— Вокруг, вокруг! — завопила одна из девочек, и скуля, как гончие, дети повернулись и бросились вон из сада. Я слышал резкий лязг ворот, закрывшихся за ними, и дикий топот ног по дороге. На бегу они жестоко смеялись. Мгновение спустя я услышал пронзительный, отчаянный крик.
Я проснулся. Я дышал, как резко, будто только что выдержал бой. Моя ночная рубашка вспотела, прилипла к груди и перекрутилась вокруг меня. Не сознавая, где нахожусь, я сел и отбросил одеяло.
— Фитц! — упрекнула меня Молли, прикрывая рукой ребенка. — О чем ты думаешь?
Внезапно я снова стал взрослым человеком, а не испуганным малышом. Я сжался в постели рядом с Молли, рядом с нашей крошечной малышкой, которую мог придавить в своих метаниях.
— Я сделал ей больно? — воскликнул я, и в ответ раздался тонкий плач.
Молли потянулась и схватила меня за запястье.
— Фитц. Все в порядке. Ты просто разбудил ее, вот и все. Ложись. Это всего лишь сон.
После стольких лет вместе она хорошо знала все мои кошмары. И, как ни досадно, знала, что будить меня в такие моменты может быть опасно. Теперь я чувствовал себя пристыженным, как побитая собака. Неужели она посчитает, что я опасен для нашего ребенка?
— Думаю, я лучше посплю в другом месте, — предложил я.
Молли не отпустила мое запястье. Она перевернулась на бок, придвинув поближе младенца. В ответ малышка слегка икнула и зачмокала губами.
— Ты будешь спать здесь, рядом с нами, — заявила Молли. Прежде, чем я смог ответить, она тихо засмеялась и сказала: — Ей кажется, что она снова хочет есть.
Она отпустила мою руку, чтобы освободить грудь. Я замер рядом с хорошо устроившейся женой и прислушивался к слабым умиротворенным звукам молодого существа, наполняющего живот. От них так хорошо пахло: слабый запах младенца и запах женщины. Я вдруг почувствовал себя большим, жестоким самцом, нарушителем домашнего мира и безопасности.
Я начал поднимать, стремясь уйти.
— Я должен…
— Ты должен оставаться там, где ты находишься.
Она снова поймала меня за запястье и потянула к себе, сближая нас. Она не успокоилась, пока я не оказался достаточно близко, чтобы ее пальцы добрались до моих волос. Ее прикосновение было светлым и успокаивающим, когда она откинула потную прядь с моего лба. Я закрыл глаза под ее рукой, и через несколько мгновений мое сознание затуманилось.
Сон, растаявший после пробуждения, снова обрел краски в моей голове. Мне пришлось дышать медленно и осторожно, несмотря на то, как мучительно сжалось что-то в груди. Сон, сказал я себе. Не память. Я никогда не прятался, и никогда не видел, как другие дети изводят Шута. Никогда.
Но я мог быть среди них, настаивала моя совесть. Если бы я был в том месте и в то время… мог бы… Любой ребенок вел бы себя точно так же. Как бывает в столь поздний час и после такого сна, я просеивал свои воспоминания, пытаясь выяснить, почему мне приснился такой тревожный сон. Ничего не было.
Ничего, кроме воспоминаний о том, что дети говорили о бледном шуте короля Шрюда. Шут был там, в моих детских воспоминаниях, с первого дня, как я прибыл в Баккип. Он жил в замке до моего появления и, если верить его словам, все это время ждал меня. Однако много лет наше общение ограничивалось неприличным жестом от него или моим уродливым подражанием ему, когда он шел за мной по коридору. Я избегал его так же усердно, как и остальные дети. Я не мог, как ни хотел, освободиться от чувства вины за жестокость по отношению к нему. Я никогда не издевался над ним и никогда не выражал своего отвращения. Нет, я просто избегал его. Я полагал, что он шустрый безобидный парень, акробат, который услаждает короля своими выходками, но при всем том слегка глуповат. Если что-то случалось, я жалел его, сказал я себе. Потому что он был совершенно другим.
Так же, как и моя дочь будет отличаться от всех своих приятелей.
Не все дети в Бакке были темноглазые, темноволосые и с теплой кожей, но она все равно будет ярко выделяться среди остальных детей. А если она не будет быстро расти, чтобы соответствовать их росту, если она останется крошечной и бледной, что тогда? Какое детство у нее будет?
Что-то холодное выползло из моего живота и достигло сердца. Я еще ближе прижался к Молли и моему ребенку. Они оба спали, но я так и не смог уснуть. Бдительный, как охраняющий волк, я слегка обнял обеих. Я буду защищать ее, пообещал я себе и Молли. Никто не посмеет издеваться над ней или мучить ее. Даже если мне придется скрывать ее от всего внешнего мира, чтобы спасти.
Глава седьмаяОфициальное представление
Жили да были муж с женою. Они работали всю жизнь, и постепенно судьба подарила им все, чего они только могли пожелать. Но вот детей у них не было.
Однажды, когда жена гуляла в саду и плакала, что у нее нет ребенка, из-за лавандового куста вышел пикси и спросил ее: «Женщина, отчего ты плачешь?»
