалась и Кетриккен. Часто это значило, что и Неттл была неподалеку, и иногда мы могли найти тихое место и время для разговора. Было приятно видеть ее, и большим облегчением откровенно обсуждать иллюзии ее матери. Когда к нам присоединялся Стеди, мы прекращали откровенничать: Неттл сама выбрала политику скрытности. Я не мог решить, думала ли она, что ее младший брат слишком молод для таких вестей или считала, что это слишком женская тема. Баррич дал своему сыну правильное имя[1]. Из всех мальчиков Стеди больше походил на него: и телосложением, и взвешенными суждениями, и таким же твердым понятием о чести и долге. Когда он был с нами, казалось, будто его отец сидит за столом. Я отметил легкую зависимость Неттл от силы ее брата, и не только в Скилле. Я радовался, видя, как часто он находится рядом с ней, и все-таки немного тосковал. Хотелось бы мне, чтобы он был моим сыном, даже в те моменты, когда с удовольствием узнавал в нем его отца. Думаю, кое-что из моих чувств он воспринимал. Он был почтителен со мной, и все же иногда черные глаза впивались в мои, будто могли разглядеть мою душу. И тогда я остро скучал по Барричу.
В более уединенных случаях Неттл делилась со мной ежемесячными письмами ее матери, где подробно описывался ход беременности, растянувшейся на два года. Размышления Молли о выборе имени, об ее успехах в пошиве одежды для ребенка, который никогда не родится, разбивали мне сердце. Тем не менее никто из нас не мог ничего сделать, кроме как слегка отвлечься от этого волнения.
Когда мы прибыли в горы, нас ожидал теплый прием. Светлые дома, из которых был построен Джампи, столица Горного королевства, по-прежнему напоминали колокольчики цветов. Среди них стояли более древние здания, построенные внутри деревьев, как мне напомнили. Но даже сюда пришли перемены, и окраина города была больше похожа на Фарроу и Тилт, застроенная домами из камня и досок. Это огорчило меня, я чувствовал, что перемены не во благо, если подобные дома язвами вырастают над лесом.
В течение трех дней мы оплакивали короля, которого я глубоко уважал, но не дикими стенаниями и океанами слез, а спокойными рассказами о том, каким он был и насколько хорошо царствовал. Его люди горевали по своему павшему королю, но в равной мере они приветствовали дома свою дочь. Они были счастливы увидеть короля Дьютифула, нарческу и обоих принцев. Несколько раз я слышал, как люди с тихой гордостью говорят, что молодой Интегрети очень напоминает брата Кетриккен, его покойного дядю, принца Руриска. Я не видел сходства, пока не услышал о нем, а после уже не смог об этом забыть.
В конце времени скорби Кетриккен встала перед народом и напомнила, что ее отец и будущий король Чивэл начали процесс примирения между Горным королевством и Шестью Герцогствами. Она говорила о том, как мудро они поступили, обеспечив этот мир ее браком с Верити. Она спросила, смотрят ли они на короля Дьютифула как на своего будущего монарха и напомнила, что мир, которым они теперь пользуются, следует рассматривать как величайший триумф короля Эйода.
С момента окончания формальных похорон короля Эйода началась настоящая работа. Ежедневно проводились встречи с советниками Эйода, длительные споры по порядку передачи власти над Горным Королевством. Я присутствовал на некоторых из них, иногда стоя у стены, как дополнительные глаза и уши Чейда и Дьютифула, а иногда сидел снаружи на солнышке, с закрытыми глазами, но связанный Скиллом с обоими, если встреча проводилась на очень высоком уровне. Но по вечерам меня иногда отпускали по своим делам.
И вот однажды я обнаружил, что стою у искусно вырезанной и окрашенной двери, задумчиво глядя на работу рук Шута. Здесь он жил, когда считал, что потерпел поражение как Белый Пророк. В ночь, когда умер король Шрюд, Кетриккен бежала из Баккипа и Шут ушел с ней. Вместе они проделали трудный путь в Горное Королевство, в дом ее отца, где, как она верила, будет безопасно для ее нерожденного ребенка. Но судьба нанесла Шуту два удара. Ребенок Кетриккен не выжил, и до Шута дошли слухи о моей смерти в застенках Регала. Он потерпел неудачу в стремлении обеспечить наследника линии Видящих. Он потерпел неудачу в стремлении исполнить свое собственное пророчество. Его жизнь, жизнь Белого Пророка, закончилась.