«Я плачу, потому что у меня нет ребеночка», ответила женщина.
«О, вот оно что! Как это глупо!» заявил писки. «Если бы ты только попросила, я бы рассказал тебе, как заполучить младенца еще до конца этого года».
«Тогда скажи мне!» стала умолять его женщина.
Пикси улыбнулся. «Это легко сделать. Сегодня вечером, как только солнце поцелует горизонт, разложи на земле квадратный лоскут шелка так, чтобы лежал он плотно, без складок. А завтра забери то, что найдешь под ним».
Женщина поспешила сделать, как ей было сказано. Когда солнце коснулось горизонта, она плотно, без единой морщинки, разложила шелк на земле. Но когда в саду стемнело, и она ушла в дом, к шелку пробрались любопытные мышки, обнюхали его и стали прыгать по ткани, оставляя по краям крошечные морщинки.
При первом луче зари женщина поспешила в сад. Она услышала тихие звуки и увидела, как шевелится шелк. А когда она подняла ткань, то нашла безупречного ребенка с яркими черными глазами. Но малыш был не больше ее ладони…
Через десять дней после рождения нашего ребенка я наконец решил, что должен признаться Молли. Я боялся, но это было неизбежно, а задержка уже не могла упростить положение.
Так как мы с Неттл сомневались в беременности Молли, кроме семьи, мы никому не говорили об этом. Неттл рассказала братьям, но только как признак увядания матери и ослабления ее ума. Все ребята были заняты своей жизнью, а в случае Чивэла это означало, что необходимо заботиться не только о жене и усадьбе, но и о трех младших братьях. Они слишком увлечены своей собственной жизнью, женами и детьми, чтобы предложить больше, чем мимолетное беспокойство, что их мать может потерять разум. Они были уверены, что Неттл и Том справятся с любой драмой, да и что можно сделать, если мать стареет? Очень корректно признавать беспомощность старости — дело молодых. А теперь придется им сообщить про рождение ребенка. И не только им, но и всему миру.
Столкнувшись с этой трудностью, я пренебрег ею. За пределами Ивового леса никто ничего не узнал, даже Неттл оставалась в неведении.
Пора признаться в этом Молли.
Перед тем, как приступить к этой задаче, я вооружился. На кухне я попросил поднос маленьких сладких булочек, которые любила Молли, блюдо жирных подслащенных сливок и малинового варенья. Большой котелок свежезаваренного черного чая тоже вместился на мой поднос. Я заверил Тавию, что вполне способен справиться сам, и отправился в детскую Молли. По дороге я перебрал все доводы, будто готовился к бою и подгонял оружие по руке. Во-первых, Молли устала, и я не хотел, чтобы гости ее тревожили. Во-вторых, ребенок очень маленький и, наверное, очень хрупкий. Молли сама говорила мне, что она может не выжить, и, конечно, тревожить ее лишний раз не стоит. В-третьих, я никогда не хотел, чтобы кто-нибудь предъявлял требования к нашему ребенку, кроме нее самой… Нет. Это не имело для Молли большого значения. По крайне мере, не сейчас.
Мне удалось открыть дверь в комнату, не уронив поднос. Я аккуратно поставил его на невысокий столик, а затем у меня получилось передвинуть столик с подносом ближе к Молли и ничего не перевернуть. Она положила ребенка на плечо и напевала, похлопывая ее по спине. Мягкая рубашка свисала ниже ножек малышки, а ее рук не было видно из-за рукавов.
Молли зажгла свечу с запахом жимолости, и по комнате разливался резкий сладковатый аромат. В небольшом камине горело лимонное дерево. Других источников света не было, что делало комнату уютной, как в сельском домике. Молли наслаждалась роскошью постоянного достатка, но так и не стала жить как знатная дама.
— Я делаю так, как мне нравится, — не раз говорила она мне, когда я намекал, что личная горничная вполне уместна для ее нынешнего положения. Тяжелую работу в усадьбе, мытье полов и протирание пыли, приготовление пищи и стирку позволялось делать слугам. Но Молли убирала и подметала нашу спальню, стелила свежее, высушенное на солнце белье на кровати или грела перину перед очагом в холодную ночь. По крайней мере, в этой комнате мы были Молли и Фитц.
Ширмы с анютиными глазками были сдвинуты, чтобы поймать и удержать тепло огня. Горящие дрова тихо потрескивали, по комнате танцевали тени. Ребенок почти засыпал в объятиях матери, когда я установил столик с подносом.
— Что это? — спросила Молли с испуганной улыбкой.
— Я просто подумал, что у нас выдалась спокойная минутка, и мы могли бы перекусить чего-нибудь сладкого.
Ее улыбка стала шире.
— Не представляю, чего мне хочется больше!
— Вот и я тоже.
Я сел рядом, стараясь не толкнуть ее, и наклонился, чтобы заглянуть в крошечное лицо моей дочери. Она была красной, и сосредоточенно морщила светлые брови. Ее волосы торчали пучками, ноготки были меньше рыбьей чешуйки и очень нежные. Какое-то время я просто смотрел на нее.
Молли взяла печенье и окунула его в варенье, а затем зачерпнула немного сливок.
— Запах и вкус совершенно летний, — сказала она, помолчав.