Когда он поверил в мою смерть, то остался в горах с Кетриккен, обосновался в этом домике и пытался наладить скромную жизнь резчика по дереву и кукольника. Потом он нашел меня, слабого и умирающего, и принес сюда, в дом, который делил с Джофрон. Когда появился я, она уехала. После того, как я поправился, мы с Шутом сопровождали Кетриккен в горы в безнадежном стремлении пройти по холодным следам ее мужа. Шут оставил домик и все свои инструменты Джофрон. По красочно разрисованными марионеткам, болтающимся в окне, я предположил, что она все еще живет тут и до сих пор делает игрушки.
Я не стучал в дверь, но стоял в длинном летнем вечере и изучал резных монстриков и пикси, что резвились на ставнях. Как и многие из старомодных горных жилищ, этот домик был ярко и детально раскрашен, будто детская коробочка с сокровищами. Опустевшая коробочка, ведь мой друг давно покинул ее.
Дверь открылась, и на улицу пролился желтый свет лампы. Высокий бледный парень лет пятнадцати, со светлыми волосами, рассыпанными по плечам, показался в проеме.
— Незнакомец, если вы ищете кров, вам нужно было только постучать и спросить. Ведь вы в горах.
Он улыбнулся, распахнул дверь, отступив в сторону, и жестом пригласил меня войти.
Я неторопливо направился к нему. Его черты были смутно знакомы.
— Джофрон до сих пор живет здесь?
Его улыбка стала шире.
— Живет и работает. Бабушка, к тебе гость!
Я медленно вошел в комнату. Она сидела за верстаком у окна, с лампой у локтя и рисовала что-то маленькой кистью, точными взмахами желтого золотарника.
— Момент, — попросила она не отрывать ее от работы. — Если я позволю высохнуть краске, цвет станет неравномерным.
Я молчал, стоял и ждал. В длинных светлых волосах Джофрон появились прожилки серебра. Четыре косы обрамляли ее лицо. Манжеты ярко вышитой блузки сложены на локтях. Ее жилистые руки измазаны краской желтого, синего и бледно-зеленого цвета. Прошло гораздо больше мгновения, прежде чем она опустила кисть, откинулась назад и повернулась ко мне. Ее глаза были такими же голубыми, какими я их запомнил. Она легко улыбнулась мне:
— Добро пожаловать, гость. Человек из Бакка, судя по всему. Прибыли оказать нашему королю последние почести, полагаю.
— Так и есть, — сказал я.
Когда я заговорил, в ее глазах задрожало и разгорелось понимание. Она вздохнула и покачала головой.
— Ты. Его Изменяющий. Он украл мое сердце и заставил мой дух искать мудрость. А потом пришел ты и украл его у меня. И был прав, — она подняла пеструю ткань с рабочего стола и начала бесцельно протирать пальцы. — Никогда не думала, что снова увижу тебя под этой крышей.
В ее голосе не было враждебности, только потеря. Старая потеря.
Я сказал то, что могло бы утешить ее.
— Когда он решил, что наше время истекло, он покинул и меня, Джофрон. Полных семнадцать лет прошло с того момента, и ни одного слова и ни одной встречи с тех пор.
Она склонила голову. Ее внук тихо заглянул в комнату. Он отважился сгладить нашу беседу и откашлялся:
— Незнакомец, можем мы предложить вам чаю? Хлеба? Может, вы посидите у нас или переночуете? — очевидно, парень жаждал узнать, что же за связи у его бабушки и надеялся уговорить меня задержаться.
— Пожалуйста, принеси ему стул и чай, — сказала Джофрон, не спрашивая моего мнения. Парень поспешно удалился и вернулся, держа в руках стул с прямой спинкой. Когда ее голубые глаза вернулись ко мне, они были полны сочувствия. — Правда? Ни слова, ни встречи?
Я покачал головой. Я говорил с ней, думая, что она была одной из немногих людей в моей жизни, который может понять мои слова.
— Он сказал, что потерял способность видеть будущее. Что наша общая работа закончена, и что если бы мы остались вместе, то могли бы невольно погубить часть сделанного.
Она впитывала информацию, не мигая. Затем очень медленно кивнула.
Я стоял, сомневаясь в себе самом. Старые воспоминания о голосе Джофрон в то время, когда я лежал на полу перед очагом, вернулись ко мне.
— Не думал, что когда-либо смогу поблагодарить вас за помощь, когда Шут впервые принес меня сюда, годы назад.
Она снова тяжело кивнула, но поправила меня:
— Я помогала Белому Пророку. Я была призвана для этого и ни разу не пожалела с тех пор.
Молчание опять повисло между нами. Это было похоже на попытку поговорить с котом. Я обратился к банальностям.
— Надеюсь, у вас и вашей семьи все хорошо.
И, как у кошки, ее глаза сузились на мгновение. Потом она произнесла: